Научный архив: статьи

В публикации предпринята попытка создания рецензии на монографию казанского историка А. Ю. Михайлова. На основе обширной источниковой базы, ряд материалов которой впервые был введен в научный оборот, а также тех не столь многочисленных публикаций, что имелись относительно различных аспектов жизни и деятельности И. С. Бердникова, автору удалось подготовить серьезный научный труд. Биография незаурядного ученого и церковного реформатора из провинции продемонстрирована на широком историческом фоне, когда в Русской Православной Церкви, как и в обществе, назрел кризис, и различные общественно-политические силы стремились представить собственные пути его преодоления. Не был исключением и герой рецензируемой монографии, авторитет и знания которого ценили не только в Казанской духовной академии, но и в столице, привлекая к обсуждению ряда церковных вопросов. Определенные симпатии ученого к И. С. Бердникову отнюдь не привели к появлению апологетической биографии, налицо критический подход, стремление давать максимально объективные оценки. Рецензируемая монография вносит весомый вклад в осмысление происходивших на рубеже XIX-XX вв. религиозно-церковных процессов.

Автор рассматривает различные аспекты жизни российского общества во время правления императора Александра III в свете осуществляемой им государственной политики в отношении старообрядцев. Обзор касается преимущественно Сызранского уезда Симбирской губернии — в силу его удобного положения в плане торговли и навигации: данная административная единица предоставила староверам разных толков большие возможности для сообщения между собой и упрочения своего положения. Высочайшее утверждение 3 мая 1883 года Мнения Государственного совета Российской империи «О даровании раскольникам некоторых прав гражданских и по отправлению духовных треб» было вызвано стремлением лучше понимать «раскол» и призвано способствовать — прежде всего — развитию торговли и промышленности. Новый закон требовал также более ответственного подхода к организации жизнедеятельности староверов и со стороны государственных органов Симбирской губернии, и со стороны самих старообрядцев, что порождало немалые трудности различного характера, способствовавшие взаимному недоверию. Официальные лица, светские и духовные, не только контролировали соблюдение обществами «раскольников» и отдельными их представителями закрепленных законом положений и ограничений. Они также выявляли, фиксировали и систематизировали факты и тенденции, в целом свойственные старообрядчеству губернии и характерные для Сызранского уезда (например, преобладание поморского толка и возвышение самой Сызрани как одного из староверческих иконописных центров Поволжья). Исследованию подверглись дошедшие до наших дней сведения об особенностях взаимодействия старообрядцев между собой и с православными «господствующей церкви» в различных сферах общественной жизни — в условиях, закрепленных Мнением Государственного совета Российской империи от 3 мая 1883 года.

В статье прослеживается эволюция структуры красного угла в русской традиции с точки зрения тех вернакулярных функций, которые он выполнял в крестьянском доме XIX — начала XXI в., и того статуса, которым он наделялся. Материалом для работы, выполненной на пересечении этнолингвистического, этнографического и структурно‑семиотического подходов, послужили как этнографические данные XIX–XX вв. (публикации Тенишевского бюро, изображения крестьянского интерьера на картинах художников‑передвижников), так и результаты полевых исследований последних двух десятилетий в северо‑западных областях России. Для понимания истории формирования красного угла привлечены свидетельства иностранцев, побывавших в России в XVI — начале XVIII в. Прагматический анализ имеющихся данных позволяет рассматривать красный угол (в том виде, в каком он известен с XIX в.) как сложно структурированный топос крестьянского жилища, который помимо основной сакральной функции (место расположения православных святынь и молитвы) выполнял более широкие функции ментального и информационного центра, отражавшего интеллектуальные интересы и картину мира хозяина дома. В XX в., несмотря на атеистические гонения, красный угол сохранил и расширил статус информационного и коммуникативного центра, «отвечавшего» за связь не только с сакральным, но и с «земным» миром за счет расположения там радио, а позже и телевизора, а также всей ценной для хозяев информации (от Псалтыри и Библии до врачебных рецептов и тетрадей с заговорами).

В статье прослеживается эволюция структуры красного угла в русской традиции с точки зрения тех вернакулярных функций, которые он выполнял в крестьянском доме XIX — начала XXI в., и того статуса, которым он наделялся. Материалом для работы, выполненной на пересечении этнолингвистического, этнографического и структурно‑семиотического подходов, послужили как этнографические данные XIX–XX вв. (публикации Тенишевского бюро, изображения крестьянского интерьера на картинах художников‑передвижников), так и результаты полевых исследований последних двух десятилетий в северо‑западных областях России. Для понимания истории формирования красного угла привлечены свидетельства иностранцев, побывавших в России в XVI — начале XVIII в. Прагматический анализ имеющихся данных позволяет рассматривать красный угол (в том виде, в каком он известен с XIX в.) как сложно структурированный топос крестьянского жилища, который помимо основной сакральной функции (место расположения православных святынь и молитвы) выполнял более широкие функции ментального и информационного центра, отражавшего интеллектуальные интересы и картину мира хозяина дома. В XX в., несмотря на атеистические гонения, красный угол сохранил и расширил статус информационного и коммуникативного центра, «отвечавшего» за связь не только с сакральным, но и с «земным» миром за счет расположения там радио, а позже и телевизора, а также всей ценной для хозяев информации (от Псалтыри и Библии до врачебных рецептов и тетрадей с заговорами).

В статье прослеживается эволюция структуры красного угла в русской традиции с точки зрения тех вернакулярных функций, которые он выполнял в крестьянском доме XIX — начала XXI в., и того статуса, которым он наделялся. Материалом для работы, выполненной на пересечении этнолингвистического, этнографического и структурно‑семиотического подходов, послужили как этнографические данные XIX–XX вв. (публикации Тенишевского бюро, изображения крестьянского интерьера на картинах художников‑передвижников), так и результаты полевых исследований последних двух десятилетий в северо‑западных областях России. Для понимания истории формирования красного угла привлечены свидетельства иностранцев, побывавших в России в XVI — начале XVIII в. Прагматический анализ имеющихся данных позволяет рассматривать красный угол (в том виде, в каком он известен с XIX в.) как сложно структурированный топос крестьянского жилища, который помимо основной сакральной функции (место расположения православных святынь и молитвы) выполнял более широкие функции ментального и информационного центра, отражавшего интеллектуальные интересы и картину мира хозяина дома. В XX в., несмотря на атеистические гонения, красный угол сохранил и расширил статус информационного и коммуникативного центра, «отвечавшего» за связь не только с сакральным, но и с «земным» миром за счет расположения там радио, а позже и телевизора, а также всей ценной для хозяев информации (от Псалтыри и Библии до врачебных рецептов и тетрадей с заговорами).

В статье прослеживается эволюция структуры красного угла в русской традиции с точки зрения тех вернакулярных функций, которые он выполнял в крестьянском доме XIX — начала XXI в., и того статуса, которым он наделялся. Материалом для работы, выполненной на пересечении этнолингвистического, этнографического и структурно‑семиотического подходов, послужили как этнографические данные XIX–XX вв. (публикации Тенишевского бюро, изображения крестьянского интерьера на картинах художников‑передвижников), так и результаты полевых исследований последних двух десятилетий в северо‑западных областях России. Для понимания истории формирования красного угла привлечены свидетельства иностранцев, побывавших в России в XVI — начале XVIII в. Прагматический анализ имеющихся данных позволяет рассматривать красный угол (в том виде, в каком он известен с XIX в.) как сложно структурированный топос крестьянского жилища, который помимо основной сакральной функции (место расположения православных святынь и молитвы) выполнял более широкие функции ментального и информационного центра, отражавшего интеллектуальные интересы и картину мира хозяина дома. В XX в., несмотря на атеистические гонения, красный угол сохранил и расширил статус информационного и коммуникативного центра, «отвечавшего» за связь не только с сакральным, но и с «земным» миром за счет расположения там радио, а позже и телевизора, а также всей ценной для хозяев информации (от Псалтыри и Библии до врачебных рецептов и тетрадей с заговорами).

На протяжении XIX и первой половины XX в. проблема отношений православных русских с коренными этносами Балтии, а затем с католиками Ордена Меченосцев и Ливонского Ордена обсуждались историками порой довольно остро. Процесс обращения в христианство ливов, латгалов, земгалов, куршей (предков латышей), эстов, их культурные, торговые, военные и дипломатические связи с окружающими народами и миссионерами с Запада и Востока, образование у этих народов государственности – вопросы, активно обсуждаемые в указанное время не только представителями исторической науки. Проблема стала актуальной для этнографов, археологов, географов, а также для представителей журналистики, пропаганды и политиков России (СССР) и ряда сопредельных государств. Принципы объективности и историзма, необходимые в трактовке указанных событий, предоставляют читателю и исследователю возможность глубже разобраться в истоках острых противоречий и сложности отношений между русскоязычными и титульными гражданами Эстонии, Латвии, Литвы, а также между Россией и государствами Балтии. Анализ источников и литературы позволяет сделать вывод о том, что при всей сложности отношений в эпоху средневековья русские князья и церковная иерархия Северо-Востока (Владимиро-Суздальской) земли придерживались здесь взвешенного и стабильного курса. В отличие от феодальной элиты Русского Северо-Запада и Русского Запада, Владимиро-Суздальские князья проводили в Балтии политику организации союзов новгородцев и псковичей с эстами, поддерживали эстов в борьбе против западных завоевателей. Далеко не чужды были им и мирные миссионерские начинания.

Целью статьи является анализ восприятия России на Западе как «вечной империи», стремящейся к постоянной экспансии. Основы такого подхода во многом сложились в эпоху формирования Русского централизованного государства, а для обоснования якобы имперских амбиций России приводилась концепция «Москва - Третий Рим», сформулированная псковским старцем Филофеем. Идеи, изложенные Филофеем, являлись свидетельством формирования основ русского национального самосознания. Филофей, повествуя о Москве как о «Третьем Риме», вовсе не подразумевал идею могущества Московского государства, а говорил о чистоте и «правильности» учения московского христианства, о единственной церкви, свободной как от латинской, так и от греческой ересей. Однако на Западе эти идеи часто использовались в пропагандистских целях для изобличения «империализма» русских, приписывая им стремление к «мессианскому экспансионизму». Основываясь на работах западных исследователей (прошлых столетий и современных), автор статьи делает вывод о том, что у Запада, как некоей условной общности, всегда была и есть своя Россия, которая, несмотря на все происходящие в ней перемены, остается варварской, деспотичной и экспансионистской державой. При этом Россия всегда воспринимается как империя, идет ли речь о Московском государстве, Российской империи, Советском Союзе или современной России. Свидетельством неизменности взгляда на Россию могут служит слова известного британского историка и философа А. Тойнби: «Как под распятием, так и под серпом и молотом Россия - все еще “Святая Русь”, а Москва - все еще “Третий Рим”».

В данной статье исследуются социокультурные аспекты противопоставления “мы - свой” и “они - чужой” в контексте современных православных масс-медиа. Авторы, опираясь на традиционные научные концепции, представляют свою точку зрения в противопоставлении “свой” и “чужой” в религиозном дискурсе и рассматривают лингвосоциокультурные аспекты оппозиции «свой/чужой», а также анализируют, как изменения в масс-медиа влияют на восприятие и интерпретацию оппозиции «свой/чужой» в религиозном дискурсе, и обращают внимание на то, как языковые средства и образы влияют на формирование представлений о “своем” и “чужом” в религиозной сфере в современном обществе. Авторы также делают выводы о таксономической типологии анализа современного православного медийного дискурса с учетом репрезентации исследуемой бинарной оппозиции.

В статье дан краткий анализ государственной концепции СРН в 1905-1907 гг. в период относительного идейного и организационного единства партии во главе с А. И. Дубровиным через призму традиционных православных духовных и политических ценностей в сравнительном контексте с воззрениями П. Е. Казанского, Л. А. Тихомирова, И. А. Ильина. В своей идейной деятельности партия исходила из известной с 1830-х формулы «Православие, Самодержавие, Народность», которую дополнила пунктом «Единство и неделимость России».

В результате исследования определено, что историко-теоретической основой политико-правового консерватизма радикальных правомонархических партий в лице СРН являлись концепции государственности, основанные на христианском мировоззрении, представляющие отдельное направление в историографии. К нему мы относим труды Л. А. Тихомирова, П. Е. Казанского, И. А. Ильина. Более того, наиболее радикальная часть партии не воспринимала указания данного направления о наличии социальных предпосылок возникновения и функционирования национального государства. Некоторые представители партии воспринимали государство не с чисто формальной юридической точки зрения, а с религиозно-нравственной, другие же обосновывали правовые основы власти Российского императора. Но все они были сторонниками монархической формы правления унитарного государственного устройства и авторитарного режима.

Вывод. СРН популяризировал идеи, заключенные в триаде «Православие, Самодержавие, Народность» с дополнением девиза «Единство и неделимость России» всеми доступными и неправовыми (погромная деятельность, антисемитизм) средствами и резко негативно выступал против либеральных и социалистических концепций государственности рубежа XIX-XX вв.

В рамках поиска эффективных средств развития современного Российского общества, нивелирования остроты социальных проблем сегодня все чаще обращаются к социальной миссии, явлению социального служения, как виду деятельности Русской Православной Церкви. Социальное служение не является государственной практикой, и не претендует на замену социальной работы на государственных началах. Однако доказано, что мероприятия социального служения не только помогают в решении конкретных проблем отдельных людей, но и способствуют социальному и духовному благополучию общества в целом. Выявлены конкретные деяния социальной миссии Русской Православной Церкви, наиболее актуальные на современном этапе.

В статье исследуется вопрос о женской природе русской культуры и ментальности. Дается анализ разных подходов к идее православной Троицы, которая рассматривается как основа русского мира, русской культуры и мировосприятия. Данный вопрос представляется автору очень актуальным в контексте большого интереса к проблеме идентичности и поиска мировоззренческих оснований на основе традиционных ценностей. Интерес автора к проблеме Троицы продиктован работой над новым курсом «Основы российской государственности». Определение идеи Троицы как фундамента русского менталитета представляется нам крайне важным. В основе исследования лежит попытка соотнести идею Троицы с ключевой константой русского мира - идеей соборности. В статье определяются основные подходы к проблеме Троицы в русской философской мысли. Приводятся антропологические рассуждения о вере, троичности в идеях Соловьева, Мережковского, Флоренского и других. Разбираются методологические основы рассуждений о женском начале в контексте проблемы Троицы в русской философии. В статье рассматривается вопрос о новых смыслах основных идей русской философии 19 в., которые в условиях современный вызовов начинают звучать по-новому. Автором данной статьи делается вывод о том, что именно женская природа русского понимания идеи Троицы, иррациональность, лежащая в основе русского мировосприятия, и определяет самобытность русской ментальности.