Статья: СТРАТЕГИИ КАНОНИЧЕСКОЙ ПОЛЕМИКИ И АПОЛОГЕТИКИ СООБЩЕСТВ "АЛЬТЕРНАТИВНОГО ПРАВОСЛАВИЯ" (2024)

Статья посвящена изучению специфики образа Н. Н. Фетисова в сборниках рассказов «Калёным железом», «Веселие Руси», «Тихоходная барка “Надежда”» Евг. Попова. Использованы сравнительно-исторический, культурно-исторический, а также метод целостного анализа художественного произведения. В результате установлено, во-первых, что фигура Фетисова как маска реального автора пародирует образ писателя-соцреалиста и графомана, отчасти отсылая к базам Рудого Панько и Поприщина у Н. В. Гоголя. Во-вторых, являясь частью советской реальности, Фетисов рисует её мифологизированный образ, известный из литературы соцреализма, но при этом образ Фетисова пародиен: он предстаёт в двойном освещении - сам характеризует себя в своих и своими сочинениями и одновременно изображён глазами «реального» автора. В-третьих, посредством намеренного сочетания штампов советской речи с элементами «смехового слова» Фетисов фамильяризует, снижает различные виды нарративов: гоголевский, греческую мифологию и мифологическую «мораль» («Ящик Фетисова»), ленинскую стихотворную «апологию» как номинативно, так и тематически («Пять песен о водке»).

В статье художественное творчество рассматривается как особый вид познания мира, позволяющий достигнуть взаимопроникающего единства мысли в себе, познавательного акта и непосредственного течения жизни через переживание события художественного слова. Целью исследования ставится раскрытие смысла поэтического способа познания на примере философского анализа поэзии Ивана Жданова, творчество которого представляет модернистскую ветвь в русской новейшей литературе. Выраженная в поэзии Жданова метафизическая концепция художественного познания раскрывается на материале анализа стихотворения «Замедленное яблоко не спит…» из поэтического сборника «Фоторобот запретного мира» (1997). Осуществленный в статье анализ системы поэтических образов раскрывает авторское осмысление вопроса о предназначении поэта. Подлинным познанием всеединства мира, по мысли Жданова, может быть только внутреннее переживание единства времени, возможное в художественном событии.

В статье исследуется центральное место телесности в формировании социальности в фэнтезийной повести русской писательницы Елены Хаецкой «Летающая Тэкла» (2007). Повесть принадлежит к русской историософской литературе рубежа XX-XXI вв. и строится на обыгрывании жанра готического романа. Осмысление русской истории происходит в трех контекстах: в мессианском изображается постапокалиптический мир, в цивилизационном показано взаимодействие империи и органических наций, в культурном жизненный путь понимается как инициация. В художественном мире романа телесность строится по христианскому типу: не существует души без тела, но тело занимает подчиненное положение в духовной иерархии. Христианская антропология повести обосновывает социальную структуру империи. Римская империя, включающая в себя Арденнский лес, символизирует Россию, восстанавливающую государственность после исторических катастроф на основе христианского понимания телесности.

В статье рассматривается пространство как художественная категория в поэтическом мире Д. Хармса. Данная категория представляется как обладающая стабильными характеристиками: в пространстве выделяются верх и низ, которые сохраняют постоянство в расположении друг относительно друга. Неизменность данной категории можно назвать исключительной в поэтическом мире автора, так как объекты, существующие в его мире, максимально нестабильны, что связано с общей установкой на абсурд в творчестве Д. Хармса. При этом изменчивость объектов в некоторой степени связана с категорией пространства, именно перемещение в нём обуславливает метаморфозы объектов. Замечена тенденция к увеличению объектов при их стремлении вверх и уменьшению при движении вниз. Объекты не просто увеличиваются или уменьшаются, а могут принципиально менять свой внешний вид. При этом объектам доступно существование одновременно в разных местах пространства: оказываясь в другой части пространства, объект может не исчезать со своего предыдущего места. Исходя из этого, высказывается предположение, что хаотичность художественного мира Д. Хармса может быть истолкована как одновременное существование объектов в разных формах в разных точках пространства.

В статье рассматривается поэтологическое своеобразие личного девиза М. И. Цветаевой ne daigne (не снисхожу) как ведущего концепта в её прозаическом творчестве, прежде всего на материале так называемого «триптиха» («Мать и музыка», «Чёрт», «Мой Пушкин»). При этом отмечается связь концепта как с другими эссе и критическими статьями, так и с лирическим наследием поэта. Системность репрезентации концепта на разных уровнях художественного целого изучается в рамках потенциальной имплицитной циклизации, позволяющей говорить о тяготении творчестве Цветаевой к сверхтекстовому единству. Под последним понимается особая разновидность нетрадиционной циклизации, актуализируемая в совместном акте авторско-читательской эстетической деятельности. Особенное внимание уделяется анализу тематического и образно-мотивного уровней «триптиха»: мотивы, формирующие семантическое поле концепта, оцениваются как основные для всей системы сверхтекстового единства о творчестве и судьбе.

«То действительно новое, что пленяет нас в символизме, есть попытка осветить глубочайшие противоречия современной культуры цветными лучами многообразных культур; мы ныне как бы переживаем все прошлое: Индия, Персия, Египет, как и Греция, как и средневековье, - оживают, проносятся мимо нас, как проносятся мимо нас эпохи, нам более близкие. Говорят, что в важные часы жизни пред духовным взором человека пролетает вся его жизнь; ныне пред нами пролетает вся жизнь человечества; заключаем отсюда, что для всего человечества пробил важный час его жизни. Мы действительно осязаем что-то новое; но осязаем его в старом; в подавляющем обилии старого - новизна так называемого символизма» [2, с. 26]. Данная статья продолжает серию публикаций, посвященных творчеству русского кинорежиссера А. Тарковского. Проблематика первой статьи ограничивалась постановкой вопроса о рождении в отечественной кинорежиссуре не просто художника-новатора, но и его как мыслителя и философа. В советском и русском кино подобный феномен назвать трудно: например, известный кинотеоретик и эстетик М. Ямпольский считает возможным назвать лишь одного кинорежиссера, примыкающего к философскому цеху, - К. Муратову. Этим же вопросом Жиль Делез, но применительно к мировому кино в целом. Что касается Тарковского, то в отечественном кино он безусловно первый и главный философ. Как утверждалось в нашей первой статье о режиссере, в его раннем (да и зрелом) творчестве можно фиксировать стихию личного опыта как обязательной предпосылки философского мышления. В данной статье анализируется следующая фаза творческой биографии Тарковского, когда режиссер пытается соотнести свой личный опыт и вытекающие из него идеи с уже существующими в ХХ в. в разных культурах философскими системами, не только западными, но и восточными. В современной западной философии режиссер близок к экзистенциализму. Но в последних фильмах заметен его нарастающий интерес к восточным философским и этическим системам, близкий к вынесенному в эпиграф к данной статье суждению А. Белого. В данной статье поставлен вопрос и о возвращении режиссера к искусственно прерванной отечественной философской традиции, возникшей в культуре Серебряного века. Речь идет не только о поисках в искусстве этого времени разных стилевых форм, но и о возникающих или возрождаемых философских идеях: эта проблематика будет рассмотрена подробней в последующих публикациях.

Язычество является одной из древнейших религиозных форм, которая сохранила свое влияние и значение в жизни немалой части граждан России разных национальностей, и относится к числу важнейших элементов идентификационного набора современного человека: пол, национальность, культура, язык и пр. Места, которые предназначены для выполнения особенных религиозных практик, которые мы называем обрядоворитуальными, также входят в религиозный идентификационный набор человека как один из его элементов. Для последователей язычества в России, в разнообразных его формах, такими местами являются, среди прочих, священные рощи, которые играют особую роль в жизни религиозного человека, выводятся из профанного состояния и сакрализуются, приобретают особые онтологические и аксиологические свойства. Современное российское язычество является одним из многих религиозных направлений в многорелигиозном пространстве современной России, поддается классификации, но не сводится и не является чем-то единым, институционально однородным. Является многомерным, моноэтническим и полиэтническим, моническим и политеистическим, сельским и городским, отдельные направления язычества вышли за границы России (например, шаманизм), а некоторые языческие направления, возникшие за рубежом, наоборот, стали частью российского религиозного пространства (например, викка).

В настоящее время современное русское язычество является неотъемлемой частью религиозной карты Российской Федерации. В связи со все более возрастающей ролью искусственного интеллекта в статье предпринимается попытка анализа вариативных / инвариантных образов современного русского язычества в отображении российских нейросетей («Шедеврум», «Ideogram», «Recraft», «Artgeneration»). В качестве текстовых «площадок» для генерации рисунков выступили следующие запросы: «русский воинродновер XXI века», «русский родновер XXI века», «русский языческий храм XXI века», «современные русские языческие идолы». В результате пилотного исследования можно сделать следующие выводы: во-первых, при создании образов современных язычников нейросети прежде всего уделяют внимание конструированию символических знаков на шевронах, одежде, декоре храмов. Во-вторых, элементы внешнего вида (вторичные половые признаки, обрядовая одежда, татуаж) язычников нейросетей во многом копируют «религиозный облик» реальных представителей рассматриваемого сообщества. В-третьих, рисунки храмов и идолов нейросетей не противоречат, а иногда и вполне соответствуют реальным культовым прототипам.

Представленная работа посвящена изучению экуменических идей В. С. Соловьева. По мнению философа, трагедия разрыва христианства на православие и католичество произошла по вине византийского духовенства, увлекшегося «антиримской ересью». В нынешнем состоянии ни одна из христианских конфессий не смогла реализовать главную идею христианства - создание общечеловеческого государства социальной гармонии в единстве с Богом. В этом и состоит историческая миссия России. Русский самодержавный император должен взять под свою защиту гонимого европейскими секулярными государствами римского папу, вернуть естественную для христианства иерархию с ним во главе и перестроить общество на принципах «свободной теократии». Проект Вл. Соловьева оказался нежизнеспособен, и позже мыслитель отходит от идей богочеловечества и теократии, но сохранил мечту о воссоединении церквей. Именно в этом ключе и продолжили развивать идеи экуменизма русские богословы XX в.

В статье дается обзор идейного наследия известного русского историка второй «волны» русской эмиграции Николая Ивановича Ульянова (1904-1985), посвященного великому русскому философу Николаю Александровичу Бердяеву. Дискуссии о роли и месте философии Бердяева были распространены в послевоенной русской эмиграции. Анализируется критика Ульяновым идейной позиции Бердяева по национальному вопросу, роли русской православной церкви в истории России и в отношении к Петру Великому и его реформам. По мнению Ульянова, Бердяев не обладал достаточными историческими знаниями, не имел научной методологии, в тайны истории стремился проникнуть интуитивно, что приводило к малонаучным спекуляциям, а также он волюнтаристски относился к творческому наследию П. Я. Чаадаева. В то же время Ульянов признавал авторитет Бердяева, охотно ставил его «крылатые фразы» в виде эпиграфов к своим статьям. Сравнивается позиция Ульянова по отношению к творчеству Бердяева с другими русскими мыслителями: В. Ф. Эрном, Ф. А. Степуном, И. А. Ильиным, Н. О. Лосским. Делается вывод, что Ульянов считал Бердяева типичным интеллигентом-богоискателем, далеким как от православия, так и от академической науки.

В статье рассматривается отношение Бердяева к идейному наследию славянофилов. Выявляются противоречия в его оценке этого течения: с одной стороны, высоко оценивается значение идей славянофильства в развитии национального самосознания, в разработке оригинального русского богословия и самобытной философии; с другой - мыслитель критикует славянофилов за излишнюю погруженность в народные традиции, за своеобразное понимание роли общины в отечественной истории, за отсутствие пророческих и эсхатологических мотивов. В статье подчеркивается, что обращение русских мыслителей к эмпирической жизни народа не только не умалило значимость славянофильства, но и делало философские размышления представителей этого течения более полными и фундаментальными.

В статье анализируются особенности религиозно-философской антропологии Н. А. Бердяева сквозь призму концептов «реальный человек» (субъект) и «индивидуальный человек» (объект среди объектов, вещь среди вещей). В основе воззрений Бердяева лежит персоналистический аспект: личность есть человек, который имеет силы и потенциал преодолеть собственную объективность через целесообразное и эффективное применение собственного свободного и творческого потенциала. Творчество есть подлинный путь духовного совершенствования человека на пути к достижению идеального состояния. Никто из людей не может быть назван «идеальным человеком» в силу оценочного характера понятия, антропологический идеал может быть достижим в эсхатологической перспективе. Но человек на протяжении жизни должен стремиться к идеалу, основанному на раскрытии свободы, творческого и аскетического потенциала, укорененных в Божественном начале.

В работе «Очерки философии права» (1914) выдающегося русского философа и юриста Иосифа Викентьевича Михайловского (1867-1920), выдвинувшего в противоположность неокантианцам призыв «Назад к Гегелю!», мы найдем развернутую концепцию естественного права как элемента мирового этического порядка, объединенного идеей абсолютного блага. Развивая традиции русской философии права, восходящие к Б. Н. Чичерину, Михайловский стремится синтезировать гегелевскую идею всеобщего нравственного миропорядка и кантовскую трактовку права на основании взаимосвязи идеи разума и идеи блага. В его конечной формулировке идея права выступает как синтез общественного порядка и личной свободы человека. Учение И. В. Михайловского может рассматриваться как один из перспективных источников современной философии права России.

В статье рассматриваются особенности понимания Герценом проблемы осуществления социализма, его взгляды на нравственное и социальное преобразование общества и влияние ранних французских социалистов на его мысли. Герцен подчеркивает уникальность «русского социализма», основанного на идеалах свободы, равенства и взаимопомощи, критикуя буржуазное общество за его меркантильность и предлагая путь развития через просвещение и духовное самосовершенствование. Статья освещает Герцена как мыслителя, акцентирующего внимание на важности индивидуальной свободы и нравственного развития как условий осуществления социализма. Автор обосновывает, что на протяжении всей своей идейной эволюции Герцен понимает социализм как радикальное нравственное преобразование, призванное разрешить проблему личности и общества. Представления Герцена о социализме сближают его с традицией социального христианства в России.

В статье рассматриваются взгляды Ханны Арендт и Вальтера Беньямина на взаимосвязь между созданием вещей и созданием историй и их отражение в рассказе Габриэля Гарсиа Маркеса «Самый красивый в мире утопленник». В «Vita Activa» Арендт выделяет три основных вида человеческой деятельности: труд, создание и действие, результатом последней из которых являются рассказываемые людьми истории. Еще ранее, предвосхищая мысли Арендт, Беньямин связал упадок искусства повествования с заменой ремесла высокотехнологичным производством в капиталистическом обществе модерна. В рассказе Маркеса совместное творчество и сопутствующие ему истории выступают как средство преодоления отчуждения и превращения непонятного и чужого в местное и понятное. В статье обсуждаются философские и социологические аспекты рассматриваемых концепций, их применимость для решения современных социальных проблем.

Статья посвящена исследованию роли и места трудовой и социально-политической деятельности человека в процессе становления его в качестве личности, как они понимаются в персонализме Эмманюэля Мунье и в философской антропологии Иммануила Канта. Анализируются такие понятия персонализма Мунье, как «воплощение» и «сопричастность». Раскрывается положение этих понятий в учении Мунье о личностном развитии человека. Проводится компаративистский анализ рассматриваемых понятий в контексте кантовской системы философской антропологии. В частности, сопоставляется смысловое содержание понятий «воплощение» и «сопричастность» с учением Канта о раскрытии технических и прагматических задатков человека. Делаются выводы о значительной схожести взглядов обоих философов на взаимосвязь трудовой и социально-политической деятельности человека с его духовно-нравственным развитием. Выявляются отличительные особенности взглядов Канта и Мунье на рассматриваемые философско-антропологическую и социально-философскую проблематики, исследуются концептуальные различия этих взглядов.

Гегель исходил из того, что религия не может слиться с искусством, а искусство не может подменить собой религию. Вместе с тем их симбиоз является необходимым в силу присутствия в религиозном представлении формы чувственного и природного, т. е. непосредственного; а в художественном чувстве искусства - содержания взаимоопосредствования чувственности единичного предмета и всеобщности духовного начала. Это отношение, согласно Гегелю, достигает идеальной гармонии в классическом античном искусстве. Но глубина религиозного содержания христианской веры уже не может быть адекватно выражена в формах искусства. Здесь Гегель усматривал основную трудность для художественного воспроизведения христианских образов.

Философия Канта дала новое понимание не только разума, его возможностей и границ, но и чувственности. Чтобы стать одним из источников знания, а также проводником морального действия, чувство не может быть просто пассивностью, как часто толкуют позицию Канта, но оно должно обладать собственным способом действия. Коперниканский переворот Канта ведет к определенной трансформации чувственности, в основе которой обнаруживается своя энергия действия, особое отношение субъекта к самому себе. В «Критике практического разума» эту трансформацию Кант описывает как переход от страдания к чувству уважения к моральному закону и далее к чувству самоудовлетворенности, которое образует среднее звено между чувством и объективным основанием воли. «Критика чистого разума» сталкивает нас с проблемой реальности внешнего мира, и решением этой проблемы для Канта является анализ формы пространства как свидетельства действия вещей в себе. Причем чувства выступают здесь не просто оттисками этого внешнего воздействия, но и необходимой формой разворота от внешнего действия к действию, которое исходит уже не от вещей, а от самого рассудка. Тем самым чувства выступают необходимым условием синтеза как соединения внешнего действия с действием рассудка, результатом чего и является система знания.

В статье показана история становления психоаналитического дискурса в контексте культурных и антропологических процессов современности, а также как вектор «критического гуманизма». Учение З. Фрейда - это своего рода «коперниканская революция» современности, которая заставила пересмотреть не только образ человека, но и всех фундаментальных ценностей и институций. Однако психоанализ возникает не как уникальное явление: ему предшествует развитие идей философского экзистенциализма (Кьеркегор) и философии воли (Ницше, Шопенгауэр), а также кризис классического описания человека и мира. Личная идентичность в эпоху современности становится проектом, неопределенностью, тогда как в классических моделях она предопределялась социальной средой и культурным контекстом. В этом смысле психоанализ появляется как «теория и практика» нового стремления к частному бытию и поиску идентичности.