Кантовский сборник

    Обзор охватывает научные публикации, посвященные философии Германа Когена, главы Марбургской школы неокантианства, которые были подготовлены российскими исследователями в 2000—2023 гг. Несмотря на несомненный авторитет Когена среди современных ему русских философов и наличие у него учеников и последователей, систематического и содержательного исследования его творчества в дореволюционной России так и не состоялось. Впредлагаемом обзоре предпринята попытка  показать очевидный рост интереса к философии Когена в последнюю четверть века. Учение немецкого философа, жившего и творившего в конце XIX — начале XX в., до сих пор вызывает живой интерес у российских философов. Об этом свидетельствует множество монографий, статей и докладов, в фокусе которых — теория познания Когена, его этика и эстетика, поиски точек соприкосновения между христианской религией и иудейской традицией, понимание философии культуры, вопрос о соотношении морали и права и многие другие. В обзоре особое внимание уделено работам, посвященным рецепции философии Когена в России, а также впервые опубликованным переводам и архивным текстам, которые были интегрированы в научные обсуждения своего времени, но остались неопубликованными и забытыми. Интерес современных российских исследователей к творчеству Когена не только указывает на его значение для истории философии, но и свидетельствует об актуальности его идей, а также о том, что потенциал его идей еще до конца не раскрыт. Обзор может служить ориентиром в изданной научной литературе как для исследователей философии Когена, так и для всех интересующихся неокантианством в целом, что будет способствовать развитию такого направления в философии, как когеноведение.

Пользуясь юбилеем И. Канта в качестве повода, русский неокантианец С. И. Гессен в эмиграции в 1924 г. — без прямых политических выводов — излагает взгляд на наследие великого философа со своих позиций «правового социалиста», выбирая в его наследии то, что в доктринах немецкого социализма представляется ему пережившим как откат от еще недавнего расцвета кантовских идей в неокантианстве, так и крах традиционного либерализма по итогам Первой мировой войны. Место первой публикации текста — русская либеральная берлинская газета «Руль» — заставляет смотреть на текст Гессена не только как на формальный юбилейный акт, но как на акт, обращенный именно к квалифицированной либеральной аудитории, засвидетельствовавшейкатастрофу либерализма в  России.

Ключевой тезис естественной телеологии состоит в том, что продукты природы должны быть поняты через цель их существования или их нужно объяснять так, как если бы эта цель была. В критической литературе существует убеждение, что есть два основных этапа развития телеологии в рамках философского знания — классический и неклассический. Выделение этих этапов основано на убеждении, что в определенный период происходит вытеснение финализма представлениями о цели, которая порождена развивающимся целым. Я полагаю, что можно говорить о неклассической телеологии и в ином смысле: интерес Аристотеля и Канта к основаниям, дающим право предполагать целесообразность продуктов природы, сменяется на внимание к тому, что существующее в ней не является достаточно целесообразным. При этом изменению перспективы сопутствует как пересмотр представлений о том, что считать целесообразным, так и призыв к практической деятельности, в ходе которой природа должна подлежать дополнительной регуляции. Для подтверждения гипотезы я обращаюсь к учению родоначальника русского космизма Н. Ф. Федорова, который предлагает становление телеологической мысли в рамках проекта регуляции природы. В центре внимания три утверждения русского философа, которые свидетельствуют о его отступлении от канона классической телеологии и об определении для телеологической мысли нового контекста становления. Во­первых, Федоров указывает на деструктивные процессы в организме, а именно на болезнь и  смерть, как на то, что не позволяет мыслить организм целесообразным.Во­вторых, родоначальник русского космизма пони-

    В статье рассматривается «Таблица категорий свободы» из второй главы «Критики практического разума» Канта и дается представление о роли, которую должны играть эти категории, а также об их концептуальном содержании. Ключ к их правильному пониманию лежит в осознании того, что они вытекают из так называемой таблицы суждений «Критики чистого разума» и функций мышления, которые в ней собраны посредством метафизической дедукции. Поэтому я интерпретирую категории свободы последовательно, исходя из таблицы суждений, и реконструирую их концептуальное содержание из функций мышления, лежащих в основе каждой категории. Кроме того, Кант обосновывает с помощью трансцендентальной дедукции, что категории свободы обязательно относятся ко всем объектам воли. Я утверждаю, что категории являются понятиями, конститутивными для объекта воли: роль, которую они играют, — это функции желания объекта. Наконец, я показываю, что категории свободы выходят за пределы кантовского фундамента моральной философии. Они указывают на позднюю «Метафизику нравов» тем, что Кант связывает с ними амбициозное требование построения системы. Таким образом, идея состоит в том, что таблица категорий организует систему моральной философии.

    Современная формальная логика, имеющая свое основание в логическом проекте И. Канта, интерпретирует логическое следование как формальное, что приводит к содержательным парадоксам соединения любых мыслей и потере следования как такового. Начиная с А. Тарского современная история логики возвращает проблему логического следования в русло поиска отношения следствий, или обоснования. В своей докторской работе о природе логической формальности Дж. Макфарлейн отстаивает точку зрения, согласно которой парадоксы формальных теорий логического следования связаны с потерей трансцендентальной философской системой логики обоснования в послекантовской логической традиции. Можно полагать, что обращение к анализу логической терминологии следования в фундаментальных работах Канта «Критика чистого разума» и «Критика способности суждения», в сравнении с терминологией в ранних произведениях («Пролегоменах» и приписываемых его авторству лекциях по логике), позволит внести ясность в понимание отношения логического следования в формальном и неформальном смысле. В качестве основного понятия «следование» в терминологии Канта рассмотрено понятие Folgerung, которое имеет значение следования в логических и нелогических контекстах. Проанализированы родственные понятия: Folge, Abfolge, folglich и т.д., установлены различия с близкими им по смыслу логическими терминами «умозаключение» (Schluß) и «заключение» (Konklusion). Наконец, предпринята попытка интерпретировать постановку проблемы логического следования в формальной логике через анализ логических терминов Schlußfolge, Folgerung и Konsequenz (консеквенция). В результате анализа автор предлагает рассматривать «следование» (Folgerung) у Канта как понятие трансцендентальной логики, отражающее отношение следования и обосновывающее формальную консеквенцию.

Написанное Кантом утешительное письмо, или некролог, на смерть студента Иоганна Фридриха фон Функа (1760) не получило должного вниманияв литературе. В данном исследовании предпринята попытка изменить сложившуюся ситуацию, прояснив контекст этого короткого сочинения. В первой части речь идет, в частности, о влиянии, которое оказал на стиль таких произведений, как опубликованные речи или некрологи, И. К. Готшед. В связи с этим описывается связь Канта с Королевским немецким обществом в Кёнигсберге и его основателем К. Хр. Флотвеллом, другом Готшеда. На примере учебника риторики Готшеда гораздо яснее проявляется влияние римской Стои. В целом Кант пытается представить рациональные аргументы для рассмотрения проблематики смерти, которая может внезапно настигнуть человека; он работает под очевидным влиянием идей стоицизма (см. об этом вторую часть). Большинство комментариев кантоведов к этой небольшой работе до сих пор были негативными или расплывчатыми. Первая часть исследования призвана прояснить исторические условия развития кантовской мысли. С этой точки зрения небольшое сочинение представляется важным звеном в размышлениях молодого Канта: оно показывает, как кёнигсбергский философ делает античную традицию плодотворной для Просвещения взамен восторженного и иррационального мистицизма, известного нам по творчеству, например, Якоба Бёме.

    В 1904 г. в последнем январском номере газеты «Московские ведомости» вышла заметка профессора Московской духовной академии, философа и богослова Алексея Ивановича Введенского, озаглавленная «Великий рационалист. По поводу столетия со дня смерти Канта». Хотя назвать эту публикацию уникальной для того времени трудно, поскольку многие российские философы и публицисты откликнулись в печати на эту юбилейную дату, заметка интересна и тем, как представлен в ней Кант, и тем, что позволяет прояснить характер отношения Введенского к кантовской философии. Сам Алексей Введенский до сих пор остается практически неизвестной фигурой истории русской философии, в связи с чем в предисловии к публикации представлены основные вехи интеллектуальной биографии русского философа. Также продемонстрирован неоднозначный характер отношения Введенского к кантовской философии. В частности, показано, что русский философ, с одной стороны, призывает «возвратиться к общепризнанному учителю, — Канту», гений которого он безоговорочно признает, а с другой — утверждает, что Канта необходимо не только изучить и глубоко продумать, но и преодолеть, поскольку именно его рационализм «иссушил мысль новейшего культурного человечества».

    Согласно возражению против позитивных обязанностей, их невозможно вывести из формулы универсального закона (ФУЗ) Канта. Однако в своей недавней работе «Выведение позитивных обязанностей из формулы универсального закона Канта» Гуус Дуиндам попытался ответить на это возражение. А именно, Дуиндам пытается показать, как из ФУЗ могут быть выведены и обязанность благодеяния, и обязанность самосовершенствования. Я критически анализирую аргументы Дуиндама. Я утверждаю, что аргумент Дуиндама в пользу позитивной обязанности благодеяния неоднозначен и что эта неоднозначность ставит его перед роковой дилеммой: с одной стороны, Дуиндам сталкивается с тем же возражением, которое он сам признает эффективным против прочих попыток ответить на возражение о позитивных обязанностях; с другой — рекомендуемая им процедура не может быть основана на ФУЗ (поскольку она не оценивает действия на основе соответствующих максим). Кроме того, я утверждаю, что аргумент Дуиндама о благодеянии опирается на процедуру, которая в целом не поддается проверке, а в этом конкретном случае она обречена (поскольку можно доказать, что не существует таких позитивных обязанностей, которые автор пытается вывести). Далее я обращаюсь к аргументу Дуиндама в пользу позитивной обязанности самосовершенствования. Я объясняю, что выведение Дуиндамом этой обязанности, даже если бы оно оказалось успешным, не отвечает на возражение против позитивных обязанностей. Это происходит потому, что Дуиндам никогда не апеллирует к ФУЗ при обосновании обязанности самосовершенствования (ее выведение основано скорее на инструментальных рассуждениях о целях второго порядка, нужных для достижения наших целей первого порядка). Я подробно останавливаюсь на этом, сравнивая и противопоставляя аргумент Дуиндама и интерпретацию Оливера Зензена о том, как применять ФУЗ, данную в недавней работе последнего «Универсальный закон и помощь бедным».

Несмотря на популярность многих этических понятий Канта, таких как автономия, достоинство и уважение личности, даже среди его исследователей бытует мнение, что из кантовской моральной философии невозможно достоверно вывести конкретные обязанности. Возражая этому, я буду утверждать, что правильно понятая, этика Канта и сегодня имеет первостепенную важность. Я докажу, что предпочитаемая Кантом процедура на самом деле является тем способом, с помощью которого мы выработали новые этические правила во время недавней пандемии коронавируса. Чтобы это продемонстрировать, я сначала размышляю о том, как мы пришли к таким этическим правилам, как соблюдение дистанции, ношение маски или ограничение количества людей, которые могут находиться в комнате одновременно. Затем я укажу причины, по которым не придерживаюсь стандартных интерпретаций относительно выведения конкретных обязанностей из основной формулировки категорического императива или «формулы человечности» Канта. Наконец, я приведу текстуальные свидетельства того, что Кант предложил метод, подобный тому, которым мы пользуемся сегодня во время пандемии, и докажу, что эта альтернативная интерпретация способна гораздо лучше противостоять основным возражениям, выдвигаемым обычно против стандартной интерпретации кантовской процедуры выведения конкретных обязанностей из категорического императива.

    В канун трехсотлетия Канта, как и сто лет назад, кантианство испытывает одновременно удары истории и атаки соперничающих философских партий, как прогрессистских, так и реакционных. Общее для радикальных крыльев тех и других партий — переживание современности как тягостного, тошнотворного состояния, которое необходимо преодолеть разрывом и уходом в прошлое либо в будущее. Один из самых оригинальных и глубоких диагнозов этой установки предложил Ханс Йонас, усмотревший в радикальных доктринах столетней давности сходство с позднеантичным гностицизмом. Диагноз Йонаса не утратил актуальности, поэтому центральная проблема этого исследования звучит так: какой рецепт предлагает кантианская программа от «гностического головокружения» современности? Я утверждаю, что критический переворот Канта служит работающей стратегией компенсации неожиданных перегрузок и «гностических позывов», спровоцированных современной мировоззренческой революцией, возвращает «ориентацию в мышлении», с которой возвращается ориентация в мировом процессе и в индивидуальной деятельности. Требование всегда видеть и уважать человечность в конкретном человеке предупреждает от «категориальной ошибки», совершаемой современными радикалами в приписывании агентности (субъектности) не могущим обладать этим качеством нечеловеческим абстракциям. В теоретическом отношении Кант обосновывает необходимость смириться с ограниченностью и локальностью человеческой перспективы. Кантовская практическая философия снабжает путешественника картой регулятивных идей и «моральным компасом» с объяснением искажающих его работу факторов, дает рабочее объяснение ситуации и ее возможных исходов. «Коперниканский переворот» Канта возвращает человеку центральное положение, приводит в порядок воображение и позволяет надеяться успешно встретить новые вызовы.

   Несмотря на то что Кант родился три столетия назад, его практическая философия по-прежнему носит злободневный характер, помогая понять трудные и определяющие вопросы современности. Это видно на примере той превратной трансформации, которую в постсоветской России — в обыденном языке, в идеологических доктринах и в юридических документах — претерпело понятие человеческого достоинства. Если в обыденном значении достоинство все больше сводилось к возможности потребления преимущественно материальных благ, то в юридическом значении — и прежде всего в Конституции РФ 1993 г. — оно было превращено как следствие антикоммунистической идеологии в некое «право», способствующее благоприятным условиям жизни, будучи практически полностью оторванным от обязанностей и рассматриваемым совершенно безотносительно к морали. Такое толкование человеческого достоинства ведет в тупик и создает неразрешимые в рамках подобного правопонимания проблемы в его восприятии и согласовании с иными конституционными положениями. Обращение к Канту, одному из столпов нововременного антисословного универсалистского понимания человеческого достоинства, позволяет увидеть исходную идею достоинства личности как абсолютной внутренней ценности, не имеющей, в отличие от внешней цены, эквивалента и связанной с самозаконодательством, ограничением свободы и следованием моральному долгу.