В статье с помощью подходов, характерных для культурной микроистории, осмыслены механизмы взаимопроникновения явлений культуры на границах разных областей искусства и науки, литературы, музыки, книгоиздания. Деятельность писателя, драматурга, критика, переводчика Дмитрия Васильевича Аверкиева (1836-1905) рассматривается как культуртрегерство, проявившееся в приобщении русской публики к ценным и важным достижениям европейской литературы и науки. Благодаря Аверкиеву русский читатель впервые познакомился с «Разговорами» Гёте, обратившими на себя внимание Н. С. Лескова, А. П. Чехова, В. В. Розанова, Д. С. Мережковского, П. А. Флоренского, читал произведения Ф. Купера, П. Мериме, О. де Бальзака, Л. Стерна, А. Ф. Прево, научные труды по физике, химии, физиологии, энтомологии, переведенные на русский язык просто, ясно и доступно. Адресатом Аверкиева были не только хорошо образованные и сведущие в науке люди, но и широкий круг обычных читателей, для которых работала издательская империя А. С. Суворина «Новое время». Примером того, какой отклик в принимающей культуре получила переведенная Аверкиевым книга, могут быть маргиналии П. И. Чайковского на страницах труда Дж. Лёббока «Муравьи, пчелы и осы» (1884). Знакомый с творчеством Аверкиева и просивший его написать либретто для несостоявшейся оперы о Ваньке-ключнике, в этом случае Чайковский был увлечен наблюдениями над муравьями, особенно в той части, где они напоминают людей.
В статье предлагается еще раз задаться вопросом об особой роли Хлестакова в комедии «Ревизор» в контексте давней полемики между писателем Сергеевым-Ценским и литературоведом Ю. В. Манном. С. Сергеев-Ценский увидел в Хлестакове не обыкновенного враля, а большого художника, гениально сыгравшего роль того, за кого его приняли. Это суждение писателя было оспорено. С точки зрения Ю. В. Манна, Хлестаков не выходит за пределы своего кругозора - его воображение дерзко, но убого и тривиально. Таким образом «гений» и «ничтожество» стали признаками одного и того же лица. Гоголь наделил Хлестакова характеристиками, которые связывались в сознании писателя и с ним самим, и с именем Пушкина. Одна из них - неуемное воображение и язвительный смех, а другая - завораживающий протеизм. Только при достижении их союза Гоголю удалось осуществить свой замысел - «собрать в одну кучу все дурное в России» и «за одним разом посмеяться над всем». Особое внимание в статье уделяется пушкинскому контексту. Сближение Хлестакова и Пушкина рассматривается в перспективе гоголевского текста о Пушкине, а точнее, того важного плана, где развивается идея пушкинской всеотзывности. Очевидно, что семантическая конфигурация образов Пушкина и Хлестакова у Гоголя одна и та же. Ее определяют отсутствие личностной определенности и обусловленная этим возможность трансформации. Хлестаков предстает перед «Городничим и Ко» в тех образах, которые рисует их воображение. Художническая гениальность Хлестакова как раз и состоит в том, что он заставляет поверить в создаваемые им фигуры воображения самого себя и других. При этом в статье отмечается неслучайное различие между Хлестаковым, уносящимся под «сень струй» в доме городничего, и Хлестаковым, выказывающим саркастическую меткость наблюдения в письме к Тряпичкину. Гоголевский Хлестаков дополняет пушкинского подобно тому, как Гоголь дополняет Пушкина в своих размышлениях о нем. Отдавая должное Пушкину, Гоголь тем не менее отказывал ему в значимости для современности. Желание к пушкинскому прибавить и гоголевское могло повлиять на логику авторского поведения в комедии «Ревизор».
В статье рассматривается влияние святоотеческого учения о прилоге на формирование художественного образа козака Андрия в повести Н. В. Гоголя «Тарас Бульба». Согласно учению христианских богословов, любой грех начинается с помысла (мысли) или образа (представления), с которыми устанавливается собеседование человека - сочетание, в разбираемом случае - с образом панночки, и этот образ постепенно слагается в непреодолимое желание Андрия увидеть красавицу. Находясь в плену этого желания человек, и совершает грехопадение (страсть). Все эти пять стадий в развитии греха и проходит Андрий. Первоначально у него появляется в мечтах абстрактный образ красавицы, затем, уже наяву, он увидел польскую панночку, и она пленила его своей красотой. Происходит постоянное обращение Андрия к этому женскому образу. Узнав, что она находится в осажденном козаками польском городе и голодает, Андрий пробирается к ней, забыв о своем долге и чести, предав отчизну, веру и боевых товарищей. Его нераскаянный грех влечет за собой еще один - сыноубийство Тараса Бульбы.
Работа посвящена, с одной стороны, рассмотрению тургеневского «стихотворения в прозе» «Щи» в аспекте событийности, с другой - иллюстрации тезиса о том, что нарратологический инструментарий может позволить поставить интерпретацию на прочный фундамент верифицируемых суждений. Автор пытается показать, что «Щи» при всей своей кажущейся простоте зачастую интерпретируются не вполне корректно, поскольку аналитики исходят из того, что горе барыни и горе бабы идентичны. Автор приходит к выводу, что это положение, безусловно, верное с «житейской» точки зрения, оказывается в корне ошибочным с точки зрения нарратологической. События, которые переживают барыня и баба, идентичны по критерию неожиданности и в то же время различны в плане релевантности. Бабе-вдове, потерявшей единственного сына, «первого на селе работника», буквально грозит голодная смерть; барыня же, потерявшая «несколько лет тому назад девятимесячную дочь», в силу своего социального положения автоматически избавлена от подобных угроз. Однако при этом баба переживает событие как полное его отсутствие, ведет себя так, как будто ничего не произошло, тогда как барыня вспоминает, что, переживая смерть дочери-младенца, отказалась от уже нанятой «прекрасной дачи» и провела все лето в городе. Между героинями Тургенева возникает почти чеховской силы коммуникативный барьер, усиливающийся тем, что рассказчик проникает в сознание барыни, делая его «прозрачным» для читателя, а внутренний мир бабы остается для последнего полностью закрытым.
В статье предложен аналитический обзор реализации лирического субъекта в армянском тексте русской поэзии. Для локального текста важна внешняя по отношению к пространству Армении точка зрения, совпадающая с национальной или нет. Ее выразителем становится лирический субъект. В хронологической последовательности - от XVIII до XXI столетия описана эволюция образа лирического субъекта в стихотворениях русских поэтов об Армении - от собственно автора (в классификации Б. О. Кормана) через ролевого персонажа, к лирическому герою. Сначала Армения упоминается в связи с сюжетом о Ноевом ковчеге или как часть турецкой темы, образ лирического субъекта не складывается. Затем появляется лирическое «я», которое созерцает экзотику далекой страны. XIX в. дает преимущественно образцы ролевых персонажей, с помощью которых русские поэты стремятся вжиться в судьбы армянского народа и примиряют маски страдающих, гонимых, но непокоренных армян. Во всех этих масках отсутствуют личные лирические мотивы и преобладает мотив страдания и гонимости. Перелом наступает в начале ХХ в. в связи с преступлениями геноцида, на которые горячо откликается русская поэзия. Появляется лирический субъект, который чувствует себя приемным сыном многострадальной земли. История Армении учит его мужеству и состраданию, пробуждает христианское чувство вины. Знакомство с яркими представителями армянской культуры и науки делает его причастным к этой великой культуре и истории. Постепенно Армения становится объектом восхищения, любви и источником творческого вдохновения, куда хочется возвращаться снова и снова. Полнота проявления образа лирического субъекта угасает в XXI в., уступая место культурному и философскому осмыслению Армении. В статье также отмечены некоторые авторские особенности воплощения образа лирического субъекта в стихотворениях об Армении.
Семантическое комбинирование песни и драмы приобретает порой совершенно непредсказуемые конфигурации. Если в самом начале подобное сосуществование заключало в себе больше актуальный и естественный (т. е. исторически складывающийся) художественный потенциал (как в драматургии Александра Сумарокова), то теперь способы такого взаимодействия не просто разнородны апостериори, но и весьма многочисленны (например, музыкально-поэтические (рок- / рэп-)спектакли «Звериная лирика», «TODD», «Копы в огне», «Орфей & Эвридика»). Однако в статье внимание сосредоточено преимущественно не на синкретическом, а на принципиальном семантическом / семиотическом аспекте взаимовлияния отечественной классической драматургии и близкой поэтике рока андеграундной песенной поэзии. Условные результаты, касающиеся художественной коммуникации указанных в названии работы текстов, можно классифицировать на уровне жанровых (послание), интертекстуальных (лексический и семиотический срез), парциально-контекстуальных (инкорпорирования непрямого характера), глубинных (метафизический компонент) смысловых решений. Системный и систематический анализ взаимосвязей песни и драмы впоследствии позволит не только обнаружить не использованные ранее экспериментальные резервы в области межродовых литературоведческих исследований, но и, скорее всего, установит их синергетическую активность, открывающую еще не изведанные мета-пути в истории и теории литературы.
Статья посвящена анализу особого типа сюжета, именуемому сюжетом перевода в роман - в соответствии с метафорой творчества как перевода человеческого бытия в эстетический план, развернутой М. М. Бахтиным в работе «Автор и герой в эстетической деятельности». Сюжет перевода в роман характеризуется как особая форма металитературной рефлексии. Он сосредоточен на изображении событий взаимодействия автора и его героев в пространстве единого хронотопа. Центральным из них в рамках сюжета перевода является событие превращения Другого в литературный персонаж. В концепции Бахтина «завершение героя» вненаходимым автором описывается как выражение «эстетической любви». В статье ставится вопрос о возможности освоения литературой события перевода как события «дара любви», если в рамках этого сюжета снимается граница между миром творения и миром творимым и становится неосуществимой позиция вненаходимости. Материал статьи составляют шесть повествовательных произведений из русской и зарубежной литературы XIX-XX вв., а также один кинотекст. В большинстве привлеченных текстов с сюжетом перевода авторская деятельность изображается как насильственная и разрушительная для героя. Рассматриваются фантастическая реализация сюжета перевода в повести Н. Д. Ахшарумова «Натурщица» (1866), психологическая - в романе И. А. Гончарова «Обрыв» (1869), сатирическая - в романах К. Вагинова «Козлиная песнь» (1927) и «Труды и дни Свистонова» (1929), реалистическая - в пьесе испанского драматурга Х. Майорги «Мальчик за последней партой» (2006) и ее экранизации французским режиссером Ф. Озоном в фильме «В доме» (2012), социально-фантастическая - в романе А. Житинского «Потерянный дом, или Разговоры с милордом» (1987). Осуществление мотива «эстетической любви» обнаруживается только в последнем произведении, где автор сознательно отказывается от трансгредиентной позиции во имя единения с героем - в соответствии с идеей всеединства, выработанной в рамках русской религиозной философии. Намечаются перспективы в изучении повествовательных форм рефлексии о взаимодействии автора и героя.
Современная Танзания ‒ одна из немногих африканских стран, где население говорит на автохтонном языке суахили, а английский играет важную роль как второй из двух официальных языков. В статье исследуются факторы выбора языковой политики, проводимой с момента обретения независимости. На основе анализа политических функций языка автор приходит к выводу, что английский воспринимается в основном как средство социальной мобильности (статусная ценность) и культурной и экономической дипломатии Танзании за рубежом (внешнеполитическая ценность), в то время как суахили служит инструментом национальной самоидентификации, коммуникации между гражданами, катализатором политического участия и объединения политических структур. В то же время стратегия Танзании в этой области зачастую выглядит непоследовательной, что особенно заметно в сфере образования. Помимо низкой квалификации преподавателей и качества учебных материалов, анализ участников образовательного процесса и их позиций показывает, что значительная часть танзанийской элиты склонна сопротивляться суахилизации или даже саботировать ее, рассматривая английский как ключ к более заманчивым перспективам трудоустройства или возможность эмиграции. Такой подход поддерживают англоязычные страны, в частности Великобритания, заинтересованная в том, чтобы не упустить Танзанию из сферы своего политического и экономического влияния. Однако поскольку танзанийское руководство продолжает продвигать язык суахили на международном уровне, маловероятно, что в среднесрочной перспективе страна вычеркнет его из публичного поля. В связи с этим для России представляется целесообразным участвовать в совместных с Танзанией программах и проектах, подразумевающих развитие суахили и его продвижение в других странах Африки.
Кготатсо Шай – профессор политологии, в недавнем прошлом возглавлял кафедру культурных и политических исследований в Университете Лимпопо в ЮАР, а также Южноафриканскую ассоциацию политических исследований. В настоящее время он – действующий президент Южноафриканской ассоциации государственного управления и менеджмента. Он инициировал издание флагманской книжной серии и выступает в качестве ее главного редактора. Профессор Шай – автор трех научных книг, входит в число исследователей, деятельность которых учитывается в рейтинге южноафриканского Национального исследовательского фонда (South Africa National Research Foundation, NRF). В его актике более 100 рецензируемых публикаций в изданиях, аккредитованных Министерством высшего образования и подготовки кадров ЮАР. В сфере его научных интересов – африканская политика, международные отношения и политика знаний.
Объектом исследовательского интереса автора статьи являются труды известных интеллектуалов, которые внесли особый вклад в деколонизацию системы образования и научных знаний. Большинство из них родились накануне и в первое десятилетие независимости. Становление суверенитета происходило на их глазах, что во многом определило вектор профессионального интереса. Особый акцент в статье сделан на использование африканцами оригинальных подходов к изучению прошлого и настоящего Африки. Специфика их работ состоит в учете собственного академического и личного опыта, полученного в колониальный и постколониальный периоды, – на перекрестке эпох.
В качестве теоретико-методологической основы в статье используются идеи М. М. Бахтина, основоположника хронотопического метода исследования в гуманитарных науках, касающиеся «хронотопа пути/дороги». Ценность инструментария М. М. Бахтина еще более возрастает при изучении историко-культурных («цивилизационных») перекрестков.
Автор данной статьи анализирует современную – переходную – ситуацию в развитии африканских исследований с позиций хронотопа. В статье подчеркивается, что большинство ученых приняло универсальную академическую модель развития научных знаний. Однако очевидным стало изменение самой матрицы африканских исследований, а вместе с ней их тематики и стиля. И если когда-то Африка изучалась исключительно в контексте европейской истории – преимущественно «снаружи», в настоящее время гораздо больше внимания предлагается уделять проблемам ее исследования «изнутри». Как следствие, центральное место в трудах африканских авторов занимают проблемы расы, этноса, идентичности, формирования государств и наций, а дискуссионными становятся вопросы периодизации истории континента, ее инвентаризации, реконструкции и репрезентации.