Статья: ОТ РЕДАКТОРОВ (2024)

Рецензируемая коллективная монография, как я понимаю, является результатом трехлетнего исследовательского проекта «Легенды восточных викингов», поддержанного Исландским исследовательским советом и выполнявшегося на базе Университета Рейкьявика в 2019-2021 гг. (см.: https://via. hi. is/). Редакторами ее выступили профессор Сверрир Якобссон, доктор Торир Йоунссон Храундаль и работающая над диссертацией Дарья Сегал. Состав участников - достаточно разнородный (от известных ученых до недавних выпускников университета), и, как следствие этого, статьи сильно разнятся по качеству. Декларируемой целью сборника является вклад в совершенно необходимый, по мнению редакторов, «сдвиг парадигмы в изучении восточных викингов, с возобновленным вниманием к их множественным и гибридным идентичностям». Как полагают редакторы, «важным фактором в любом изображении руси и варягов является определение того, показаны ли они как “другие” (например, в арабских, латинских и греческих источниках) или как часть прошлого, которая вносит вклад в настоящее (например, в древнескандинавских или восточнославянских источниках)». Книга состоит из введения, одиннадцати глав, списка цитируемой литературы и терминологического указателя, в котором отсутствует термин «русь/русы/Русь» - то ли по случайной оплошности, то ли по причине трудности его однозначного определения. Редакторы этого коллективного труда утверждают, что историография темы огромна, но она всегда концентрировалась на реальных событиях (исследователи пытались понять, что было в действительности), а повествователям, литературному контексту и мотивации написания соответствующих источников уделялось мало внимания. Здесь же исследовательский акцент смещен на свидетелей событий и на культурную память. Редакторы считают необходимым пересмотреть отдельные элементы грандиозного нарратива о руси и варягах, который сложился за два с лишним века изучения вопроса, введения в оборот источников, накопления археологических и нумизматических данных. Из одиннадцати статей сборника восемь имеют источниковедческий характер, а три написаны несколько в ином ключе и ориентированы в первую очередь на историографию. Обращаясь к теории культурной памяти Яна Ассмана, участники этого тома нередко оперируют термином «группа» (по Ассманну, память, культура и группа, т. е. общество, неразрывно связаны друг с другом), который зачастую уводит их от реальной истории и камуфлирует трудности в определении того, кем в социальном плане являлись русы и варяги. Статьи (по порядку их следования в книге) посвящены: 1) гендерному прочтению исламских географических источников X в. о русах (Т. М. Апхэм); 2) варягам средневековых арабских источников IX-XI вв. (Торир Йоунссон Храундаль); 3) начальному этапу (IX в.) взаимоотношений Византии и русов (М. Уайт); 4) западным образам скандинавов и русов (sic! - не «Руси») на отрезке времени с 800 по 1250 г. (Р. Фенстер); 5) критике постулируемого Дж. Линдом «варяжского христианства» на «пути из варяг в греки» (И. Гарипзанов); 6) варягам древнерусских летописей (Д. Сегал); 7) приобретенному на Руси и в Византии богатству норвежского конунга середины XI в. Харальда Сурового Правителя (Ф. Андрощук); 8) норвежскому конунгу-миссионеру конца X в. Олаву Трюггвасону и приписываемой ему сагами роли в крещении Руси (К. Я. Рихтер); 9) повествованиям саг о визитах скандинавов в Константинополь за несколько столетий до записи этих источников (Сверрир Якобссон); 10) переоценке работы Сигфуса Блёндаля 1954 г. и ее английского перевода-переработки 1978 г. о варяжской дружине в Константинополе (Р. Шеель); 11) Киевской Руси в украинской историографии (Валур Гуннарссон). Картина получается вполне мозаичная и не всегда логично выстроенная с точки зрения хронологии. Тем не менее сборник интересен по поднимаемым в нем вопросам, по нетрадиционности подходов и трактовок. Однако при всем том, что я отдаю должное исследователям, взявшим на себя труд по-новому (иначе, чем в предшествующей историографии) осветить проблему руси и варягов на востоке, я во многих из этих статей вижу недостаточное знакомство их авторов с современной русскоязычной научной литературой, без которой, как мне представляется, писать такой труд нельзя. Сборник в целом можно охарактеризовать при помощи названия одной из входящих в него статей - «The West on the North in the East» (букв.: «запад о севере на востоке», а по сути - представления западной историографии о скандинавах в Восточной Европе).

Настоящая публикация представляет собой перевод наименее известной из трех старших редакций древнеисландского исторического сочинения «Книга о занятии земли» (Landnámabók) - «Книги с Песчаника» (Melabók). Она сохранилась в виде фрагмента, расположенного на двух пергаменных листах формата in quarto начала XV в. (входит в кодекс АМ 445b 4to). Фотокопии листов рукописи приложены. После перевода каждого из 48 параграфов редакции Melabók приводятся таблицы с оригиналами текстов соответствующих мест трех старших редакций (Melabók по АМ 445b 4to, Sturlubók по AM 107 fol, Hauksbók по AM 105 fol) с сохранением орфографии рукописей. Поскольку текст младшей редакции Þórðarbók больше прочих совпадает с редакцией Melabók, его разночтения с Melabók приводятся в сносках. Такое расположение не только позволяет увидеть места, где редакции максимально совпадают, а где кардинально расходятся, но и более выпукло проявить особенности редакции Melabók, а также размер и более точные границы лакун в ней. Многие исследователи считали редакцию Melabók наиболее близкой к проторедакции «Книги» и гипотетическому тексту Ари Мудрого. Настоящая публикация показывает сомнительность данного утверждения. В приложении приводится комментированный перевод «Генеалогии Снорри Годи», текста, непосредственно предшествующего в АМ 445b 4to «Книге о занятии земли». «Генеалогия» также никогда не переводилась на русский язык

В статье рассматривается борьба городских властей с одной из составляющих открытой графосферы русского города XVIII в. - уличными надписями, носящими провокационный характер. Первые надписи появились в 1708 г. в нижегородском кремле и призывали к бунту. Во второй надписи, процарапанной в 1740 г. на паперти Спасо-Преображенской церкви в Угличе, священник этого храма назвал местного воеводу плутом. Опыта борьбы с открытой всеобщему обозрению «эпиграфической крамолой» у местной администрации не имелось. В первом случае воевода Кутузов предпринял решительные меры для сохранения надписей и ожидал царского распоряжения об их дальнейшей судьбе. Во втором случае воевода Исленьев привлёк весь административный ресурс для примерного наказания автора крамольной надписи. За нерасторопность Петр I лишил воеводу Кутузова должности. Священник же Петр Павлов, против которого ополчился воевода Исленьев, бежал из Углича. В приложении к статье публикуется «Дело об оскорблении Угличской провинции воеводы Михаила Григорьева Исленьева попом Угличской соборной церкви Петром Павловым написанием на белокаменной плите паперти этой церкви “Плут воевода Исленьев”», хранящегося в Угличском отделении Государственного архива Ярославской области. Научный руководить проекта - А. Г. Авдеев, технический руководитель - Ю. М. Свойский.

На монетах династии миланских герцогов Сфорца XVI в. чеканились различные геральдические элементы - гербы, словесные и изобразительные девизы, гербовые фигуры и т. д. Зачастую эти элементы мультиплицировались, создавая эффект символической концентрации с целью барочного умножения сущностей с помощью повторов стилистических элементов. Это был один из важных способов пропаганды власти рода Висконти-Сфорца, с помощью которого манифестировались их наследственные права на эту власть, единство их рода, христианские основания их власти и родственные связи с другими аристократическими семьями Италии. В отличие от многих династий правителей итальянских политий (графств, маркизатов и герцогств), получивших право чеканки монеты, Сфорца преимущественно использовали в монетах свои родовые девизы, а не личные. Монеты распространялись среди местного населения и таким образом были обращены к широким массам подданных герцогов Сфорца. Семиотика элементов монетного декора отсылала как к актуальной современной политике Европы, так и к историко-культурному наследию Италии. Монеты с эмблематикой Висконти-Сфорца продолжают напоминать о герцогах Милана и в наше время.

В статье рассматриваются основные тезисы К. Н. Бестужева-Рюмина, касающиеся истории сложения Киевской летописи, в т. ч. вопрос о возможности выявления фрагментов локальных летописей и «сказаний» в ее составе путем «расшивки» текста и проблема соотношения отдельных сообщений Ипатьевской и Лаврентьевской летописей за XII в. В статье также дается краткий обзор этапов изучения Киевской летописи за последние полтора века. Среди исследований этой проблематики выделяются работы И. Д. Беляева, И. П. Хрущова, А. А. Шахматова, И. П. Еремина, Д. С. Лихачёва, А. Н. Насонова, Ю. А. Лимонова, Б. А. Рыбакова, В. Ю. Франчук, Т. Л. Вилкул, В. Ю. Аристова, И. С. Юрьевой. Каждый их них предложил собственное решение указанных вопросов, и многие дискуссии далеки от финала. Особо сложными представляются проблемы происхождении дублей Киевской летописи, общих мест Лаврентьевской и Ипатьевской летописей, которые, в свою очередь, вынуждают обратиться к вопросам об изменениях в характере работы сводчика, отразившихся в разных пластах летописи, об объеме и первоначальном виде черниговских текстов, редакторских правках. К. Н. Бестужев-Рюмин стоял у истоков формирования научного подхода к изучению летописного наследия, но, несмотря на сложность и нетронутость этого поля, сумел сделать целый ряд наблюдений, имеющих большую ценность и сегодня. Например, он справедливо указал, что дубли Киевской летописи, а также общие места Лаврентьевской и Ипатьевской летописей за XII в. в целом ряде случаев имеют небольшое расхождение в фактографии - это говорит о том, что сводчик комбинировал два источника, а не расширял или сокращал один из них. К. Н. Бестужев-Рюмин детально рассмотрел границы и способы компиляции черниговских текстов со «сказанием», написанным сторонником Изяслава Мстиславича в статьях конца 1140-х - начале 1150-х гг., поднял вопросы методологии определения времени, отделявшего событие от его фиксации в тексте, о том, насколько полно информант мог вспомнить детали, о возможной степени беспристрастности, на которую способен летописец.

В статье дается обзор основных принципов указания на время в знаменитом византийской историографическом сочинении «Алексиада» принцессы Анны Комнины. Это - одно из самых самобытных опытов историографии в Византии, в котором «персональная» история автора сочетается с «частно-семейной» историей. Хронологические указания в тексте распределены достаточно хаотично, и их появление и тип зависит от того или иного вида источников. Главной особенностью «Алексиады» является использование документов из императорского архива (прежде всего, императорских грамот - хрисовулов), куда Анна имела прямой доступ. Все самые значимые события Анна Комнина датировала полными точными датами. К таковым относится захват главным героем ее сочинения - ее отцом Алексеем Комнином - Константинополя и ее день рождения, когда ее отец с триумфом вернулся с очередной войны. В тексте много указаний на праздничные дни церковного календаря. Можно считать хронологическими ориентирами и упоминания византийских императоров. Хронология «Алексиады» составлена из случайных элементов коллективнокоммуникативной памяти о ближайшем прошлом семьи принцессы-историка и элементов архивной культурной памяти народа ромеев, сосредоточенной в императорском дворце.

Под 6538 (1030) г. во многих русских летописях читается известие о восстании, случившемся в Польше после смерти Болеслава Храброго. Это сообщение неточно датировано и в двух фразах излагает события приблизительно пятнадцати лет. Однако даже такое обращение древнерусских книжников к деталям истории соседней страны представляется значимым феноменом, и заставляет задуматься о том, каким образом сведения о происходящем в Польше попали к историописателям, трудившимся в Киево-Печерском монастыре. В лексическом отношении обсуждаемое известие примыкает к рассказу о восстании волхвов на верхней Волге, помещенному в статье 6579 (1071) г., а также к фрагментам статей 6523 (1015) и 6532 (1024) г., имеющим признаки вставки. Соответственно, запись о событиях в Польше не могла опираться на сведения современников. А. А. Шахматов предполагал, что источником летописи послужило несохранившееся житие Антония Печерского, однако эта гипотеза вызывает ряд вопросов. Также спорной оказывается аргументация В. Д. Королюка, предполагавшего, что летописцы опирались либо на «светскую повесть» о жизни княгини Предславы Владимировны, либо на некий письменный источник польского происхождения. Скорее всего, летописцы последней четверти XI в. почерпнули свои знания из бесед со вдовой киевского князя Изяслава Ярославича (1054-1078, с перерывами), княгиней Гертрудой, происходившей из польской династии Пястов. Данное предположение позволяет расширить наши представления о круге общения печерских летописцев и возможных источниках их осведомленности.

В статье представлен обзор археологических находок, связанных с практиками письма, на территории Гнёздовского археологического комплекса. По разнообразию и богатству найденных за время раскопок материалов Гнёздовский археологический комплекс является эталонным для Восточно-Европейской равнины археологическим памятником эпохи викингов. Благодаря ключевому расположению на транзитных европейских путях, фактически в центре территории будущего Древнерусского государства, на гнёздовских материалах можно решать множество ключевых проблем X столетия, в частности, оценить уровень распространенности практик письменности. На сегодняшний день здесь найдено несколько объектов письменности, но все они уникальны и могут служить яркой иллюстрацией того, как письменность проникала в древнерусские эмпории (т. н. «открытые торгово-ремесленные поселения»). В целом, несмотря на яркость найденных артефактов, все они являются явно случайными, а субкультуру сообщества жителей города по имеющимся данным можно назвать фактически бесписьменной.

В статье вводятся научный оборот четыре пряслица с различными орнаментальными знаками с памятников рязано-окской археологической культуры. Как давно было установлено археологами, пряслица, несомненно, были частью технологического комплекса ткацкого дела - утяжелителями для веретена, однако, они в большинстве культур Евразии имели вторичные сакрально-магические функции и соответственно часто орнаментировались различными знаками, в которых видят календарную или космогоническую символику. В трех случаях эти пряслица были помещены в захоронения в качестве отдельного элемента погребального инвентаря. Возможно, что появление традиции наносить на пряслица различные изображения была заимствована местными жителями в результате контактов с черняховской археологической культурой, где есть находки в погребениях пряслиц с предположительным изображением «германских» рун. Соответственно, «рязано-окские» знаки на пряслицах были своего рода импортом, который представители местных «рязаноокских» элит получили в результате контактов с провинциально-римскими лимесными культурами.