В статье представлена попытка подойти к научному определению того, что мы традиционно называем церковнославянским языком, часто забывая о тех параметрах, которые и делают его специфическим и востребованным явлением на протяжении более чем тысячелетия. И эти критерии определяются прежде всего текстовым характером церковнославянского языка, который выражается в виде текстов, всегда готовых к воспроизведению и представленных лексикой и грамматикой всей истории своего существования. По-видимому, главным отличием церковнославянского языка является наличие традиции в качестве основного стабилизатора его бытования в противоположность норме, которая в основном сохраняет и обеспечивает единство языка в новое время. Фактическим материалом служат данные нескольких памятников, включенных в состав сборника XV в. (No 185) из собрания Н. С. Тихонравова Российской государственной библиотеки, в сравнении с «контрольными» списками.
В статье описывается функционирование предикативных причастий в «Вопрошании Кирика, Саввы и Ильи», созданном в Новгороде в середине XII в. Материал памятника довольно полно отражает функционирование предикативных причастий в древнерусском языке. Среди причастных конструкций, зафиксированных в памятнике, есть возникшие в индоевропейскую эпоху, их отличитель - ной особенностью является способность заполнять валентность главного глагола. К их числу относятся две конструкции при глаголах восприятия, мысли и речи – номинативная конструкция и винительный с причастием, а также две конструкции, в одной из которых причастие зависит от фазовых и близких к ним по значению глаголов, а во второй обозначает причину/повод. Употребление этих древних конструкций в памятнике ограниченно. Шире используется балтославянская инновация – причастная предикация, присоединяемая неопределенными местоимениями в контекстах произвольного выбора, а также причастная конструкция контактного предшествования, которая возникла уже на восточнославянской почве. Самыми частотными в «Вопрошании» являются причастные предикации с адвербиальным значением. Данные «Вопрошания» свидетельствуют о том, что предикативные причастия к середине XII в. уже в значительной степени утратили способность склоняться.
В статье представлены результаты исследования «Поучения в неделю Цветную» Иоанна Ростовского – памятника древнерусского красноречия, посвященного прославлению праздника Входа Господня в Иерусалим, который известен в единственном списке XVI в. в составе Пролога мартовского полугодия. Целью работы стало определение времени создания сочинения и обсуждение вопроса о его авторстве. Проблема датировки и атрибуции текста заключается в том, что ростовскую кафедру в XII–XIV вв. занимали два епископа с именем Иоанн, каждого из них можно рассматривать в качестве вероятного автора Поучения, однако убедительных доказательств в пользу одного из них пока не было представлено. В статье указаны вероятные источники Поучения, которые могут быть учтены при решении вопроса о времени создания текста. На основании анализа летописных известий об Иоанне Ростовском, занимавшем епископскую кафедру в 1190–1213 гг., высказано предположение, что «Поучение в неделю Цветную» было произнесено этим епископом в Успенском соборе во Владимире 18 марта 1190 г., в день празднования Входа Господня в Иерусалим.
Статья написана по полевым материалам, собранным сотрудниками Топонимической экспедиции УрФУ (Екатеринбург) в сентябре 2023 г. в нескольких населенных пунктах Беломорского района Карелии (Поморский берег Белого моря): сс. Сумский Посад, Колежма, д. Лапино, г. Беломорск и др. В статье содержатся некоторые результаты, касающиеся отражения фактов истории, культуры, социальной, этнической и конфессиональной специфики региона в коллективных прозвищах и прозвищных рассказах, которые конструируются вокруг них. Рассматриваемые в статье локально-групповые прозвища, складывающиеся в микро систему, функционируют в ряде населенных пунктов Поморского берега: сс. Шуерецкое (репоéды), Вирма (кочега́ры), Сумский Посад (меща́не, церко́вные сралú), Колежма (лопарú) и Нюхча (цари́, во́ры), а также в удаленных от береговой линии дд. Лапино (ре́пники), Коросозеро (вшúвики), Пулозеро (пúсаные батогú), Ендогуба (линдýшники), которые находятся на границе поморской и материковой зон. Отмечены факторы, способствующие бытованию большого числа локальных наименований в Беломорье вообще и на Поморском берегу в частности по сравнению с материковой частью Русского Севера и другими традиционно земледельческими зонами. Представлены мотивировки прозвищ, существующие сегодня в сознании населения Поморского берега старшего возраста (информантов экспедиции). Предложены мотивационные решения для ряда коллективных прозвищ, а также описан исторический и социокультурный фон, на котором и благодаря которому они были сформированы, с опорой в том числе на исторические и этнографические источники.
«Повесть о Варлааме и Иоасафе» – одно из популярнейших средневековых сочинений, известно в нескольких славянских переводах. Болгарский перевод Повести, относящийся к XIV в., стал известен на Руси не позднее начала XV в., поскольку именно к этому времени относится старший список (Библиотека Российской академии наук, собр. П. Н. Доброхотова, No 37). Рукопись долгое время бытовала в землях Великого княжества Литовского. Это ставит вопрос, была ли она написана в Литовском княжестве или привезена туда из Московского государства. В рукописи встречаются необычные палеографические особенности: написание половинок букв в конце строки и использование киноварных инициалов в середине слова. Сходные особенности характерны для рукописей северо- западного региона, от Пскова до Белозерья. Это позволяет относить старший восточнославянский список болгарского перевода «Повести о Варлааме и Иоасафе» к северо-западному региону и предполагать, что рукопись была перемещена в литовские земли в XV–XVI вв.
В статье анализируются имена литовских камней, считающихся священными, и связанные с ними легенды. По данным исследователей, в Литве насчитывается примерно 500 подобных камней. Народные верования связывают многие такие камни с языческими божествами и христианскими святыми, наделяют их способностью двигаться, говорить, обучать, лечить, советовать, давать деньги в долг, иметь семью и детей. Существуют свидетельства обожествления камней в языческие времена, что отражается в их именах. Имена камней содержат отсылки как к хтоническим персонажам, так и к христианским святым, могут соотноситься с названиями животных и именами людей. В статье последовательно анализируются все эти случаи, рассматриваются предания о происхождении камней, соответствующие исторические свидетельства, археологические и фольклорные данные. Литовские предания, повествующие об имянаречении камней, позволяют предположить, что камни, имеющие в настоящее время христианские имена, ранее имели имена языческие. «Крещение» камней с присвоением им христианского имени не только меняет в народном сознании некоторые свойства камней, но и, согласно верованиям, останавливает их рост и движение. Проведенный анализ позволяет сделать вывод, что мифологический образ камня с течением времени менялся. Исторические данные свидетельствуют о том, что в языческой древности камень отождествлялся с божеством, выполняя роль жертвенника и идола одновременно. С приходом христианства акценты сместились, и почитаемые ранее камни стали соотноситься с персонажами низшей мифологии - чертом, ведьмой, Лауме. Фольклорная традиция относит камни к разряду «иномирных» объектов, подчеркивая их связь с хтоническим миром, миром мертвых и «нечистых».
С конца XV в. можно наблюдать более широкое присутствие и использование книги Откровения в России, вероятно, благодаря культурному влиянию Запада, где эта новозаветная книга и ее экзегеза были гораздо более распространены в контексте средневекового профетизма и реформаторских тенденций. Несомненно, важную роль должен был сыграть вопрос о датировке конца света, который беспокоил сознание того времени и который в восточнославянском мире связан с вопросом о седьмом тысячелетии (1492 г.).
Именно в этом контексте следует интерпретировать разное использование образа жены Апокалипсиса в сочинении Об обидах церкви, в Послании старца Филофея, адресованном дьяку М. Г. Мисюрю Мунехину, а также в Слове о нестроениях и бесчиниях Максима Грека. Если в первом сочинении анонимный автор держит эсхатологический горизонт на переднем плане с сильным призывом к верности христианской традиции не только в доктринальном, но и в моральном плане, то в своем Послании старец Филофей использует этот образ для иллюстрации идеи о переносе христианской Церкви и одновременно царской власти в Москву, в то время как афонский монах превращает образ жены в воплощение харизмы власти, выстраивая диалог, в котором главный герой – жена по имени Василия – иллюстрирует моральный упадок царств и княжеств того времени, призывая к обращению правителей и следуя подходу, который остается чуждым идее Третьего Рима.
Объектом изучения в статье стала ойконимия Восточного Казахстана - одного из регионов, которые в разные исторические периоды были центрами важных этнокультурных связей, контактов или столкновений. Цель исследования - определить состав и системные связи ойконимии этого региона на топонимическом материале трех административных районов: Алтайского, Глубоковского и Катон-Карагайского. Источниками послужили современные списки населенных пунктов и исторические списки населенных мест - как опубликованные, так и архивные. Ойконимия исследуемой территории полиязычная: здесь встречаются ойконимы казахского и русского происхождения. Казахская ойконимия связана с кочевым патронимическим социально-хозяйственным укладом в прошлом. Появление русских топонимов соотносится с переселенческими волнами в регионе. Так, фиксируются ойконимы, связанные с первой волной (XVIII в.), и ойконимы, относящиеся к более поздним переселениям славян - на рубеже XIX-XX вв., а также в течение всего XX в. Важно определить принадлежность ойконимов к первой (старожилы) или второй (поздние переселенцы) волне переселения. Для этого в работе используются приемы хронологизации, позволяющие на основе сравнения современных характеристик топонимов определять время их появления в системе. Авторы приходят к выводу, что в ойконимической системе рассматриваемого региона совмещаются две противонаправленные тенденции: к унификации ойконимии и географической терминологии, с одной стороны, - и к сохранению их традиционного многообразия, с другой.
Вступительное слово редакции журнала “Scriptorium slavicum”, посвященного актуальным вопросам славяно-русской медиевистики.
В статье рассматриваются названия населенных пунктов Южной (Олонецкой) Карелии, где последние несколько столетий бо́льшая часть населения говорит на ливвиковском наречии карельского языка. Автором отмечено, что на ранних этапах освоения региона карелами-ливвиками формирование поселенческой системы определялось физико-географическими условиями и типом практикуемого населением хозяйства. Важнейшую роль здесь сыграло то, что Южная Карелия богата озерами и реками, поэтому первоначально деревни карелов-ливвиков находились главным образом на берегах водоемов. С XVIII в. начинается освоение не связанных с водоемами возвышенностей, в связи с чем появляются населенные пункты «сележного» типа. Главное внимание в статье уделено типам сельских поселений у карелов-ливвиков и структурным особенностям их ойконимии. В однокомпонентных названиях наиболее частотными оказываются ойконимы с l-овым формантом, восходящие, как правило, к антропонимам; реже используются отантропонимные модели без форманта и с формантами -(i)ne, -sto, рус. -ово, -щина. Среди остальных ойконимов наибольшей продуктивностью обладают названия, образованные на основе географических терминов pogostu ‘село с церковью’, kylä и hieru ‘деревня’; выявлен также ряд терминов для обозначения малодворных поселений и хуторов: kodi, kondu, perti, taloi; карельские термины, восходящие к рус. мыза, хутор. В статье анализируются причины различной продуктивности ойконимов с этими компонентами, рассматриваются вопросы хронологии их вхождения в топонимическую систему, обосновывается включение в данный ряд реконструированных по топонимическим данным лексем *moiživo и *tula, служивших предположительно для обозначения малодворных поселений и хуторов. По мнению автора, кульминация формирования поселенческой системы в Южной Карелии приходится на первую треть XX в., однако далее, с коллективизацией и последовавшими за ней репрессиями, начала происходить деградация поселенческой системы, финалом которой стала ликвидация «неперспективных» деревень в 1960-1970-е гг.