Научный архив: статьи

300-летний юбилей И. Канта, отмечавшийся в 2024 году, стал поводом посмотреть на воззрения немецкого философа с точки их актуальности. В особенности это относится к его правовым и политическим взглядам, то есть к той сфере, которая охватывает наиболее острые проблемы

Философия, согласно И. Канту, основывается на свободе мысли. «Разум, — писал немецкий классик, — по своей природе свободен и не принимает никаких приказов». Такая свобода мысли не вписывалась в средневековую картину мира. Она во многом противостоит реалиям современного общества, идущего по пути массовизации и коммерциализации культуры, усиления манипулятивного воздействия средств коммуникации на индивидуальное и общественное сознание. В логике общества потребления свободу определяют не мышление, а деньги. Жизненную позицию подобного рода людей И. Кант сформулировал следующим образом: «Мне нет надобности мыслить, если я в состоянии платить; этим скучным делом займутся вместо меня другие».

Так, все же нуждается ли человек в господине или нет? — вопрос чуть ли не риторический. Для нас, во всяком случае. Ответ найден, подсказан жизнью давно и сомнений не вызывает. Ни в каком внешнем господине – ни в посюстороннем, ни в потустороннем – человеку нет нужды. К внутреннему господину — к властвованию над самим собой — человеку обращаться приходится. Внутренним принуждением он прочерчивает границу между свободой и произволом. Без такого принуждения человек оказывается отталкивающей помесью деспота и блаженного. Однако и с ним, с властвованием над собой, не все гладко. Оно свидетельствует о нашей неискренности (о частичном несовпадении хотения и делания) и о том, что мы еще не расквитались с долгами. С внешним принуждением, если оно постоянно и неважно исходит ли от персон или институтов, совсем худо. Оно превращает человека в марионетку, кроткую или агрессивную. Марионеточная фигура не способна на отпор произволу — тут требуется свободный человек, наделенный средствами жесткого противодействия посягательствам на жизнь и здоровье его самого и близких ему людей.

Поставив в названии категорию религиозного опыта, несвойственную И. Канту, мы тем самым начинаем одновременно выходить за пределы разума для религии, с одной стороны, а с другой — возрождать субъективное как субъектное, что обозначает человека как создателя коллективной субъектности. По нашему мнению, введение концепта «религиозный опыт» в философию И. Канта позволяет нам осознать присутствие в его философии, наряду со стремлением к истине, стремления к тому, чтобы субъективное наконец раскрылось как единственно возможное в обретение человеком целостности. Целостности себя как субъекта в субъектности.

В год 300-летия со дня рождения И. Канта возникает необходимость в очередной раз осмыслить роль и значение его творчества в современный период, что позволит обратиться не только непосредственно к его философскому наследию, но и задуматься над современным значением мировой философской мысли, которая включает отечественную философскую традицию.

На наш взгляд, не следует преуменьшать значение собственно философской подготовки в системе высшего образования. Особенно это касается подготовки кадров для сферы правоприменения.

Актуальна мысль об идеологической насыщенности юридического образования, через которое в общественное сознание транслируются определенные идеологические смыслы. Устойчивое представление о том, что «…в целом юридическое образование — это не нейтральный процесс», следует рассматривать как одну из существенных предпосылок организации подготовки кадров для правоприменительной системы.

Предметом исследования в данной статье является философская рецепция кантианской идеи автономной воли в этической теологии одного из наиболее значимых представителей духовно-академической философии митрополита Антония (Храповицкого). Целью является анализ специфики интеграции идеи автономной воли И. Канта в философские построения митр. Антония (Храповицкого). Цель предполагает решение следующих задач: определение места и значения понятия свободной воли и идеи автономии воли в русской духовно-академической традиции; анализ учения о воле А. Храповицкого; определение характерных особенностей восприятия идеи автономной воли А. Храповицким. Автор обращает внимание на одну из самых значимых этико-теологических проблем духовно-академической философии: свободу воли и ее восприятие в идейный контекст православного теизма. Методология исследования, с учетом особенностей духовно-академической философии, объединяющей философский дискурс и религиозные постулаты, предполагает использование двух подходов: логико-концептуального и историко-критического. Поскольку исследуемая концепция изложена фрагментарно в нескольких трудах, используется метод историко-философской реконструкции. Новизна статьи заключается в обосновании наличия системного влияния практической философии И. Канта на этико-теологические построения А. Храповицкого, которое выразилось в заимствовании метода практической философии в качестве основного принципа осмысления религиозных постулатов. Духовно-академическая среда не отличалась единообразием осмысления этической мотивации, так что противостояние автономии или гетерономии в определении оснований нравственного деяния получали различную оценку. Митр. Антоний (Храповицкий) уже в своей диссертации становится на позицию защиту автономии чистой воли, однако, ее обоснование осуществляет в рамках идейной платформы православного теистического монизма. Особенность подхода А. Храповицкого заключается в том, что акцентирование значимости этического содержания деяния, введение метафизического концепта общечеловеческой воли и осмысление воли в кантианском ключе (как способности следовать принятым в основание максимам) позволили мыслителю представить автономию чистой воли как теономию.

Оппозиция трансцендентализма и натурализма играет ключевую роль в дискуссиях о сознании на стыке феноменологии и аналитической философии. С ней связан целый спектр исследовательских стратегий и программ. При этом противопоставление трансцендентализма и натурализма носит в этих программах, как правило, оперативный, а не тематический характер и опирается на две предпосылки: 1) Трансцендентализм и натурализм как традиции изначально чужды друг другу; 2) Ареной их противостояния является онтология. В статье предпринимается попытка проблематизировать эти предпосылки, исходя из одного исторического обстоятельства, которое, как мне кажется, обычно ускользает от внимания исследователей. Оно позволяет взглянуть на отношения трансцендентализма и натурализма, а также на роль онтологии в их противостоянии в несколько необычном свете. Обращаясь к текстам Канта, автор намерен показать, что впервые обосновываемый в них трансцендентализм является версией натуралистической онтологии, то есть своеобразно истолкованным натурализмом, отождествляющим природу с ее естественно-научной моделью и исключающим из онтологии конституирующую субъективность. Он строится не на натурализации феноменологии, а на трансцендентальной интерпретации естествознания. Перетолковывая экспериментальный метод в духе коперниканского поворота, Кант обосновывает аподиктический характер и безальтернативность онтологии природы посредством превращения природы в коррелят сознания и строгого ограничения основоположений математического естествознания пределами феноменального мира. В результате истинная тема философии - вещь в себе и сама трансцендентальная субъективность как то, что не может быть предметом опыта или частью феноменального мира - выводится за пределы онтологии. Тематизация натуралистических истоков трансцендентализма и осуществляемого в его рамках выведения трансцендентального сознания за пределы онтологии обнаруживает, таким образом, проблематичность указанных предпосылок. Автор также демонстрирует, что, несмотря на существенные различия в понимании трансцендентальной философии и онтологии между Кантом и Гуссерлем, обозначенные мотивы - натуралистический характер онтологического фундамента и метаонтологичность трансцендентальной субъективности - сохраняют принципиальное значение для основателя феноменологии. Это позволяет сделать вывод о том, что онтология не является изначальной ареной противостояния трансцендентализма и натурализма, и обосновать компатибилистский тезис, согласно которому трансцендентализм совместим с онтологическим натурализмом.

В данном тексте представлен обзор Международного научного семинара (конференции) «Трансцендентальный поворот в современной философии - 9: метафизика, эпистемология, теория сознания, когнитивистика и искусственный интеллект, теология», прошедшего в Москве в 11- 13 апреля 2024 г. в Государственном академическом университете гуманитарных наук и Российском государственном гуманитарном университете. В обзоре рассматриваются доклады, посвященные кантовской трансцендентальной метафизике, сделанные на заседании секции «Как возможна метафизика (как наука): на пути к трансцендентальной метафизике», посвященной 300-летию со дня рождения И. Канта, и феноменологической проблематике, прозвучавшие на секциях «Трансцендентальный субъект: Платон, Кант, Гуссерль», «Трансцендентализм и феноменология - 1: сознание и познание», «Трансцендентализм и феноменология - 2: сознание и реальность», «Как возможна трансцендентальная теология?» и «Трансцендентализм, когнитивистика и проблематика ИИ». Автор рассматривает доклады участников семинара, группируя их вокруг определенных тем и проблем, в той или иной степени освещенных в них: проект кантовской трансцендентальной метафизики, особенности феноменологического подхода к сознанию, статус и понимание реальности в феноменологии, понятие трансцендентального субъекта в историко-философской перспективе и др. Этот подход дает возможность представить актуальное поле работы современных трансценденталистов и феноменологов и выявить направления возможных будущих исследований.

Вынесенный в заглавие статьи вопрос предполагает рассмотрение скульптуры как способа смыслообразования, в котором посредством сложения и вычитания формы, создающей телесность изображения, открывается пространственная ипостась истины бытия. Конститутивной особенностью скульптурных произведений является цельность видения, соединяющая неопределенную множественность точек зрения на объект, что задействует внутреннюю темпоральность субъекта и ведет к динамике восприятия изображения. Исследование феноме- нологического ракурса скульптурного способа смыслообразования отталкивается от положения И. Канта об искусстве как свободной игре гения, в основе которой лежит разум. Видимое противоречие между спонтанностью субъективного полагания образа, что предполагает невозможность вывести его дедуктивным способом, и его разумностью, предполагающей внесубъективный универсализм смысла, разрешается с опорой на учение Ф. Шеллинга о творении как непредмысленном (нем. unvordenkliche) акте субъекта, полагающего нечто в понятийном горизонте неопределенности логических возможностей его бытия. Акт творческого воображения и когерентный ему процесс создания произведения предполагают не только субъективный произвол художника, но и «умность видения», соединяющие интенциональный акт, конституирующий образ, и контр-интенциональный акт, в котором создаваемый образ являет собственную телеологию, проясняющую и конкретизирующую замысел автора. Сознание скульптора выступает своеобразным камертоном, способным уловить точность звучания образа, его сообразность эстетическому чувству. При этом выразительность произведения, его красота являет невербальную сторону смысла, способную означить и выразить авторское видение идейной глубины выбранной темы, что позволяет скульптору создавать своеобразные философские притчи, которые эвристически раскрывают вербальные формы мысли. Данные положения рассмотрены на примере созданной Александром Аполлоновым серии «Театр масок», в которой скульптор в пластических образах осмысливает философскую проблему подлинности человеческого «Я» на протяжении его жизненного пути. Абстрактный схематизм, основанный на рядах противоположностей, образующих метафорический конструкт авторского замысла, обретает полноту выразительности в процессе создания скульптурных произведений, которые раскрывают потаенные глубины сложной драматургии взаимоотношений внутренней сути человека и его личностных объективаций, явленных в масках-личинах.

Влияние философских идей не обязательно предполагает их принятие или хотя бы адекватное понимание. Идеи могут вызывать полемику, становиться общим местом, вызывать идиосинкразию, а могут, сойдясь на время с родственными им мыслями, вызывать эффект короткого замыкания, «искра» которого потом долго распространяется в пространстве культуры. Точкой же соприкосновения может оказаться не только проговоренное, но и подразумеваемое. Наконец, два строя мысли могут просто совпасть в их главных силовых линиях. Канту не повезло на русской почве. Освоение его философии у нас не породило «русского Канта» прежде всего из-за неприятия Кантом метафизики как знания, что русскими ассоциировалось с «дьявольщиной». Кантианство, однако, вряд ли является чисто интеллектуальным упражнением. Будучи, скорее всего, философским выражением образа жизни, кантианство легко проецируется на образ жизни же со всеми отличающими его неврозами. По этой причине эффект «короткого замыкания» с кантианскими идеями на русской почве легче встретить в художественной литературе, чем в философии. И Булгакова, и Канта равно волновала тема границы. У Канта - это граница между опытным и метафизическим, у Булгакова - граница между СССР и Западом. Оба понимали заграничье одинаково: опыт возвышенного, превосходящего человека и переворачивающего его представления. Оба испытывали сильное искушение перейти границу. Оба свои искушения выразили в книгах - очень разных по жанру и языку, и очень похожих исходным посылом. От искушения перехода границы [c метафизическим] Кант предохранял себя сам - при помощи защитного кокона своей критической философии. Для Булгакова роль кантовских «критик» выполняла Советская власть. Оба к концу жизни остались по свою сторону границы. И если Кант мог бы удовлетвориться исполненным долгом, то для Булгакова верность дому обернулась личной трагедией.

По форме данная работа составлена первым автором как реакция на статью С. Л. Катречко «Как возможна трансцендентальная теология?» (см. ее отредактированную версию в настоящем выпуске «Трансцендентального журнала»). Кое-где имеются цитаты из других работ соавтора и прямые его реплики на текст комментариев. Получился формат заочного диалога, где тексты каждого участника обозначаются начальной буквой его фамилии, соответственно, комментарии/ответы следующего уровня помечены начальной буквой и цифрой (уровень комментария). По содержанию надо отметить, что касательно трансцендентального подхода в целом у участников диалога особых разногласий нет, разногласия начинаются в понимании роли предшествовавшего кантианству схоластического подхода, что отражается и на особенностях понимания теологии как науки.

В статье рассматривается кантовская постановка вопроса о возможности [трансцендентальной] теологии (в ее трех основных модусах: oнтотеологии, космотеологии и физикотеологии) в качестве науки, ее предмете и методе. Предметом теологии выступает Бог. На роль метода теологии может претендовать кантовский трансцендентальный метод как «измененный метод мышления» [В XVIII] (в свете его определения трансцендентальной философии как изучения нашего «способа познания» [В 25]), который применим не только к естествознанию и математике, но к другим областям знания, в том числе и к теологии. Интерес в этой связи представляет кантовская трансцендентальная аргументация (‘transcendentalarguments’), которая применяется не только в метафизике (кантовская трансцендентальная дедукция категорий, аналогии опыта), но и в науке (модель Г. Гемпеля - К. Поппера), а также в теологии (онтологическое доказательство бытия Бога). В статье затрагивается также вопрос о возможности теологии в модусе этикотеологии.