В статье выявлен корпус фольклорных и литературных текстов, посвященных жизни и деятельности конокрада Шакура Рахимова, который был расстрелян в 1926 г. Его шайка состояла из 100 человек. В русской литературной традиции к этому образу писатели обратились лишь в годы перестройки – во многом по заказу пресс-центра МВД. Это повесть Е. Сухова «Шакуркарак» (1994) и очерк М. Беляева и А. Шептицкого «,,Робин Гуд“ или прародитель оргпреступности?», который был написан для книги «Бандитский Татарстан». Оба произведения созданы на документальной основе. Писатели ознакомились с 40 томами уголовного дела, проанализировали освещение событий в прессе и воспоминания очевидцев. Схватка умного вора со следователем профессионалом раскрыта в традициях Ф. М. Достоевского. В татарской литературе сохраняется верность фольклорной традиции, где образ Шакур-карака тяготеет к полюсу архетипа Робин Гуда – народного заступника. Очевидно, что в татарских произведениях доминирует горьковская романтическая традиция.
В статье рассматривается роман З. Смит «О красоте» (2005) в контексте традиции университетского романа. В целом писательница придерживается рамок традиции, воспроизводя типичные для романов такого рода сюжетные ситуации, описывая университетскую среду, столкновения интересов в преподавательской среде, взаимоотношения со студентами. Один из центральных героев романа, Говард Белси, попадает в типичную для университетского профессора, переживающего возрастной кризис, ситуацию распада семьи, что также характерно для сюжетов подобных романов. Новаторство Зэди Смит состоит в том, что она ставит вопрос о замкнутости университетской среды, ее социальных, расовых и нравственных аспектах. На уровне пространства это выражается в акцентировании закрытости университетского пространства и способах проникновения через его границы. Образ Карла Томаса, молодого черного юноши, нарушающего границы университета Веллингтон, описанного в романе, позволяет поставить вопросы о наличии возможностей для молодых и свободных расово инаковых людей найти себе место в американском обществе начала XXI века. Особое внимание в статье уделяется описанию пространства университета в романе в соотнесении с другими типами пространства.
В современной русской поэзии наиболее значительные фигуры принадлежат к старшему поколению авторов. Именно они в основном отвечают ныне за всю традицию русской поэзии, от которой многие представители новейших генераций сознательно или бессознательно отказываются, обедняя свою собственную стиховую практику. В настоящее время известны немногие поэты, значимость которых признается зачастую не только их сторонниками, но и представителями иных эстетических групп. Среди этих фигур – поэт и переводчик Марина Яковлевна Бородицкая (р. 1954). Несмотря на давно признанный критикой эстетический вес ее творчества и широкую известность у публики, филология до сих пор практически не обращалась к изучению ее стихов и переводов. Положение Бородицкой в литературе во многом уникально, поскольку она выступает как лирический поэт для взрослых, как детский поэт и как поэтический переводчик, причем все три вида ее литературной деятельности взаимообогащают друг друга. В статье рассматриваются переводы Бородицкой из детской англоязычной поэзии ХХ века (Доктор Сьюз (США) и Джулия Дональдсон (Великобритания)) и влияние русской поэтической классики XIX–XX вв. на версификационные и стилистические особенности переводимых текстов. Выдвигается и обосновывается гипотеза, что Бородицкая фактически осуществляет в своих переводах неявный культурный синтез, мастерски совмещая английскую и русскую поэтическую традицию, а также преодолевает искусственный барьер между поэзией, ориентированной на взрослую и детскую аудиторию соответственно.
В статье рассматривается перевод «Анны Карениной» на татарский язык, выполненный писателем и переводчиком Махмудом Максудом. Отношения между художественными дискурсами двух текстов (первичного и вторичного) осмысливаются как явления процесса интеграции. По сути дела, перевод Махмуда Максуда, благодаря особенному дару восприятия и интерпретации художественно-эстетических особенностей текста-оригинала, как, вообще, любой достойный художественный перевод, является не простой калькой первичного текста, а новым художественным творением. Переводчик имеет дело с интерпретацией: сохраняя художественную истину первичного текста, создает новое поэтическое выражение, «новую художественную истину». Перевод Махмуда Максуда демонстрирует то обстоятельство, что в процессе перевода и интерпретации возникают точки соприкосновения двух культур, которые не являются взаимозаменяемыми. Это говорит о такой проблеме, как переводимость непереводимого и воспроизведение национальных особенностей оригинала.
Создание «новой художественной истины» – дело достаточно сложное. Вместе с тем именно «новая художественная истина» делает произведение «двудомным», то есть достоянием двух национальных литератур.
В статье рассматривается антиутопия британского писателя Кадзуо Исигуро «Не отпускай меня» (2005). Избранный для анализа роман представляет собой текст дневника, в котором мемуары главной героини используются как средство представления трансгуманистического будущего. Главная героиня романа, Кэти Ш., ведет дневник, который определяет всю нарративную организацию текста. Роман рассматривается как постмодернистский пример продолжающейся художественной традиции, в которой личный, частный опыт, запечатленный в дневнике Кэти Ш., ведет читателя через фикциональный мир. В статье анализируются жанровые и стилистические особенности дневника с целью выявления нарратологического своеобразия романа. Прием дневниковых записей позволяет читателю увидеть, как события и история Кэти Ш. развиваются с течением времени. Эта структура создает уникальный повествовательный подход, который позволяет читателю проследить психологическое взросление и становление персонажа Кэти Ш. и ее путь самопознания. Дневник Кэти служит недостоверным, но единственным источником информации в романе, что позволяет читателю перенять эмоциональный опыт героини, примерить ее образ мыслей, окунуться в ее сокровенный мир желаний. Принимая фикциональный мир за правдоподобный, читатель глубже проникает в повествование романа лауреата Нобелевской премии по литературе, в котором поднимаются вечные и глубоко философские темы, такие как человечность, память, любовь, смерть и смысл жизни.
В статье рассматривается молитва как один из приемов психологизма в рассказе Г. Гиззатуллиной-Гайсаровой. Целью является изучение роли и функции приема молитвы в произведении башкирского прозаика. Материалом для анализа послужил рассказ «Молитва моей любви». Для достижения поставленной цели были использованы сравнительно-исторический, описательнофункциональный и психологический методы. Анализ показал, что своеобразной манерой писателя является использование гендерного подхода и повествование от лица главной героини рассказа. Психологическое содержание произведения обеспечено умением писателя раскрыть глубину человеческих чувств с помощью эмоционально окрашенного художественного языка, таких приемов, как монолог, диалог, письмо, дневник, исповедь и молитва. Сделаны выводы, о том, что мастерство писателя позволило сделать шаг в осмыслении глубинных человеческих чувств и воплощения душевных подвигов героев, прием молитвы в рассказе помогает понять переживания героев и осмыслить индивидуальные черты человеческой природы.
Результаты данного исследования способствуют дальнейшему изучению художественного психологизма прозы писателя.
В настоящей статье впервые на основе известной работы российского фольклориста Е. С. Новик «Система персонажей русской волшебной сказки» (2001) представлен опыт описания внутренних и внешних характеристик персонажей ойратского памятника «Сказание нектарного Учения» с точки зрения их индивидуальных качеств. Материалом для анализа послужили три неопубликованных списка памятника, хранящихся в Научной библиотеке восточного факультета СанктПетербургского государственного университета, Рукописном фонде Института восточных рукописей РАН и Государственном архиве Республики Татарстан. В качестве дополнительных материалов для интерпретации имен буддийских персонажей использовались лексикографические работы и словари. В результате анализа автор пришел к выводу, что для внутрисюжетного функционирования персонажа важным является не только то, какую роль он выполняет в данном сюжете (эпизоде), но и то, какими индивидуальными признаками он наделен, так как именно они соответствуют тем действиям (конфликтным ситуациям), в которых персонаж принимает участие. Индивидуальные признаки персонажа не только определяют характер сюжета, они могут меняться в ходе его развития, так как каждый персонаж – пучок признаков, которые могут легко распадаться или комплектоваться. Автор считает, что полученные им результаты послужат основой для дальнейшего исследования семейных, сословных и локальных состояний персонажей ойратского памятника «Сказание нектарного Учения».
В статье отмечается, что изначально образ куклы был связан не с миром детства, а с древними верованиями в магические силы. Поэтому в фольклорной и мифологической традиции образ куклы тесно связан с культом смерти. В литературе нового времени актуализация этого образа связана с романтической традицией, с идеей живого мира. В литературных произведениях, особенно ориентированных на читателя-ребенка, данный образ переосмысляется. Отмечается, что в различные культурно-исторические эпохи семантика этого образа, а также сам подход к его интерпретации различаются. В 1920–30-е годы доминирует трактовка образа оживших кукол как аллегорического, отражающего социальные проблемы времени в доступной ребенку форме. Во второй половине ХХ века акцент делается на психологию читателя-ребенка, образ ожившей куклы приобретает черты образа-символа и может выступать как средство дидактического воздействия. Ситуация оживления-оживания куклы позволяет акцентировать внимание на проблемах ответственности творца за его творение, человека за его дело, а также за тех, кого «приручили». На ряде примеров доказывается, что данный образ позволяет раскрыть не только специфику детского восприятия мира, характер взаимодействия ребенка и куклы, но и соотношение мировидения ребенка и взрослого.
В статье исследуется мемуарный очерк как публицистический жанр, сочетающий в себе документальное и художественное начало. Материалом для исследования послужили книги воспоминаний Б. Зайцева, М. Нестерова и С. Рахманинова. Анализ мемуарных текстов, созданных людьми творческих профессий, позволяет выявить особенности синтеза двух повествовательных составляющих, определить индивидуальный авторский подход к раскрытию характеров персонажей.
В результате проведенного сопоставительного, композиционного, стилистического и контекстного анализа автор приходит к следующим выводам: художественно-публицистический портретный очерк полностью сохраняет свои жанровые признаки только в книге Б. Зайцева «Далекое», книги двух других авторов содержат в своем составе портретные характеристики и зарисовки как композиционные элементы в составе биографического и автобиографического очерка. Однако созданные мемуаристами художественные образы способствуют усилению документального начала, воссоздают людей и эпоху ярко, живо и, несмотря на неизбежный мемуарный субъективизм, реалистично.
Проведение четкой грани между художественной и документальной стороной текста в очерковом жанре затруднительно. Каждая из них, активно присутствуя в публицистическом тексте, подтверждает двойственную природу очерка, находящегося на пересечении документальной и художественной литературы.
В литературе по данному вопросу традиционно используется этникон дагестанец, который интерпретируется как этноним и идентифицируется с горцами Дагестана. Однако их языки стали именоваться дагестанскими только со второй половины ХХ века. Тем самым ставится под сомнение историческая субъектность кумыков, которые еще ХIХ веке традиционно именовались «дагестанскими татарами». Именно так, наряду с дагестанскими горцами-лезгинами, они называются в «Записках из Мертвого дома» Ф. М. Достоевским. Кумыки под названием «татар» упоминаются и в последующее время – в рассказе Л. Н. Толстого «Кавказский пленник». Весьма существенным фактом являются не только образы кумыков в русской художественной литературе рассматриваемого времени, но также известность их исторических прототипов, установленных К. М. Алиевым. К их числу относятся опубликованные в 1881 г. наброски и план (1831 г.) «Романа на Кавказских водах» А. С. Пушкина, сюжет которого был связан с Шах-Вали – сыном шамхала Тарковского Мехти II. Крым-шамхал Уммалат-бек Буйнакский, сподвижник первого имама Гази-Мухаммада, был прототипом главного героя повести А. А. Бестужева-Марлинского «Аммалат-Бек». Кумычкой считается и Бэла, относящаяся вместе со своим братом Азаматом к центральным образам одноименной повести М. Ю. Лермонтова. К. М. Алиев установил и кумыкские прототипы некоторых участников сражения, которым было посвящено стихотворение М. Ю. Лермонтова «Валерик» (1842). Автором данной публикации было обращено внимание на кумыкский прототип полковника Хасанова – одного из действующих лиц рассказа Л. Н. Толстого «Набег. Рассказ волонтера».