Статья: МЕТОДИЧЕСКИЕ ПОСОБИЯ 1960-1980-Х ГГ. КАК ОТРАЖЕНИЕ ПРИНЦИПОВ ПЕДАГОГИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ ЗАОЧНОГО НАРОДНОГО УНИВЕРСИТЕТА ИСКУССТВ ИМ. Н.К. КРУПСКОЙ (2024)

В статье рассматриваются границы самоопределения русских филологов-формалистов как исследователей искусства. Показывается, что формализм находился в ситуации двойного кризиса: кризиса амбиций символизма и кризиса позитивистского искусствознания. Кризис символизма заставлял формалистов находить новый позитивистский код для обоснования своей деятельности, тогда как кризис самого позитивизма требовал использования специфических эстетических нарративов. Наступила эпоха общей эстетики, которая превратилась из проекта в духе Б. Кроче в общее самоопределение искусства как исследующего разрыв между возможным и действительным. Формализм с его пафосом действительности слова не мог до конца отказаться от области возможного, которая и была понята как базовая эстетическая область, в том числе для производства личных реакций на происходящее. Только контекстуализация формализма внутри лингвистического поворота, с опорой на идеи Бахтина и Гадамера, позволяет понять вклад этого движения не только в методы отдельных гуманитарных наук, но и в спецификацию искусства в ХХ веке.

Рассматриваются и контекстуализируются два предмета в серии антропоморфных изображений «мифологических сюжетов» из разрушенных грабителями с 2011 по 2019 г. катакомб на р. Чемульга. Набор антропоморфных персонажей здесь уникален для территории Хазарского каганата. В целом композиции с мужскими персонажами концентрировались в комплектах мужских поясов IX-X вв. Костюм и детали иконографии изображений связывают их с сасанидским Ираном и доисламским Согдом. Выбор персонажей аланами объяснялся параллелями с местной мифологией и эпосом, в том числе - инокультурных композиций (полет Александра Великого). Эта сцена, как и изображение старика, играющего на лютне, и орла, уносящего человека, могут быть связаны с сюжетами о старейшине нартов - Урызмаге в нартовском эпосе осетин. Юноша с арканом под деревом и конный охотник на зайца имеют параллели в важных сюжетах (о происхождении аланов-нартов и древнего Бога-меча от браков с дочерьми бога морей). Крылатые и молящиеся сидя персонажи - это, вероятно, зæдтæ - духи, покровители групп людей и т. п. в старой аланской религии. Эти сюжеты соответствовали мироощущению аланских воинов.

К эпохе Нового царства относится расцвет феномена награждения придворных чиновников за верную службу, что подтверждается значительным количеством источников, а также сценами, иллюстрирующими награждение фараоном представителей знати, которые появляются в частных гробницах в правление Тутмоса IV. Однако в данной статье речь пойдет не о рельефах, иллюстрирующих процесс награждения чиновника, а о менее распространенных сценах, которые свидетельствуют о награждении чиновника. Данная статья посвящена особенностям композиции сцен возвращения чиновника после награждения, их эволюции, а также месту подобных сцен в системе росписи частных гробниц XVIII-XIX династий. В XVIII династию, особенно в амарнскую эпоху, когда сцены награждения приобретают максимальный размах, подобные сюжеты являются частью сцены, иллюстрирующей награждение чиновника, например сцена в гробнице Эйе в Ахетатоне (ТА 25). Но уже при правлении последних царей XVIII династии они становятся отдельной сценой, которая вначале появляется на стелах, например стела Ани, а потом и на стенах гробниц, например гробница Маиа (LS 27). Подобные сцены продолжают существовать в начале правления XIX династии: сцены в гробнице Именмипета (ТТ 41) и Усерхата (ТТ 51) наглядно отражают влияние амарнского стиля на искусство времени XIX династии, так как композиционно близки этим сценам. Возможно, отсутствие изображения самого награждения связано с тем, что данных чиновников не награждал лично царь, а они получали эти награды в царской сокровищнице во дворце от вышестоящих сановников. В период правления XX династии подобные сцены полностью исчезают из частных гробниц, что косвенно маркирует изменение роли чиновников при дворе, в целом понижая роль частного лица в государственных делах и вновь выводя на первый план деяния правителя, как это было в начале XVIII династии.

Воздвигнутый при Рамсесе II храм Рамессеум является одним из наиболее значимых памятников египетской архитектуры времени XIX династии. На его стенах сохранились батальные сцены, иллюстрирующие последнее крупное сражение бронзового века - битву при Кадеше. Ожесточенное противостояние молодого фараона хеттам привело к подписанию первого в истории мирного договора. В египетских источниках Рамсес предстает победителем, одержавшим верх над противником благодаря личным качествам и воле богов. Сопоставление письменных свидетельств и рельефных изображений позволяет сформировать объективное видение сражения при Кадеше, его хода и результатов. Анализ источников также дает возможность выявить специфические черты египетского официального искусства, к которым относятся канонические правила передачи образа победоносного царя и используемые для этого художественные приемы. Особое внимание уделено контексту создания рельефов, а именно государственной идеологии и мировоззрению древних египтян в эпоху Нового царства.

В лекционном курсе 1954-1955 гг., посвященном проблеме «пассивности» в феноменологической философии, М. Мерло-Понти уделяет много внимания «бессознательному» как «открытию Фрейда». Подходы к бессознательному философ находит, анализируя феномены сновидения, памяти и др. на материале дескрипций З. Фрейда и предлагая собственную терминологию и интерпретации психоаналитических наблюдений. Мерло-Понти ставит перед собой задачу преодолеть ограниченность оригинальных прочтений психоаналитического открытия, обусловленную, среди прочего, опорой теоретических моделей Фрейда на классическую картезианскую концепцию субъективности. В статье мы рассмотрим теорию «онейрического символизма»: области «мифического» смыслопроизводства, само феноменальное бытие которого - на границе между бессознательным и сознанием, активностью и пассивностью, субъектом и миром - подталкивает Мерло-Понти к пересмотру классических онтологических моделей. Мы покажем, для решения каких фундаментальных проблем феноменологической онтологии Мерло-Понти привлекает концепцию «онейрического символизма», к каким выводам ему удается прийти с ее помощью, а также кратко охарактеризуем взаимное отношение моделей субъективности, предлагаемых феноменологической онтологией и психоанализом Фрейда.

Статья посвящена проблеме сочетания двух политических векторов, консервативного (правого) и революционного (левого) в работах Г.П. Федотова. В центре исследовательского фокуса данной работы оказывается философская антропология русского мыслителя. Автор статьи предлагает рассмотреть фигуру субъекта, которая оказывается той точкой, откуда исходят разнонаправленные политические линии. Человек как таковой описывается Г.П. Федотовым в духе христианской антропологии, где неотъемлемыми чертами являются связь с божественным и укорененность в историческом. В такой системе консервативные позиции связаны с защитой личности от всяких посягательств со стороны «другого», будь это произвол революционной толпы или же клещи нарождающихся профашистских государств Европы первой половины XX в. Позиции же революционного вектора, традиционно связанного с левым движением, носят освободительный характер, исток которого у Г.П. Федотова также находится в христианской антропологии. Важную роль в этом случае играет категория отчуждения, как в гегелевской трактовке (объективации мира), так и в трактовке марксистской. Преодоление историческим субъектом своего отчуждения в различных вариациях оказывается той смысловой точкой, в которой сходятся как правый, так и левый политический вектор.

Статья представляет собой вторую, заключительную часть реконструкции обстоятельств послевоенной жизни Л.П. Карсавина в Литве, непосредственно предшествующей его аресту. Автор статьи показывает, как философ пытался найти место в Советской Литве, но не смог соответствовать ожидаемой от него степени лояльности. На строго документальной основе описываются отношения мыслителя с Вильнюсским государственным университетом, Вильнюсским государственным художественным институтом, Вильнюсским художественным музеем; восстанавливаются обстоятельства ареста дочери Карсавина - Ирины; документируется поездка Карсавина в Ленинград в 1948 г. и в Москву - в 1949-м. Автор подчеркивает, что дискуссии по поводу роли и научного статуса Л.П. Карсавина и В.Э. Сеземана в конце 1940-х гг. должны быть включены в широкий идейный контекст идеологических кампаний тех лет (против объективизма, космополитизма и низкопоклонства перед Западом).Статья вводит в научный оборот комплекс архивных документов, имеющих важное значение для истории русской мысли.