Статья: Кант и этика COVID (2024)

    В 1904 г. в последнем январском номере газеты «Московские ведомости» вышла заметка профессора Московской духовной академии, философа и богослова Алексея Ивановича Введенского, озаглавленная «Великий рационалист. По поводу столетия со дня смерти Канта». Хотя назвать эту публикацию уникальной для того времени трудно, поскольку многие российские философы и публицисты откликнулись в печати на эту юбилейную дату, заметка интересна и тем, как представлен в ней Кант, и тем, что позволяет прояснить характер отношения Введенского к кантовской философии. Сам Алексей Введенский до сих пор остается практически неизвестной фигурой истории русской философии, в связи с чем в предисловии к публикации представлены основные вехи интеллектуальной биографии русского философа. Также продемонстрирован неоднозначный характер отношения Введенского к кантовской философии. В частности, показано, что русский философ, с одной стороны, призывает «возвратиться к общепризнанному учителю, — Канту», гений которого он безоговорочно признает, а с другой — утверждает, что Канта необходимо не только изучить и глубоко продумать, но и преодолеть, поскольку именно его рационализм «иссушил мысль новейшего культурного человечества».

    Согласно возражению против позитивных обязанностей, их невозможно вывести из формулы универсального закона (ФУЗ) Канта. Однако в своей недавней работе «Выведение позитивных обязанностей из формулы универсального закона Канта» Гуус Дуиндам попытался ответить на это возражение. А именно, Дуиндам пытается показать, как из ФУЗ могут быть выведены и обязанность благодеяния, и обязанность самосовершенствования. Я критически анализирую аргументы Дуиндама. Я утверждаю, что аргумент Дуиндама в пользу позитивной обязанности благодеяния неоднозначен и что эта неоднозначность ставит его перед роковой дилеммой: с одной стороны, Дуиндам сталкивается с тем же возражением, которое он сам признает эффективным против прочих попыток ответить на возражение о позитивных обязанностях; с другой — рекомендуемая им процедура не может быть основана на ФУЗ (поскольку она не оценивает действия на основе соответствующих максим). Кроме того, я утверждаю, что аргумент Дуиндама о благодеянии опирается на процедуру, которая в целом не поддается проверке, а в этом конкретном случае она обречена (поскольку можно доказать, что не существует таких позитивных обязанностей, которые автор пытается вывести). Далее я обращаюсь к аргументу Дуиндама в пользу позитивной обязанности самосовершенствования. Я объясняю, что выведение Дуиндамом этой обязанности, даже если бы оно оказалось успешным, не отвечает на возражение против позитивных обязанностей. Это происходит потому, что Дуиндам никогда не апеллирует к ФУЗ при обосновании обязанности самосовершенствования (ее выведение основано скорее на инструментальных рассуждениях о целях второго порядка, нужных для достижения наших целей первого порядка). Я подробно останавливаюсь на этом, сравнивая и противопоставляя аргумент Дуиндама и интерпретацию Оливера Зензена о том, как применять ФУЗ, данную в недавней работе последнего «Универсальный закон и помощь бедным».

    В канун трехсотлетия Канта, как и сто лет назад, кантианство испытывает одновременно удары истории и атаки соперничающих философских партий, как прогрессистских, так и реакционных. Общее для радикальных крыльев тех и других партий — переживание современности как тягостного, тошнотворного состояния, которое необходимо преодолеть разрывом и уходом в прошлое либо в будущее. Один из самых оригинальных и глубоких диагнозов этой установки предложил Ханс Йонас, усмотревший в радикальных доктринах столетней давности сходство с позднеантичным гностицизмом. Диагноз Йонаса не утратил актуальности, поэтому центральная проблема этого исследования звучит так: какой рецепт предлагает кантианская программа от «гностического головокружения» современности? Я утверждаю, что критический переворот Канта служит работающей стратегией компенсации неожиданных перегрузок и «гностических позывов», спровоцированных современной мировоззренческой революцией, возвращает «ориентацию в мышлении», с которой возвращается ориентация в мировом процессе и в индивидуальной деятельности. Требование всегда видеть и уважать человечность в конкретном человеке предупреждает от «категориальной ошибки», совершаемой современными радикалами в приписывании агентности (субъектности) не могущим обладать этим качеством нечеловеческим абстракциям. В теоретическом отношении Кант обосновывает необходимость смириться с ограниченностью и локальностью человеческой перспективы. Кантовская практическая философия снабжает путешественника картой регулятивных идей и «моральным компасом» с объяснением искажающих его работу факторов, дает рабочее объяснение ситуации и ее возможных исходов. «Коперниканский переворот» Канта возвращает человеку центральное положение, приводит в порядок воображение и позволяет надеяться успешно встретить новые вызовы.

   Несмотря на то что Кант родился три столетия назад, его практическая философия по-прежнему носит злободневный характер, помогая понять трудные и определяющие вопросы современности. Это видно на примере той превратной трансформации, которую в постсоветской России — в обыденном языке, в идеологических доктринах и в юридических документах — претерпело понятие человеческого достоинства. Если в обыденном значении достоинство все больше сводилось к возможности потребления преимущественно материальных благ, то в юридическом значении — и прежде всего в Конституции РФ 1993 г. — оно было превращено как следствие антикоммунистической идеологии в некое «право», способствующее благоприятным условиям жизни, будучи практически полностью оторванным от обязанностей и рассматриваемым совершенно безотносительно к морали. Такое толкование человеческого достоинства ведет в тупик и создает неразрешимые в рамках подобного правопонимания проблемы в его восприятии и согласовании с иными конституционными положениями. Обращение к Канту, одному из столпов нововременного антисословного универсалистского понимания человеческого достоинства, позволяет увидеть исходную идею достоинства личности как абсолютной внутренней ценности, не имеющей, в отличие от внешней цены, эквивалента и связанной с самозаконодательством, ограничением свободы и следованием моральному долгу.

Решение проблемы свободы воли Кант основывает на своей концепции трансцендентального идеализма и проводимом в ней разграничении явлений и вещей самих по себе. Люди с их телами и наблюдаемыми внутренними и внешними действиями — это объекты восприятия (эмпирического созерцания) и, следовательно, явления. Но это лишь явления их ноуменальных сущностей. Люди определяются законами природы во всех своих воспринимаемых изменениях, которые включают все их действия, но их ноуменальные самости, не находящиеся во времени, не определены необходимостью причинных законов природы, но могут определяться моральным законом их чистого практического разума, который они дают себе сами. Действия воли, наблюдаемые воления и внешние действия, могут поэтому одновременно находиться под действием необходимого закона природы, то есть быть несвободными, и, как явления самоопределения их ноуменальной воли (путем выполнения требований морального закона), быть свободными. Два профессора Йенского университета, И. А. Х. Ульрих и К. Хр. Э. Шмид, принимали часть трансцендентального идеализма Канта, но утверждали, что многочисленные нарушения морального закона в человеческих действиях должны иметь свою ноуменальную причину в интеллигибельном характере агента или в интеллигибельном субстрате природы. Эта теория получила название «интеллигибельный фатализм».

Тематика номера, посвященного 300-летней годовщине со дня рождения Иммануила Канта, фокусируется на его практической философии, в особенности на проблемах свободы воли в свете дискуссии конца XVIII в., понятии человеческого достоинства и его отражении в повседневности и в основных правовых документах Российской Федерации, возможности вывести позитивные обязанности из категорического императива, а также релевантности кантовской этики в современных реалиях. Вопрос о специфике рецепции философии Канта в России на примере статьи русского религиозного философа Алексея Введенского, посвященной памяти Канта, помещен в исторический контекст возникновения рецепции и ее последующей судьбы в ХХ в.