Научный архив: статьи

Рассматривается вопрос об эволюции сюжета, возникшего и развивавшегося в западноевропейских литературах XIII в., позднее названного «Сагой о Констанции». Единая сюжетная формула историй, воплощающих этот сюжет и составляющих общность на основе мотива «обвиненной королевы», «оклеветанной жены», пока не была представлена в исследованиях. Тенденции фабульного генезиса этой «Саги» также не были выявлены. В статье автор исходит из того, что формула общности для подобных историй состоит из двух основополагающих ситуаций: 1) «расставание с семьей», включающее мотивы брака, беременности, долгого удаления мужа от жены по делам, подмены писем супругов, несправедливого обвинения жены, ее наказания изгнанием; 2) «воссоединение» - узнавание и встреча спустя долгое время. Каждую из этих ситуаций предваряет ее мотивировочный комплекс. Задача исследования - проследить, насколько оказались фиксированы элементы мотивировочных комплексов, появлялись ли среди них новые свободные мотивы, были ли они связаны с выбором жанровой формы для конкретного текста, воплотившего этот сюжет с его четырехчастной формулой. Материалом послужили сочинения первой половины XIV в.: «История графини Анжуйской» Жана Майара, история о Маргарите из «Небесной лестницы» Жана Гоби-младшего, анонимная «История о дочери венгерского короля» и история о Констанции из «Хроник» Николаса Тревета. Основные выводы: в первых трех историях мелкие вводимые мотивы не нарушили устоявшейся формулы и в то же время оказались связанными с новой жанровой формой, а в сочинении Тревета обнаружены революционные преобразования, которые не нарушили двух сюжетослагающих событий, но переопределили начальный мотивировочный комплекс, устранив из традиционной истории тему инцеста, и в то же время продемонстрировали мультижанровый характер истории.

Сопоставление романов русского советского писателя Сергея Залыгина «Комиссия» (1976) и американского автора мексиканского происхождения (чикано) Рудольфо Анайя «Сердце Ацтлана» (1976), опубликованных в одно время на разных континентах, обусловлено стремлением известных прозаиков XX века определить возможные пути достижения общественной гармонии в меняющейся исторической реальности. В статье рассматривается полифункциональность идиллического хронотопа при использовании писателями 70-х годов XX века социально-утопических идей. Новизна исследования определена усилением акцента на безусловной роли идиллического хронотопа в раскрытии идейно-тематического содержания, оценке масштаба личности автора и важности его вклада в мировую литературу. Выделены мировоззренческая, жанро- и сюжетообразующая функции идиллического хронотопа, определена его миромоделирующая роль в художественных произведениях. Установлено, что в романе С. Залыгина идея о гармонизации общественного порядка приобретает форму «воспоминаний о будущем», поскольку образ Белого Бора, восходящий к Беловодью, символизирует «потерянный рай» патриархальной идиллии русской деревни. Р. Анайя воссоздает образ духовной прародины ацтеков - Ацтлана, который становится ориентиром в определении национальной идентичности американцев мексиканского происхождения в процессе их самоутверждения и возлагает надежду на благополучное построение светлого будущего.

В статье рассматривается роль языка художественной литературы, изобразительного искусства, музыки в межкультурном взаимодействии людей на различных этапах истории. На материале художественных произведений исследуется концепция интеракции. С помощью страноведческой информации в художественных текстах показываются возможные пути изучения культурологических проблем, поднимаемых в сфере литературоведения, риторики, мировой художественной культуре, философии, истории, межкультурной коммуникации. Упоминаются древнегреческие авторы. При водятся примеры из «Повести временных лет», записей о путешествиях Афанасия Никитина. Цитируются тексты И. А. Бунина, С. Я. Маршака и других авторов. Говорится о произведениях К. С. Аксакова, А. В. Амфитеатрова, Н. В. Басаргина, А. А. Блока, А. П. Будберга, П. А. Валуева, П. А. Валуева, З. А. Вол конской, В. А. Гиляровского и др.

Проблема исследования состоит в определении переводческих стратегий А. М. Федорова в его поэтическом переводе буддийской поэмы Эдвина Арнольда «Свет Азии», созданном в 1895 году. Изучается, как модифицируется текст Арнольда в переводе и как эти модификации способствуют контекстуализации поэмы в русском поэтическом пространстве. Материалом выступили оригинал поэмы «Свет Азии» Эдвина Арнольда, ее переводы, выполненные А. Н. Анненской, И. М. Сабашниковым и А. М. Федоровым, а также литературно-критические публикации рубежа XIX-XX веков. Использованы историко-литературный и компаративный подходы, нацеленные на аналитическое изучение преобразований текста поэмы Арнольда в русской культуре. Сообщается, что А. М. Федоров создает свое поэтическое переложение поэмы Арнольда на материале предшествующего прозаического перевода Анненской (1890). Выявлено, что он модифицирует размер подлинника и сильно варьирует его: на смену пятистопному нерифмованному стиху переводчик привносит разнообразие форм рифмованного стиха, как правило, вписанного в традицию русской ориентальной поэзии. Показано, что Федоров русифицирует перевод в лексике и стилистически приближает его к традиции романтизма, допуская значительные отступления от оригинала, сокращения и добавления. Отмечается, что вместе с тем легкость слога и привычность поэтической формы делают этот перевод популярным в России рубежа XIX-XX веков; отредактированный, он переиздается также в начале XXI века.

До недавнего времени массовая литература (популярное искусство) не считалось серьезным фактором эстетического развития. В массовой беллетристике Стивен Кинг занимает особое место. Обращаясь к актуальным проблемам современности (выбора президента в «Мертвой зоне», буллинг в школе в «Кэрри», искусственный интеллект в рассказе «Грузовики» и т. д.), он использует занимательную интригу, создавая многогранные характеры. Как западные, так и отечественные критики отмечают у Кинга симбиоз идейной концептуальности и захватывающей фабулы. В статье раскрываются основные положения эстетической системы писателя, изложенные в автобиографических заметках «Как писать книги». Обращено внимание на требование учиться у классиков мировой литературы искусству повествования, развитию сюжета, глубине раскрытия характера, внутренней правде. На примере романа «Кэрри», одного из лучших в творчестве писателя, показано, что пуританское новоанглийское сознание не утратило своей жесткой ригористичности в ХХ в. Главная героиня романа становится жертвой религиозного фанатизма матери и подростковой жестокости одноклассников. Изображая одну из средних школ Новой Англии (штат Мэн), Кинг раскрывает разные формы агрессии, словесные унижения, буллинг. Жестокость и грубость перемещаются в коммуникативную сферу. В сценах жестокости по отношению к Кэрри писатель передает психологию толпы, «ментальную эпидемию», описанную К. Г. Юнгом. Опираясь на постулат М. Фуко, «кровь есть реальность с символической функцией», в статье показано обращение Кинга к древнему архетипу и верованиям, связанным с половой зрелостью девушки. Обращено внимание на прием «точки зрения» как в идейном, так и в пространственно-временном изображении действительности. Подчеркивается, что роман «Кэрри» превращается в способ познания реальных опасностей, угрожающих нравственности и человечности.

Предметом исследования в статье стал образ А. С. Пушкина как источник уникальной информации в границах биографии писателя, позволяющий провести исторически точное литературоведческое исследование и выдвинуть новое предположение о прототипе героя произведения.

В качестве материала для анализа был взят роман «Картежник и бретер, игрок и дуэлянт», открывающий «олексинский цикл» произведений Б. Л. Васильева. Характерная черта «Саги об Олексиных» - сложная, разветвленная система персонажей. Благодаря исследованию «пушкинской» сюжетной линии романа удалось выдвинуть предположение о прототипе героя произведения и доказать его, опираясь на архивные материалы переписки А. С. Пушкина и его современников.

Творческий интерес к проблеме прообраза героя обусловлен оригинальным финалом романа. Целью исследования стало определение прототипа героя романа.

Цель работы - определить место романа Ю. Домбровского «Обезьяна приходит за своим черепом» в литературном процессе 1920-1970-х гг., времени существования и развития авторского художественного сознания. Научная новизна исследования состоит в недостаточной изученности этапного для творчества Ю. Домбровского произведения. В результате анализа обнаружено, что в романе продолжаются начатые русской литературой Серебряного века поиски ориентиров духовного существования в эпоху крушения гуманизма, автором заново переосмысляются экзистенциальные темы самоубийства, безумия и взаимоотношений человека и культуры, которые найдут свое продолжение в центральных произведениях его творчества - романах «Хранитель древностей» и «Факультет ненужных вещей». Обращение к общезначимым для духовного состояния эпохи проблемам сближает роман Домбровского с произведениями экзистенциальной направленности в русской европейской литературе и выводит на знаковую для модернистской и постмодернистской культуры проблему взаимоотношений реальности и текста.

Вниманию читателей предлагается фундаментальное комплексное исследование, впервые предпринятое в новой России. Межкультурная коммуникация двух ведущих стран Европы предстаёт в аспектах современной компаративистики как важная составная часть истории русистики и германистики конца XIX и первой половины ХХ в.

Трагические годы политического и военного противостояния двух держав не отменили, как ни парадоксально, внимания, тщательного изучения и взаимного влияния друг на друга.

Коллективное исследование подготовлено ведущими учеными Института мировой литературы им. А. М. Горького РАН совместно с их коллегами из различных вузов РФ.

Единство замысла авторов научных статей закреплено в трёхчастной композиции труда: «Россия глазами немецких писателей» (аксиологически окрашенные характеристики России у немецких писателей), «“Русская” Германия - “немецкая” Россия: литературные контакты» (взаимоотношения русских и немецких деятелей культуры) и «Художественная практика: схождения, пересечения, параллели» (явления литературного взаимодействия, в процессе которого возникает общий российско-немецкий культурный текст).

Книга открывает читателю новые имена в диалоге двух культур и литератур, а также вводит в историю и современное состояние германистики, ведущим вектором которой являются русско-немецкие и немецко-русские гуманитарные связи.

Введение. В последние годы теоретики метамодерна заметили новое появление мифа в современной литературе. По мнению немецких философов, миф имеет здоровый творческий характер, без которого культура теряется. Основная цель статьи - проанализировать возвращение мифа в литературу как метамодернистского феномена. В статье отражены положения метамифа (трансформация личного опыта в миф, использование нового языка, внимание к личности). В статье проводится сравнительный анализ мифа в модернизме, постмодернизме и метамодернизме. Для достижения вышеуказанной цели исследования необходимо решить следующие задачи: отразить факторы, повлиявшие на возвращение мифа в литературу; выявить особенности метамодернистского мифа; проанализировать мифологический роман как пример современных мифопрактик.

Материалы и методы. В статье использованы описательные методы (описано возвращение мифа в современную литературу), сравнительные методы (сопоставлено существование мифа в эпоху модерна, постмодерна и метамодерна) и аналитические методы. Результаты исследования, обсуждения. В результате исследования выявлены особенности метамодернистского мифа, отражены факторы, повлиявшие на возвращение мифа в метамодернистскую литературу, сопоставлено существование мифа в трех эпохах и проанализирован метамифический роман, который помогает читателю на практике понять существование мифа в метамодернистской литературе. Результаты исследования показывают, что возвращение мифа к метамодернизму необходимо в обогащении современной литературы.

Заключение. Результаты, описанные в данной статье, будут способствовать развитию теории метамодернизма, а также могут быть внедрены в качестве научного материала в учебный процесс на филологическом факультете.

Автор исследования делает акцент на чрезвычайном разнообразии художественного, публицистического и эпистолярного наследия Максима Горького и подчеркивает мысль о том, что ядром его личности являлся талант художественного видения действительности. В поисках идентичности Горького он опирается на формулировку У. Эко, который в сущностном интерпретационном триединстве автора, текста и читателя ставит вопрос, искать ли в тексте то, что хотел сказать автор, или то, что текст говорит независимо от него. Он исходит из мысли о том, что художественный замысел - это свидетельство о мире, который в силу своей многообразной сложности постигается не в прямом выражении, а через посредство художественного образа, то есть косвенного образного метафорического выражения, а так-же берет за основу классическое определение символа как знака искусства, данное И. В. Гёте, который считал символ важнейшей определяющей частью художественного текста. В символе им подчеркивается знаковая агентность, способность к независимому и автономному «означиванию». Отмечается особый нарративный талант Горького, заключающийся в том, что благодаря его феноменальной памяти детальные ситуативные фрагменты наблюдаемой реальности трансформируются в реальность вымышленную, в которой они оказываются представлены глазами наблюдателя-нарратора и персонажей. Горький ориентируется на те жанры повествования (рассказ, очерк, повесть), которые наиболее полно отвечают его художественной природе. В его творчестве доминирует жанровый принцип драмы, существенным признаком которого является создание иллюзии яркой зрелищной непосредственности и неопосредованности, во взаимодействии которых и создается драматическая сцена. Горьковское повествование представляет собой длинный ряд сцен, эпизодов и ситуаций, что часто считается недостатком эпического жанра. Однако в этой последовательности Горький позволяет живой реальности перелиться в художественный мир и предстать как реальность сама по себе. Линейная цепочка драматических сцен и взаимодействие автора с «фиктивным» планом рассказчика и персонажа, разворачивающиеся в пространстве-времени драматического высказывания, это проявления своеобразного художественного видения писателя.

Анализируется процесс формирования московской традиции доктринального просвещения и дисциплинарного наставления клириков, который связан с издательской политикой Печатного двора середины - конца XVII в. За этим процессом стояли лица, осуществлявшие руководство московским книгоиздательством и непосредственно участвовавшие в подготовке новых книг, от патриарха Иосифа, Стефана Внифантьева и работавших с ними справщиков до патриарха Иоакима и Евфимия Чудовского. Цель исследования - продемонстрировать общность поисков путей религиозного просвещения клира через публикацию учительных и служебных книг в середине - конце XVII в. Материалом послужили изданные и готовившиеся к публикации на Печатном дворе книги, в которые включались тексты, адресованные церковнослужителям. По содержанию это либо образцы катехизического просвещения и морально-этического назидания клириков, либо служебные регламентации, акцентирующие роль священника в понимании и точности исполнения церковного правила и в конечном итоге - в становлении спасительного пути каждого прихожанина: «Альфа и Омега» (1647-1652), «Поучение святительское новопоставленному иерею» (1649), «Известие учительное» (1699), служебники и требники (1646-1699). Все новые тексты, независимо от времени и конкретных обстоятельств введения их в московские книги, объединяли единство замысла и обращение создателей к посредничеству югозападнорусской книжной традиции в формировании основанного на обладании свободным знанием московского богословия и его воплощении в служебной практике. Отмечается особое значение вышедшего в 1646 г. Требника киевского митрополита Петра Могилы. Книга послужила источником для московских публикаций. Анализ новых текстов в составе не только учительных и канонических сборников, но и богослужебных книг позволил установить извлечения из этого компендиума в московских изданиях середины XVII в., выпущенных под патронажем Стефана Внифантьева. Выявлены прямые параллели к содержанию и композиции, а также дословные совпадения в цитации этого источника между дисциплинарно-учительными текстами и поучением клирикам, созданным Евфимием Чудовским. Исследование представленных материалов позволило сделать заключение о единстве и непрерывности линии дисциплинарного и доктринального просвещения клира через апелляцию к соседней духовно и конфессионально близкой традиции, несмотря на все особенности ее формирования. На каждом этапе этого движения возникали вопросы легитимности вероисповедных практик и обеспечивавших эти практики служебных текстов, изданных в украинских и белорусских типографиях. Но эти вопросы искусно снимались как носителями этой традиции, так и московскими проводниками югозападнорусской религиозной культуры, которые стремились найти убедительные и подчас компромиссные способы доведения нового материала до читателей.

В статье рассматриваются интерпретации некоторых памятников архитектурного и археологического наследия Крыма, возникшие в Новое время. Путешественники-христиане, описывавшие в XVII-XIX вв. Крымский полуостров, пришли к выводу, что наиболее выдающиеся соборные мечети были перестроенными церквями. Они исходили из убеждения в неспособности мусульман создать столь величественные сооружения, а также из их умозрительных представлений об архитектуре. Дополнительный импульс этим рассуждениям придало присоединение Крыма к России. Сказывалось отсутствие точных знаний о ранней христианской истории региона и истории архитектуры в целом. После присоединения Крыма к России некоторые авторы независимо друг от друга пришли к мысли о том, что средневековые «пещерные» города и монастыри были звеном в культурных и религиозных связях между Византией и Русью. Основанием для таких выводов стало визуальное сходство между искусственными пещерами Крыма и Святогорского и Киево- Печерского монастырей. Проанализированные сюжеты говорят о попытках отыскать «древнейшее прошлое» крымского христианства, не имевших отношения к исторической реальности. Однако такого рода суждения характеризуют особенности мышления представителей интеллектуальной элиты Нового времени.