Статья: Влияние откочевки подданных наместника Калмыцкого ханства в Китай в 1771 г. на калмыцкие поселения Оренбургской губернии (2024)

Введение. В статье рассмотрена поэтика музыкального инструмента ятх ‘арфа-ятха’ в калмыцком фольклоре и лирике ХХ в. Цель статьи — изучить традицию данного калмыцкого музыкального инструмента в аспекте его отражения в творчестве калмыцких поэтов. Материалы и методы. В качестве материалов привлечены калмыцкий эпос «Джангар», калмыцкие народные сказки, калмыцкие народные песни, в также монгольские легенды, стихи Б. Б. Сангаджиевой, С. Л. Байдыева, Э. Н. Лиджиева 1960-х — начала 1970-х гг. Сравнительно-сопоставительный, историко-функциональный методы, а также метод описательной поэтики, культурологический, музыковедческий подходы обусловили комплексный анализ избранных произведений в данном исследовании. Результаты. Ятха в калмыцком фольклоре манифестируется как священный инструмент, символизирующий неземное и властное начала. Если в эпосе биив ‘кларнет’ и ятх ‘арфа’ представлены как отдельные музыкальные инструменты, на которых играют персонажи и ветер, то в одной калмыцкой сказке и как ‘биив-ятх’, «соединивший», видимо, в себе два инструмента: ‘биваа’ (струнный щипковый инструмент) и ‘ятх’. В калмыцкой лирике прошлого столетия по сравнению с домброй ятхе адресовано меньше произведений. В разножанровых произведениях Б. Б. Сангаджиевой, С. Л. Байдыева и Э. Н. Лиджиева тема ятхи, с одной стороны, связана с темой назначения поэта и поэзии (ятха как лира), с другой — с любовной темой сквозь призму мелодии этого музыкального инструмента. У Б. Б. Сангаджиевой и Э. Н. Лиджиева фигурирует именно ятха, а у С. Л. Байдыева в одном и том же тексте даны два наименования: как ‘ятх’ и как ‘биив-ятх’. На русский язык Н. Н. Матвеевой переведено четверостишие Б. Б. Сангаджиевой, в котором вместо ятхи присутствует лира.

Введение. В статье анализируется языковой ландшафт столицы Монголии Улан-Батора в междисциплинарном теоретико-методологическом контексте: на стыке социолингвистики и лингволандшафтных исследований как ее субдисциплины, социальной семиотики и этнографии. Целью исследования является анализ (1) самих знаков языкового ландшафта и (2) социальных значений, приписываемых языкам жителями Улан-Батора, и языковых идеологий, лежащих в основе социальной индексальности. В работе применялись методы фотофиксации единиц языкового ландшафта в центре Улан-Батора и анкетирования представителей малых бизнесов и обычных горожан. Всего в качестве материала для анализа выступили 576 единиц языкового ландшафта и 100 анкет, собранных в марте 2024 г. Результаты. Синхронный срез языкового ландшафта Улан-Батора показал, что ключевыми «игроками» на языковом «поле» Монголии — как в языковом ландшафте столицы, так и в коллективном сознании жителей являются, помимо государственного монгольского языка, английский язык, за которым следуют китайский, русский и корейский языки; особое символическое значение имеет вертикальное монгольское письмо. За преимущественно монголоязычным ландшафтом с тенденцией к вестернизации были выявлены, с одной стороны, открытость страны и ориентация на международное сотрудничество, с другой — беспокойство людей о будущем монгольского языка, его «чистоте». Анализ показал амбивалентное отношение к английскому и китайскому языкам в языковом ландшафте и вне его, что обусловлено как исторической памятью, так и современными геополитическими факторами. Как определенное «примирение» амбивалентных языковых идеологий интерпретируется гибридная стратегия нейминга, т. е. комбинирование монгольского и английского языка как на официальных, так и неофициальных знаках языкового ландшафта. Такая стратегия нейминга имеет множественное индексальное (на)значение: это и репрезентация монгольской национальной идентичности, и проявление стратегии интернационализации и коммодификации языков. В целом языковой ландшафт Улан-Батора находится в состоянии динамической трансформации, и увеличение символического веса одних языков (английского) и уменьшение других (русского) метонимически отражает вектор развития страны и ее ценностные ориентации.

Введение. Статья посвящена универсальному концепту «родина», занимающему важное место в картине мира калмыков. Цель статьи — описание концепта «родина» в калмыцком языке. Задачи: а) установление его понятийного содержания; б) характеристика его образной и аксиологической составляющих; в) определение постулатов поведения, обусловленных данным концептом. Материал послужили словарные дефиниции языковых единиц, материалы паремиологических словарей, репрезентирующих концепт «родина». В работе применялись методы сравнительного, лексико-семантического, контекстуального и лингвокультурологического анализа. Результаты. Анализ показал, что в калмыцком языке существуют разнообразные средства объективации концепта «родина», которые относятся к базисной лексике, этимологизируются на монгольской языковой почве. Выводы. Ментальный объект «родина» ассоциируется с пространством (һазр, орн), где родился человек (төрскн / төрсн һазр), где он обитает (нутг), с водными источниками (усн). Перцептивный образ родины визуализируется как территория с мягкой землей (җөөлн һазр), зеленой сочной травой (ноһан сөг), теплым воздухом (дулан), целебной водой (аршан). Эӊкр һазр-усн ‘милая родина’, ээҗ-аавин нутг ‘нутуг матушки-отца’ составляет высшую ценность калмыка (төрл эк мет), представляется как «свое пространство» (эврә һазр-усн), противопоставленное «чужой земле» (хәрин һазр). Постулаты поведения калмыка: беречь, любить, прославлять родину, отдать жизнь за родину, служить родине, возвращаться на родину, знать ее обычаи.

Введение. Из всех астральных объектов, видимых на ночном небе, звездное скопление Плеяд (в дальнейшем мы будем обозначать их как созвездие) имело чрезвычайно важное значение в жизни кочевников Внутренней и Центральной Азии. Целью данной статьи является решение двух задач, одна из которых заключается в изучении распространения основных названий Плеяд в тюркских и монгольских языках, выявлении наиболее полной совокупности их версий в разных диалектах, уточнении и дополнении этимологии названий. Другая задача состоит в выявлении и анализе мифологических образов Плеяд, известных на территории расселения тюрко-монгольских народов. Материалы и методы. Источниками исследования стали историко-этнографические данные, опубликованные в работах исследователей ― этнографов, историков, лингвистов — фольклорные материалы, а также материалы полевых исследований автора. В работе используются как общенаучные методы исследования (анализ, аналогия и др.), так и специальные научные (в частности историко-сравнительный) методы исследования. Результаты. В языках тюрко-монгольских народов зафиксированы два названия Плеяд, тюркское ürker / ülker и монгольское mičid, представлены наиболее актуальные этимологические гипотезы, отражающие происхождение тюркского и монгольского названий Плеяд, предложен ряд мифологических образов Плеяд, выявленных в процессе исследования. Выводы. Уникальные образы Плеяд в представлениях тюрко-монгольских народов возникли в процессе взаимодействия разных языков и культур, осмысления и интерпретации разных версий названий Плеяд, интеграции разрозненных сюжетообразующих элементов в мифах, сказках, преданиях.

Введение. В статье рассматривается портрет маньчжурского аристократа хэшо Го-циньвана Юньли (1697–1738) — младшего брата цинского императора Юнчжэна и дяди императора Цяньлуна. Цель исследования — выявить и изучить предметы вооружения и снаряжения центральноазиатского образца на указанном портрете. Результаты. Установлено, что портрет Юньли был написан знаменитым европейским художником-миссионером Дж. Кастильоне в 1735 г., вскоре после возвращения Юньли из поездки к Далай-ламе, которая состоялось зимой-весной того же года. Комплексный анализ источников показал, что хэшо го-циньван сочетает цинскую одежду с деталями снаряжения центральноазиатского образца. К числу таких предметов можно отнести колчан так называемого «ойратского типа», седло «ойратского образца» (элэтэ ши маань), и, возможно, некоторые другие элементы конского убранства. Не исключено, что данные предметы были переданы в дар Юньли представителями ойратской (хошутской) или тибетской знати во время его визита к Далай-ламе в 1735 г. В связи с тем, что рассматриваемый портрет надежно датирован, он может привлекаться для атрибуции и датировки аналогичных или близких по оформлению колчанов и седел ойратов и тибетцев, хранящихся в оте­чественных и зарубежных музейных и частных собраниях. Выводы. Материалы цинской иконографии в настоящее время недостаточно активно привлекаются для изучения ойратского культурного наследия. Всесторонний анализ цинских изобразительных источников может сыграть важную роль в изучении вооружения, снаряжения, костюма, военной символики и военного дела ойратов и их соседей конца XVII–XVIII вв.

Введение. В последние годы вышли в свет издания, в которых опуб­ликованы письма калмыцких ханов и высшей знати, включающие оттиски их печатей, что несомненно привлекает внимание исследователей. Данные печати, как и другие печати, оттиски которых сохранились на архивных документах, интересны как памятники политической истории калмыцкого народа. До последнего времени неизвестным оставался факт существования подделок печатей калмыцкого хана Аюки, его наследника Чагдорджаба и нойона Лубжи. Цель статьи — ввести в нау­чный оборот сфрагистические данные о подделках печатей Аюки, Чагдорджаба и Лубжи. Материалом для исследования послужила деловая переписка Аюки-хана, Чагдорджаба и нойона Лубжи, датированная XVIII в. Результаты. В ходе исследования представлены данные о трех подделках печатей представителей калмыцкой знати. Все три подделки, видимо, использованы были по какой-то причине в условиях отсутствия доступа к оригинальной печати. И если первая подделка явно выдает себя иной техникой, то вторая и третья являются как зеркальные отражения оригиналов. Все три подделки печатей были использованы представителями высшей знати: женами хана Аюки и его наследника Чагдорджаба, а также внуком Дорджи Назарова (претендента на престол в Калмыцком ханстве после смерти хана Аюки в 1724 г.). Неясна причина использования подделок, наиболее вероятен вариант того, что отсутствовала возможность использования оригинальной печати.

Введение. В статье рассматривается история создания регентом Деси Сангье Гьяцо (1653–1705) свода иллюстраций к «Вайдурья-онбо», являющемуся комментарием «Чжуд-ши» в жанре друдрел (‘bru ‘grel, букв. ‘пословный комментарий’). Вопрос о характере комплектования этих иллюстраций XVII в., получивших в российской историографии название «Атласа тибетской медицины», недостаточно изучен в отечественном востоковедении. Цель статьи ― выявить основные этапы комплектования изобразительного материала «Атласа» и дать общую характеристику иллюстраций. Материалы и методы. Работа основана на анализе сведений текста «Атласа» и тибетских медицинских трактатов, исторических сочинений, а также специальной литературы с привлечением методов источниковедения и сопоставления. Результаты. Выявлено, что процесс создания «Атласа» занял много лет. Деси Сангье Гьяцо занимался комплектованием иллюстраций к «Вайдурья-онбо» в 1687–1702 гг. Для обозначения «иллюстрации» Деси Сангье Гьяцо использует слово трича (bris cha) или нгонме-трича (sngon med kyi bris cha ‘ранее не существовавшая иллюстрация’). Основным источником комплектования «Атласа» послужил изобразительный материал, состоящий из двух групп: традиционные медицинские иллюстрации и новые, специально созданные иллюстрации. В первую группу входят иллюстрации, заимствованные из ранее существовавших текстов жанра дондем (sdong ‘grems ‘древо медицины’), родра (ro bkra, yul thig ‘анатомия’) и дунпе (‘khrungs dpe ‘лекарственное сырье’). Вторую группу составляют новые композиции буддийского и религиозно-мифологического содержания, а также своего рода тибетский реализм ― многочисленные изображения людей в повседневной жизни, созданные специально для иллюстрируемого «Вайдурья-онбо». Создание «Атласа» привело к унификации разрозненных иллюстраций, накопленных в различных медицинских школах Тибета к XVII в. Изобразительный материал и тематический диапазон «Атласа» не ограничиваются медицинской сферой, его художественные и эстетические достоинства требуют дальнейшего исследования.

Введение. Статья посвящена военнослужащим Красной армии из Калмыкии, погибшим, пропавшим без вести, умершим и / или награжденным в боях по обороне Белоруссии в 1941 г. и ее освобождению в 1943–1944 гг., а также историко-статистической реконструкции их коллективного портрета. Материалы и методы. При написании статьи использовался комплекс различных общенаучных и специальных методов, в том числе историко-генетический, историко-сравнительный, историко-типологический, историко-системный, а также статистический метод. Материалами для работы послужила делопроизводственная документация воинских частей Красной армии (хранящаяся в электронных банках данных «Мемориал», «Подвиг народа» и «Память народа»), в первую очередь донесения о потерях и наградные документы. Результаты. В ходе исследования на основе различных источников была составлена база данных военнослужащих Красной армии из Калмыцкой АССР, которые погибли, пропали без вести, умерли от ран и / или были награждены в боях за Белоруссию летом 1941 г. и в сентябре 1943 г. – сентябре 1944 г. Вслед за этим был осуществлен анализ их коллективного портрета по таким категориям, как место и год рождения, место призыва, время и место гибели, место службы, время и количество награждений. Выводы. Проведенный анализ свидетельствует о том, что военнослужащие Красной армии из Калмыкии активно участвовали в боях по обороне Белоруссии летом 1941 г. и ее освобождению в 1943–1944 гг. При этом потери в оборонительных боях 1941 г. (среди которых абсолютное большинство составляют попавшие в плен) превышают потери в наступательных боях 1943–1944 гг. Анализ потерь и награждений в 1944 г. показывает, что удельный вес калмыков к началу стратегической операции «Багратион» заметно сократился из-за массового снятия калмыков и их высылке в Широклаг или на места спецпоселений.

Введение. Некоторые аспекты реквизиции бурят на военно-тыловые работы в годы Первой мировой войны продолжают оставаться малоизученными. К одному из них относится вопрос о призыве учащихся буддийских духовных школ и монашествующих. Цель исследования состоит в изучении архивных и других документов, раскрывающих ряд деталей реквизиционного процесса, позицию буддийского духовенства Восточной Сибири по отношению к призыву учащихся. Для ее реализации поставлены следующие задачи: 1) проанализировать статистические сведения о призывниках-учащихся и монашествующих в списках дацанов и инородческих волостей; 2) проследить взаимодействие буддийского духовенства с региональными и центральными властями по вопросам призыва; 3) определить категории учащихся и монашествующих, освобождавшихся от военно-тыловых работ; 4) изучить роль реквизированных представителей бурятской буддийской церкви в деле помощи ламам-лекарям в районе Архангельска. Выводы. Несмотря на ходатайства бурятской буддийской иерархии об освобождении учащихся буддийских духовных школ от военно-тыловых работ, они вместе с монашествующими в количестве 1 597 чел. были направлены в районы Архангельска и Белоруссии, где, помимо основной работы, оказывали посильную помощь ламам-лекарям. Некоторые учащиеся были освобождены по медицинским показаниям или как рабочие и служащие предприятий, работавших на государственную оборону. Освобождение от военно-тыловых работ получали и немногие хувараки, обучавшиеся в Монголии и Тибете.

Введение. В статье рассматриваются субрегиональная система «Россия – Монголия – Китай», характер протекания ряда ее внутренних процессов и особенности определяющих его контекстуальных условий. Исследование сфокусировано на определении современных условий ее функционирования и развития транспортно-инфраструктурной области, а также особенностей ее внутреннего межцивилизационного диалога. Задачи исследования — изучение ключевых условий и факторов экономического и цивилизационного характера для более глубокого и многомерного понимания специфики данной субрегиональной системы; попытка сформировать в научно-исследовательском дискурсе модель инкорпорации в разработку субрегиональной проблематики таких разных измерений и плоскостей, как цивилизационные взаимодействия и партнерство в области транспортной инфраструктуры. Материалы и методы. В работе были задействованы монографии и аналитические статьи отечественных и монгольских специалистов и экспертов, стенограммы официальных переговоров на высшем уровне, статистические данные, материалы СМИ. Использован системный подход к предмету исследования в сочитании с цивилизационным подходом, выделившим цивилизационный уровень как одно из измерений данной системы. Результаты. Во-первых, определено современное состояние субрегиональной дискуссии относительно реализации перспективных трехсторонних транспортно-инфраструктурных проектов, взвешены основные риски и возможности. Во-вторых, охарактеризована цивилизационная среда международных отношений в субрегионе, выделены основные векторы ее влияния на процессы, происходящие в настоящее время в области международной торговли, транспорта и инфраструктурного строительства. Делается вывод о позитивном влиянии особенностей межцивилизационного диалога в «треугольнике» по продвижению значимых субрегиональных инициатив.

Введение. В сентябре 1959 г. в Улан-Баторе состоялось знаковое для монгольской науки мероприятие — Первый международный конгресс монголоведов-филологов. Его целью являлось продвижение монголоведных исследований и укрепление контактов ученых, специализирующихся на изучении Монголии. Научный форум собрал участников из многих стран, в том числе разделенных железным занавесом Холодной войны. Цель статьи — рассмотреть подготовку и проведение Конгресса с акцентом на ранее не затрагиваемых идеологических контекстах его работы и значении для укрепления советско-монгольских научных связей. Материалы. Статья базируется на документах Архива РАН (Ф. 681) и публикациях участников Конгресса из СССР, Великобритании и США. Результаты и выводы. Исследование показало, что организаторам Конгресса было важно, чтобы в ходе его работы не возникло политико-идеологических разногласий между представителями разных стран. Их вероятность монгольские ученые обсуждали в 1958 г. с Ю. Н. Рерихом в ходе его командировки в Улан-Батор. Комитет наук МНР при формировании списка приглашаемых ученых учитывал их политические взгляды и консультировался по этому вопросу с Академией наук СССР. Кроме того, в начале работы Конгресса делегации СССР, Монголии и Китая договорились не вступать в дискуссии между собой, чтобы продемонстрировать единство дружеских стран. Автор статьи приходит к выводу, что Конгресс в Улан-Баторе стал одним их первых научных мероприятий монголоведов периода Холодной войны с широким международным представительством ученых из стран, входивших в противостоящие блоки. Несмотря на опасения организаторов, Конгресс продемонстрировал главенство научного интернационализма. Имевшие место несколько случаев «политически окрашенных» разногласий не сказались на его работе как академическом мероприятии. Конгресс также показал значительное расширение международных контактов Комитета наук Монголии на фоне сокращения научных связей с СССР, что косвенно ускорило принятие Академией наук ряда мер по их укреплению.

Введение. В 2024 г. исполняется 100 лет со дня основания Экономического совета Монголии, решение об образовании которого в составе министерства финансов было принято на заседании Народного правительства 18 ноября 1924 г. Фактически его деятельность началась 3 февраля 1925 г. Основная цель его создания состояла в координации деятельности хозяйственных органов, разработке и планировании экономической и финансовой политики и перспектив экономического развития страны. Экономический совет Монголии функционировал до 1932 г., за период деятельности организации сменилось четыре руководителя. В июле 1932 г. на XVII чрезвычайном заседании Малого Хурала экономический совет был реорганизован в Государственное управление планирования и государственного учета при совете министров страны. К работе Экономического совета привлекались и советские специа­листы — Е. А. Стулов (как советник), А. Д. Симуков и др. Цель статьи — предварительный обзор деятельности Экономического совета, описание основных форм его работы. Материалы. В статье использованы материалы Государственного Национального архива Монголии, опубликованная научная литература. Выводы. Основная цель создания Экономического совета состояла в координации деятельности хозяйственных органов, разработке и планировании экономической и финансовой политики и перспектив экономического развития страны. Если рассматривать с этой точки зрения, то совет, функционировавший всего восемь лет (1924–1932), лишь частично осуществил главные задачи. Однако полноценно судить о деятельности главной экономической институции в тот период пока не представляется возможным в силу недостаточности документов из монгольских и российских архивов. Большую роль в работе Экономического совета сыграли советские специалисты — советник Е. А. Стулов, сотрудники Ученого Комитета Монголии, Экономического совета, в частности его руководитель Г. Нанзад.