ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. ЯЗЫК И ЛИТЕРАТУРА

В этой статье мы попытаемся показать специфику системы пространственной ориентации говорящего как комплекса когнитивных функций в виртуальной реальности (VR). Пространственная ориентация может быть эгоцентрической, аллоцентрической или геоцентрической в зависимости от того, какая вербальная дейктика используется в качестве точки отсчета. Использование того или иного типа пространственной ориентации в виртуальной реальности может быть обусловлено различными факторами. Мы исследуем влияние коммуникативных параметров на пространственную ориентацию говорящего в виртуальной реальности. С этой целью был проведен эксперимент с использованием пяти сцен с различными коммуникативными параметрами. Рассмотрение связи между коммуникативными параметрами, заложенными в пяти различных сценах, и когнитивными процессами, влияющими на ориентацию говорящего в виртуальной реальности, является новшеством. Специфические особенности ориентации говорящего представлены в терминах трех различных дейктических и коммуникативных аспектов: противопоставления личностно-ориентированной и дистанционно-ориентированной систем; самих коммуникативных ситуаций и их внутренних параметров; расположения референта в проксимальном, медиальном и дистальном положениях. В эксперименте приняли участие 24 информанта, и в качестве материала, который был проанализирован и обработан в информационной системе Semograph, было получено 725 реакций, представленных в виде линий. Результаты показали, что в общении в виртуальной реальности преобладает аллоцентрическая ориентация даже при ближайшем расположении референта, дейктическая система координат может быть полностью интегрирована в некоторые коммуникативные ситуации, а определенные коммуникативные параметры могут влиять на пространственную ориентацию говорящего. Мы обсуждаем механизмы, которые могли бы объяснить полученные результаты, и предлагаем рекомендации для будущих экспериментов.

Статья посвящена исследованию эпистемической ответственности с позиции адресата сообщения. Эпистемическая ответственность рассматривается как один из видов разрабатываемого в зарубежной лингвистике обязательства (commitment) говорящего и определяется как ответственность за достоверность сообщаемого, основанная на категориях уверенности/неуверенности и «своего»/«чужого» и выражаемая на языковом уровне через показатели эпистемической модальности и эвиденциальности. Актуальность исследования обусловлена высокой частотностью термина «обязательство» (commitment) в научной литературе, посвященной, в частности, теории речевых актов, модальности и эвиденциальности, при недостаточной теоретической разработанности лингвистического обязательства как отдельной проблемы. Новизна исследования заключается в выявлении и описании когнитивно-прагматических особенностей атрибуции эпистемической ответственности на основе эксперимента. В задачи исследования входила оценка восприятия носителями русского языка эвиденциально-эпистемических показателей как маркеров эпистемической ответственности, выявление аспектов коммуникативного взаимодействия, определяющих атрибуцию эпистемической ответственности, а также экспериментальная проверка валидности модели эпистемической ответственности, предложенной в результате ранее предпринятых нами исследований. Анализ атрибуции эпистемической ответственности проводился с помощью анкеты, разработанной специально для целей исследования. Респондентами исследования выступили студенты нелингвистических направлений подготовки (35 участников). Проведенное исследование показало, что носители русского языка воспринимают эвиденциально-эпистемические маркеры как показатели эпистемической ответственности, при этом процесс атрибуции эпистемической ответственности основывается не только на анализе лексико-семантического наполнения высказывания, но находится под влиянием коммуникативных конвенций и этики коммуникации. Результаты исследования позволили сделать вывод о валидности ранее разработанной нами модели эпистемической ответственности. Предпринятое исследование также внесло вклад в уточнение самого понятия эпистемической ответственности, которое может рассматриваться, с одной стороны, как ментальное состояние субъекта, а с другой стороны, как языковой образ этого состояния, определяемый правилами коммуникативного взаимодействия и интенциями говорящего.

Статья посвящена анализу синестетических метафор с обонятельным компонентом значения в парфюмерном дискурсе испанского языка. Целью исследования являются выявление и анализ использования различных типов синестетической метафоры с обонятельным компонентом значения, передающих свойства аромата в описании духов в парфюмерном дискурсе, и определение закономерностей такого переноса. Синестетические метафоры рассматриваются как эмоционально-оценочные единицы языкового кодирования взаимосвязей полисенсорного восприятия запахов, звуков, цветов, вкусов, температуры различными органами человеческой перцепции и являются результатом когнитивно-символической интеграции чувственного опыта человека. Являясь результатом синестезии, синестетическая метафора на перцептивном уровне влияет на инвентарь привлекаемых говорящими языковых средств. Источником послужили презентации ароматов, представленные на сайте интернет-магазина El Corte Inglés. Изученные метафоры классифицируются на основе установления синестетического взаимодействия перцептивных образов с учетом их общих и частных характеристик, которые анализируются на основе когнитивных механизмов, лежащих в их основе, а также с позиций их прагматического потенциала. Путем применения метода сплошной выборки, компонентного анализа, описательного и количественного методов исследования выделены синестетические метафоры, выявлены модели синестетических переносов и установлена их продуктивность. Наиболее продуктивными моделями синестетических переносов, которые используются в описаниях ароматов в парфюмерном дискурсе, являются модели переноса с осязательной модальности на обонятельную и со зрительной на обонятельную, менее представлены переносы со вкусовых и слуховых модальностей. Также достаточно частотными являются модели переноса двух и более соощущений на обонятельную модальность. Активное использование синестетических метафор в парфюмерном дискурсе можно объяснить отсутствием достаточно широкого лексического аппарата для обозначения запахов.

Настоящая статья направлена на разработку подхода к изучению межъязыковой специфики реализации креативного потенциала эмотивной лексики в полимодальном (кинематографическом) дискурсе. Отправной точкой в работе является выделение круга ключевых вопросов в современном изучении разного рода средств и способов концептуализации эмоций в языке и дискурсе, которое проводится на базе анализа исследований ведущих отечественных и зарубежных специалистов. Подробно излагаются принципы отбора киноматериала, в качестве которого выступают фильмы на английском, русском и китайском языках. Особое внимание уделяется описанию метода параметризации лингвокреативности в дискурсе и обоснованию выделения такого лингвокреативного параметра, как «эмотив и экспрессив». Разработан пошаговый алгоритм изучения эмотивной лексики в разноязычных кинопроизведениях. Определяется частотность активизации параметра «эмотив и экспрессив» в исследуемых кинопроизведениях. Последовательно анализируются словообразовательные (или структурные), грамматические и семантические характеристики единиц, репрезентирующих эмоции и чувства киноперсонажей. Посредством созданной комплексной методологии получены результаты, раскрывающие особенности участия эмотивов в построении вербальной системы фильмов на английском, русском и китайском языках. На основании сопоставления всех полученных сведений формируется межъязыковой эмотивный профиль, отражающий способы, аспекты и критерии оценки проявления креативного потенциала эмотивной лексики, релевантные для фильмов на языках разного строя. Установлена зависимость проявления креативного потенциала эмотивов от их структурных, грамматических и семантических свойств, обусловленных спецификой той языковой системы, которая используется для создания конкретного кинопроизведения.

Исследование обращается к проблеме неполноты данных о происхождении русского арготизма чувиха ‘женщина, девушка’. Оно долго связывалось с воровским арго, в котором, по версии А. П. Баранникова, лексема была цыганизмом. Затем цыганская этимология стала отвергаться. Принадлежность к воровскому арго тоже недостаточно аргументирована. Цель исследования - заполнить пробелы в истории слова чувиха с помощью методов корпусного и лексикографического анализа на материале Национального корпуса русского языка, коллекции оцифрованных книг Google Books, сервиса дневников Prozhito.org, словников тайных языков, словарей арго и др. В результате исследования были сделаны следующие выводы. Чувиха, чувак и ряд других арготизмов перешли в арго так называемых стиляг (молодежи, увлеченной западной культурой) не позднее начала 1950-х гг. из арго так называемых лабухов - ресторанных музыкантов. Обнаружено музыкантское арго 1920-х гг., включающее лексему чувиха ‘женщина’ и другие единицы, известные нам по более поздним жаргонам лабухов/стиляг (лабать и др.). Следовательно, источником арготизмов лабухов/стиляг было музыкантское, а не воровское арго. Кроме того, музыкантские арго ХХ в. связаны с тайным языком оркестровых музыкантов ХIХ в., несколько единиц которого, имеющих общие корни с арготизмами лабухов/стиляг, приводятся в книге. В других тайных языках ХIХ в. также имеются слова с корнями, общими с арготизмами лабухов/стиляг (лабаты, баш и др.). Наконец, слова чувиха и чувак, возможно, связаны с арготизмом човый, употреблявшимся в упомянутом музыкантском арго 1920-х гг. в роли субстантивата - номинации человека, а в тайных языках ХIХ в. в значении «хороший», причем имелся и вариант корня чув-.

В статье рассматриваются особенности языка военного устава 1796 г., созданного в эпоху Павла I. В качестве сопоставительного материала используются сходные исследования о языке воинских уставов времен Петра I и Екатерины II. Описываются разноуровневые черты текста, с одной стороны, имеющие характерные для делового языка XVIII в. общие признаки, с другой - отражающие специфику этого текста, в большой степени связанную с прагматикой устава как делового директивного жанра. Подчеркивается лаконичность формулировок статей, непафосность текста в отличие, например, от устава Петра I, строгость и категоричность в изложении как общих правил организации военной службы, так и должностных обязанностей офицеров. Подчеркивается, что количество статей устава, содержащих объяснение причин столь строгих требований, весьма характерное, например, для петровского устава 1716 г., в павловском уставе чрезвычайно незначительно. Наиболее активным грамматическим средством выражения императивности как основной семантико-прагматической категории жанра устава выступает инфинитив, имеющий высокую степень категоричности. Описываются различные синтаксические конструкции, выражающие значение повеления, долженствования, необходимости и др. Замечается, что многочисленные лексические актуализаторы семантики императивности (живо, проворно, скоро, вдруг, сразу, разом, незамедлительно и др.), содержательно усиливающие эту категоричность, не встречаются в уставных текстах времен Петра I и Екатерины II. Не столь частотны и модальные структуры с лексическими операторами «надлежит/должен/до́лжно/нужно + инфинитив». Отмеченные разноуровневые языковые черты устава 1796 г. свидетельствуют о вполне сложившемся военном подстиле делового языка XVIII в., многие черты которого сохранились до наших дней.

В статье рассматривается духовная грамота русского служилого дворянина конца XVI в. Ивана Головы Соловцова, заметно выделяющаяся на фоне предыдущей письменной традиции своей обширной литературно-богословской частью. Предметом исследования являются обращенные к Богу просьбы о благословении, которые включают в себя ряды ветхозаветных патриархов: Авраама, Исаака, Иакова и Иова, - и праматерей: Сарры, Ревекки, Анны, Елисаветы и Сусанны. Сравнительный текстологический анализ, который использовался в качестве основного метода исследования, позволил очертить возможный круг источников, которыми мог пользоваться Иван Голова при составлении своей духовной грамоты, и выявить близкие в языковом и содержательном плане литературные параллели, наиболее важные из которых обнаруживаются в чинопоследовании венчания и минейных службах в Неделю святых отец и Неделю святых праотец. Анализ выявленных источников, проведенный с привлечением текста эпитафии на сохранившейся надгробной плите Ивана Соловцова и с учетом сведений из его биографии, не только позволил интерпретировать просьбы о благословении сыновей и дочерей Соловцова в контексте покаянного дискурса, но и дал материал для сопоставления «богословия» в духовной Ивана Головы Соловцова с некоторыми аспектами лютеранского богословия. «Медленное чтение» и сопоставление деловой и литературной частей завещания Ивана Головы дало возможность обозначить возможные точки культурного взаимодействия между русскими служилым дворянином конца XVI в. и учением Лютера. Так, включенные в духовную грамоту Ивана Соловцова обращенные к Богу просьбы о благословении детей теми земными благами, которые получили ветхозаветные патриархи и праматери, рассматриваются в статье не только как подтверждение начитанности завещателя, но и как возможное отражение иноконфессионального культурного влияния.

Статья посвящена актуальной проблеме отражения вариативности русского диалектного слова в диалектных словарях, вышедших в России с XIX по XXI в. Автор ставит целью рассмотреть методику подачи разных типов вариантов диалектного слова в различных диалектных словарях. Основное внимание уделяется анализу произведений диалектной лексикографии, созданных с середины ХХ в. по настоящее время. Наиболее подробно анализируется подача вариантов в «Псковском областном словаре», работа над которым ведется в ЛГУ - СПбГУ и Псковском педагогическом институте - Псковском государственном университете с 1950-х гг. Задачи исследования: изучить, опираясь на соответствующие разделы введений и предисловий к диалектным словарям русского языка, что именно авторы словарей считают вариантами диалектного слова, какие типы вариантов выделяют и каким образом подают их в своих словарях. В работе используется метод системного научного описания, с помощью которого произведена классификация рассмотренных словарей по их подходу к разработке диалектного варьирования слова, и сравнительно-сопоставительный метод, реализованный в приемах наблюдения и сопоставления анализируемого материала. Материалом исследования являются как теоретические вводные разделы русских диалектных словарей - а именно те их части, которые посвящены вариативности диалектной лексемы, - так и собственно сами диалектные словари, по-разному подающие в словнике и в отдельной словарной статье те или иные типы вариантов слова. В ходе исследования после рассмотрения различных способов показа разных типов вариантов в диалектных словарях делается вывод, что авторы могут по-разному решать как теоретические проблемы варьирования диалектного слова, так и их практическое воплощение в словаре - необходимым и достаточным для читателя является удобство пользования словарем и возможность найти все искомые единицы, какой бы статус (самостоятельное слово или вариант слова) им ни приписывался.

В центре внимания автора - круг лирических произведений Ф. И. Тютчева, в которых задействованы архитектурные образы и мотивы. Интерес Тютчева к этим мотивам и образам - от «развалин Илиона» до «царскосельских дворцов» и московских церквей - наблюдается на протяжении более чем полувека. Стихотворения Тютчева, о которых идет речь в статье, рассмотрены с учетом их связей с «архитектурной» поэзией предшественников. Прежде всего учитываются связи с поэзией Г. Р. Державина и П. А. Вяземского. Среди наследников традиции архитектурной поэзии, обсуждаемой в исследовании, автор выделяет О. Э. Мандельштама. Особое место уделено сопоставлению архитектурных образов и мотивов в лирике Тютчева с архитектурными темами в творчестве А. С. Пушкина, прослежены возможные пушкинские источники ряда тютчевских произведений. Специальное внимание автора посвящено группе тех тютчевских стихотворений («Сон на море», «Утро в горах», «Как неожиданно и ярко…»), в которых присутствие архитектурных образов привлекается для решения совершенно иных лирико-философских вопросов, не связанных с непосредственными впечатлениями поэта от произведений архитектурного искусства. Специфическое недоверие, которое испытывает Тютчев к пластическим искусствам (архитектуре, скульптуре), в отличие от всегдашнего доброжелательного внимания поэта к музыке, связывается автором статьи с наиболее глубокими, фундаментальными особенностями тютчевской личности и мировосприятия. Согласно гипотезе автора, недоверие к пластическим искусствам вызвано более общей установкой поэта на скептическое отношение к объектам рукотворного мира (в этом отношении Тютчев близок позиции Н. В. Гоголя).

Статья обращена к кругу проблем феноменологии текста и мифологии культуры. Предметом исследования выбраны такие специфические объекты творческого наследия А. М. Ремизова, как его альбомы. Среди огромного корпуса подобного рода материалов выделена особая группа наиболее герметичных по содержанию. Автор статьи предлагает исследовать ремизовский артефакт в контурах научных концепций, сформулированных Ю. М. Лотманом в отношении к феномену Текста и Р. Бартом в отношении к феномену Мифа новейшего времени. В статье впервые вводится в научный оборот полное описание недостаточно изученного архивного документа - так называемой «пушкинской» тетради. С точки зрения автора, она представляет собой целостный «текст» - полисемантическую коммуникативную структуру, содержание которой раскрывается во взаимосвязи с внетекстовыми историко-литературными реалиями. Фрагменты этого артефакта - печатные тексты, разрозненные по времени и по характеру информации, являются сигнатурами двух уровней повествовательной структуры. Доминантная тема прямо или косвенно связана с именем Пушкина и развитием пушкинского мифа. Факультативная - локализована на роли Ремизова как актора культурного процесса XX в., в котором значительное место отведено антропоцентрическому мифу Новейшего времени и формам его бытования. Для обнаружения проекций текстовых и иконографических элементов артефакта на скрытые эпизоды литературной жизни и биографии писателя автор статьи использует понятие «затекст», подразумевая область биографических и культурных коннотаций. В статье апробируется продуктивность прочтения авторской композиции как знаковой системы. В результате исследования восстановлен замысел «пушкинской» тетради как «памятника» культуры; прослежена аналогия принципа организации артефакта с моделями ремизовского «летописания» начала 1920-х и 1930-х гг. Структурно-семиотический подход к вербальным и иконическим фрагментам артефакта, а также использование археографического описания для раскрытия авторской рефлексии обеспечивают исследованию новый ракурс на феномен пушкинского мифа в парадигме литературной рецепции XX в.

В статье исследуется музыкализация модернистской художественной прозы, отобразившая такие тенденции, как кризис языка и мимесиса, стремление к абстракции и нонфигуративности. По мере редукции предметного мира возрастает роль плана выражения и саморефлексии формы. Музыка становится для модернистов тем языком, который позволяет выразить утопическое, незримое и (не)возможное. Культурный пессимизм, «ужас перед историей» (М. Элиаде) повлияли на освоение абстрактных, универсально-архетипических моделей мира и человека. Музыка была воспринята Дж. Джойсом, В. Вульф, Г. Гессе, Т. Манном, Х. Волльшлегером, Т. Бернхардом и другими модернистами как инструментарий, с помощью которого можно попытаться избыть абсурд бытия. Восприимчивость читателя и исследователя к медиальным кодам позволяет обнаружить в подражании модернистского романа музыке не только экстравагантность авторской фантазии, но и разоблачение референциальной иллюзии, а также тенденцию к перформативности. Новизна исследования состоит в уточнении типологии музыкально-литературного диалога, а на историко-литературном уровне - в выявлении семиотических, эпистемологических и поэтологических оснований модернистской квазимузыкальной прозы, разработавшей на пути деконструкции буржуазного романа собственные эквиваленты музыкальных приемов и стилей. В качестве примера музыкальной прозы рассматривается роман австрийского писателя Томаса Бернхарда «Известковый завод» («Das Kalkwerk», 1970). Он интерпретируется как итог творческой эволюции автора от лирики, подражающей барочному стилю и мироощущению, к экспериментальной поэзии и прозе и, наконец, к прозе с усложненным синтаксисом, подражающим романтической фразировке. Полифоническая структура прозы Бернхарда, ее строгий, абстрактный композиционный рисунок интерпретируются как модернистские приемы упорядочения хаоса бытия.

В статье рассмотрены стихи Ю. К. Олеши, напечатанные в 1922-1924 гг. в газете «Гудок» под собственной фамилией и псевдонимами Зубило и Касьян Агапов. Последний псевдоним раньше не привлекал внимания ученых. Анализ текстов показывает, что, молодой писатель, используя псевдонимы, параллельно создавал образы разных субъектов речи. Сначала Зубило и Касьян Агапов не отличались друг от друга, но скоро их амплуа дифференцировались: первый стал остроумным фельетонистом-железнодорожником, пишущим на бытовые темы и борющимся с бюрократией, второй - поэтом из народа, придерживающимся серьезной тематики и официального тона. Наиболее серьезные стихотворения политического содержания Олеша скоро стал подписывать собственным именем. В статье изучено, как это связано с позицией Олеши и историко-литературным контекстом, а также проанализированы особенности поэтики стихотворений Зубила и Касьяна Агапова, не отмечавшиеся исследователями: пародические приемы, совмещение разных стилистических, тематических планов, противоположных стиховых и жанровых форм и т. д. Сказанное в статье об Олеше, возможно, характерно и для других представителей одесской (южной) школы, работавших в «Гудке». Это открывает перспективы для новых исследований.

В современной научной парадигме литературу ужасов зачастую трактуют, основываясь на концепции отвращения, во многом благодаря работам Ю. Кристевой и Н. Кэрролла, инспирированным М. Дуглас. Вместе с тем равным образом феноменологический анализ и данные когнитивных наук демонстрируют принципиальное различие аффектов страха и отвращения. Принимая во внимание, что вышеуказанные критики понимают отвращение как категориальную аномалию, допустимо сделать вывод, что в основе их понимания отвратительного лежит более широкая эстетическая категория, известная как гротеск. С опорой на труды М. М. Бахтина, А. Колнаи и С. Асмы можно продемонстрировать, что гротескные образы способны не только вызывать реакции отвращения, но также, в зависимости от контекста, смешить или вызывать страх. В некоторых случаях реакция может оказаться существенно менее определенной, пограничной, поскольку, в полном соответствии с карнавальной поэтикой, сформулированной Бахтиным, гротескные образы амбивалентны. Данный тезис иллюстрируется на материале автора постмодернистского хоррора Дэвида Вонга (псевдоним Дж. Парджина), который известен тенденцией смешивать пугающее и комическое в смелых пропорциях. Широко используя поэтику гротескного реализма, Вонг в то же время не чурается демонстрировать, что в некоторых случаях принижение пугающих образов с целью превращения в «смешное страшилище» не срабатывает, и космическое гротескное тело может оказаться возвышенным вопреки подчеркиванию его сниженной анатомии. Рассмотрение различных неоконченных и становящихся тел в романе Вонга иллюстрирует, как инструментарий гротеска может использоваться для достижения самых разных целей, от фарсовой комики до экзистенциального ужаса, а также промежуточных форм, чья эффективность во многом завязана именно на контрасте. Таким образом, гротескная гибридность свойственна хоррору не только на тематическом и формальном, но и на прагматическом уровне - в сфере вызываемых у читателя эмоций.