В статье исследуется литературная традиция, передающая память о мучениках поздней античности из Сирмия, а также методологические проблемы, с которыми сталкиваются исследователи при попытке выявить исторические связи между культами мучеников, возникшими после Великого гонения на христиан (303–310 гг.), и первыми описаниями их страданий, сохранившимися в рукописной традиции греческой и латинской агиографической литературы (с VIII века). История страданий этих мучеников вошла в культурную память благодаря почитанию их культа и нарративной традиции, тем самым повлияв на формирование христианской идентичности этого святилища, независимо от этнической принадлежности его носителей. В статье представлен обзор предыдущих исследований и гипотетических решений, которые служат методологической основой для дальнейших изысканий. Методологической основой статьи является сравнительно-критический анализ всех доступных источников, в которых упоминаются случаи мученичества, связанные с древним городом Сирмиум. Обсуждаются происхождение, подлинность и историческая ценность этих источников, а также контекст, в котором они были созданы.
The article investigates the literary tradition that transmitted the memory of the late antique martyrs from Sirmium, as well as the methodological problems that researchers face when trying to uncover historical links between the cults of martyrs that arose after the Great persecution of Christians (303–310) and the first narrative descriptions of their suffering, preserved in the manuscript tradition of Greek and Latin hagiographic literature (from the 8th century). The story of the sufferings of these martyrs entered the cultural memory through the veneration of their cults and narrative tradition, thus influencing the construction of the Christian identity of this locus sanctorum, regardless of the ethnicity of its bearers. The article presents an overview of previous studies and hypothetical solutions that provide a methodological basis for further research. The article is methodologically based on a comparative-critical analysis of all available sources on recorded cases of martyrdom associated with the ancient city of Sirmium. The provenance, authenticity and historical value of these historical sources are discussed as well as the discourse in which they were created.
Идентификаторы и классификаторы
Выпуск
Другие статьи выпуска
В культуре древнерусских земель, как и всего православного мира, почитание Богоматери приобрело поистине широчайшие масштабы. В этой связи особого внимания заслуживают образы святых жен, которые довольно часто встречаются в контексте изображения Богоматери – либо как дополнительные фигуры, либо на обороте двусторонних икон. Однако тема почитания образа Богоматери и образов святых жен недостаточно исследована. Данная статья посвящена интерпретации образов святых жен в составе композиции избранных святых на полях икон, где в среднике представленобраз Богоматери. В иконографии этого типа икон интересующие нас образы являются ключевыми фигурами в общем иконографическом замысле произведений, связаны с почитанием Богоматери, призваны акцентировать некоторые грани богородичного культа. Речь идет о свойственных образам святых жен функциях заступничества, покровительства, учительства, которые сближают их с изображением в среднике. На примере памятников различных древнерусских центров предлагается новая трактовка функций их образов, которая, однако, не противоречит ранее устоявшимся в науке представлениям о либо сугубо утилитарных аспектах почитания, связанных с покровительством определенным граням повседневности, либо с патрональными функциям. Однако данные представления не могут объяснить всех особенностей культа святых жен. Эти особенности нашли отражение в иконографии конкретных произведений. Таким образом, предлагаемая в данной статье трактовка призвана дополнить наши представления о той роли, которую образы святых жен играют в культуре Древней Руси и, в частности, в композициях интересующего нас типа.
Почитание свв. Георгия и Димитрия было широко распространено как в Византии, так и среди южных славян. Как правило, в научных исследованиях основное внимание уделяется иконографическим и стилистическим особенностям этих святых воинов. В данной статье на примере памятников сербского средневекового искусства, расположенных на территории Македонии, исследуется вопрос влияния на распространение их культа прежде всего ключевых аспектов идеологии сербских правителей Неманичей. Более пристальное внимание к отдельным иконографическим сюжетам проливает свет на сложную и весьма разнообразную картину развития сербской живописи в XIV в. и выявляет как ее специфику, так и общие точки соприкосновения с византийским искусством. Обращение к образам свв. Георгия и Димитрия служит одним из примеров взаимодействия византийской тематики и местной специфики, обусловленной общей идеей сохранения национального самосознания в рамках всеобщей «византизации». Не менее интересно проследить и выявить причины акцентирования национальных идей и индивидуальных локальных особенностей в эпоху правления короля Милутина, когда государственная идеология постепенно приобретает имперские черты, и происходит их постепенное сглаживание, примерно с 1340-х гг. обусловленное спецификой политических амбиций царя Стефана Душана, стремившегося не столько к встраиванию в византийскую парадигму, сколько к ее присвоению. В этом историко-политическом контексте рассмотрено, как эти события отражаются на распространении культов свв. Георгия и Димитрия, поскольку, с одной стороны, святой Георгий является одним из наиболее почитаемых византийских святых, с другой — его почитание тесно связано со Стефаном Неманей (основателем династии Неманичей и одним из главных национальных сербских святых). Иконография св. Димитрия Солунского имела тесную связь с главным центром почитания этого святого — Фессалоникой, где возникло множество иконографических вариантов, а также с окружающими греческими и славянскими землями. Кроме того, этот святой был тесно связан с династией Палеологов, а город, патроном которого он являлся, в период правления короля Милутина приобрел важное значение в том числе для сербских правителей.
Зооморфная иконография св. Христофора сегодня все чаще привлекает внимание многих исследователей. Несмотря на широкий корпус искусствоведческой литературы, проблема бытования культа и реликвий св. Христофора на Руси практически не рассмотрена. Анализ письменных источников позволяет говорить о широком распространении реликвий св. Христофора на Руси начиная с XVII века. Частицы его мощей, заключенные в драгоценные раки и реликварии, со временем разошлись по всей стране. Одна из крупных святынь — честная глава св. Христофора, по форме напоминающая голову собаки, хранилась в Успенском соборе Московского Кремля и, как сообщают источники, была задействована в торжественном Чине омовения святых мощей. Зооморфная иконография мученика могла сложиться не только на основании житийных повествований св. Христофора, описывающих его с головой «аки песья», но и в связи с пребыванием в сердце Москвы — Московском Кремле — его значимой реликвии. Вместе с тем, на Руси специфический образ св. Христофора в качестве врачевателя особенно остро воспринимался в «контексте» народной культуры. Почитание мученика актуализировалось на фоне трагических событий в истории Руси, связанных с моровыми поветриями, вызывающими большую смертность не только среди людей, но и животных.
В «Житии святой Елены, королевы Сербии» (?–1314) архиепископ Данило II, её современник, рассказывает о трёх заседаниях Сабора (собрания), состоявшихся после её смерти. Первое было созвано самой Еленой, когда она почувствовала приближение смерти: Данило описывает, как он и другие созванные им люди бросились к ней, подобно апостолам во время Успения Богородицы. Современные учёные считают, что это было местное собрание, в котором участвовали только представители знати и церковные сановники из тех земель, которыми Елена владела как вдовствующая королева. Второе собрание, в котором, вероятно, участвовал весь сербский Сабор, было созвано после её смерти для организации похорон во главе с её сыном, королём Стефаном Урошем Милутином. Третье собрание, вероятно, снова местное, состоялось три года спустя для переноса её мощей, что, вероятно, положило начало (но ещё не завершило) её канонизации. Цель этой статьи — проанализировать то, как Данило описывает эти собрания, и их значение как для зарождающегося культа святой Елены, так и для средневекового сербского государства.
Как складывалось сакральное пространство православных епархий в XV–XVII веках? Можно ли определить закономерности в посвящении православных церквей определенным святым? Участники дискуссии анализируют эти вопросы, опираясь на опыт собственных исследований на разных территориях Московской Руси — европейской части и Сибири. Исследования показывают, что строительство храмов и посвящение их православным святым, православным праздникам — это своеобразный индикатор духовного освоения территории, ее обживания. Динамика посвящений престолов городских и монастырских соборов, городских и сельских приходских церквей отражает особенности формирования приходской структуры, показывает взаимосвязь общегосударственных и локальных процессов. Изучение церквей Московской Руси становится репрезентативным после появления детальных описаний сельского пространства в конце XV в. Трансформации социальной структуры государства, изменения внутренних и внешних границ приводят к динамичным изменениям в посвящениях престолов церквей и изменениям в приходской структуре.
Динамика посвящений сельских церквей отражает локальные особенности формирования приходской структуры, как в Западном, так и в Восточном христианском пространстве. Для Московской Руси исследование такой динамики возможно прежде всего со времени появления правильного описания сельского пространства в конце XV в. Трансформации социальной структуры средневековой Новгородской земли после включения ее в состав Московской державы повлекли за собой динамические изменения посвящений церквей и изменение приходской структуры.
Предметом исследования в данной статье является средненижненемецкое выражение in doder Narwe. Автор переводит его как «немецкая (тевтонская) Нарва», отвергая перевод «мертвая Нарва/Нарова», предложенный в 1936 году А. Сювалепом и поддерживаемый в настоящее время П. В. Лукиным. В качестве аргументов приводится, во-первых, ссылка на ряд лексических особенностей средненижненемецкого диалекта, сформировавшегося в условиях взаимодействия разных наречий, с характерной для него многовариантностью написания слов. Во-вторых, автор предлагает установить смысл спорного выражения, исходя из событийного контекста, который может быть восстановлен с помощью ганзейской переписки. Выражение in doder Narwe использовано в документах по делу об ограблении новгородских и ревельских купцов, совершенного на реке Нарва/Нарова в 1407 году шведскими торговыми агентами фогта Выборга Торна Бунде по инициативе Берндта фон Вреде, чьи товары были арестованы на ганзейском подворье в Новгороде. В связи с этим возникла необходимость определить границы юрисдикций немецкой или русской сторон, что было трудно сделать ввиду неразграниченности на тот момент русла реки. Перевод «мертвая Нарва/Нарова» и идентификация ее с притоком Луги Куллакюлы (Мертвицей) в данную ситуацию никак не вписываются, тогда как выражение «в немецкой (тевтонской или орденской) Нарове» представляется вполне уместным, поскольку оно употреблено в связи с юрисдикцией Немецкого (Тевтонского) ордена в Ливонии.
Статья посвящена чуду низвержения идолов в 79 главе Хроники Иоанна Никиусского, связанного с падением статуй Артемиды и Аполлона при входе малолетнего Феофила, будущего патриарха Александрийского (+412), в языческий храм в Мемфисе. Отроку Феофилу придаются черты Моисея и Христа одновременно, поскольку с одной стороны, как при приходе Христа в Египет, так и при его посещении храма, кумиры падают и разбиваются, а с другой стороны, Феофил, как Моисей, должен бежать от египтян-язычников. Рассказ о «самосокрушении» идолов имеет целый ряд параллелей в мученических житиях — Корнилия Сотника, Георгия Победоносца, Никиты Готского и других. Схема падения идолов однотипна: мученик делает вид, что готов принести жертву кумирам, вводится в храм, молится, после чего они падают. Эти рассказы могут базироваться на реальных случаях падения статуй во время землетрясений. Однако, в житиях отсутствует ряд деталей, важных, для повествования «Хроники Иоанна Никиусского». Непосредственную связь с 79 главой Иоанна Никиусского имеет Евангелие детства Христа — рассказ о том, что при приходе Святого Семейства в Египет рухнул идол, а также в так называемом Сказании Афродисиана. В Сказании повествуется о том, как в персидском царстве во время рождения Христа голоса из кумиров говорили о рождестве от Марии, а после явления звезды все кумиры падают, кроме статуи «Источника», становящейся прообразом Девы Марии. Это предание отразилось в кондаке Романа Сладкопевца «На избиение Вифлеемских младенцев», а также в Акафисте. В контексте Хроники Иоанна Никиусского и событий 391 г. — разгрома Серапеума, о котором также сообщает Хроника, и избиения христиан язычниками — выстраивается следующая символическая конструкция: приход Феофила во храм и падение кумиров, затем бегство в Никиу и в Александрию, резня в Серапеуме в 391 г. — уподобляются бегству Христа в Египет, сокрушению идолов, и избиению младенцев. Реальной основой для рассказа явилось так называемое чудо св. Спиридона Тримифунтского — падение идолов, произошедшее в 320 г., в год антиарианского собора, на котором мог присутствовать прославленный кипрский епископ. Позднейшая традиция соединила это событие с разрушением Серапеума. Это чудо могло быть перенесено на малолетнего Феофила, возможно, в связи с тем, что 320 г. мог быть годом его рождения. Здесь публикуется перевод 79 главы Хроники Иоанна Никиусского.
В статье рассматривается вопрос об обозначении представителей монгольской элиты в русских источниках в первые десятилетия после нашествия Батыя. В рассказе Ипатьевской летописи о взятии Киева в 1240 г. «воеводами» именуются и члены ханского рода, родственники Батыя, и военачальники, не принадлежавшие к династии Чингисидов. При этом «братья» Батыя определяются как «сильные воеводы», лучший монгольский полководец Субэдэй — как «первый воевода» Батыя, остальные военачальники — как «иные воеводы». Сопоставление терминологии, применявшейся по отношению к монгольской и затем ордынской знати в источниках XIII века, с одной стороны, и более позднего времени — с другой, позволило установить, что известная из источников XIV–XV столетий иерархия русских терминов: хан, верховный правитель — цесарь/царь, члены ханского рода (Чингисиды, Джучиды) — царевичи, эмиры (беки) — князья, в XIII столетии еще не сложилась. Чингисиды, как правило, упоминались без титула. Для лиц ханского окружения в этот период мог применяться термин рядца. Представители ханской администрации могли определяться по должности (баскаки). Когда же контекст сообщения источника имел отношение к военным действиям, предпочитался термин «воевода». Причем воеводами могли называться как члены ханского рода, так и полководцы, не принадлежащим к правящей династии. Таким образом, при отсутствии в первые десятилетия после подчинения Руси власти монгольских ханов разработанной русской терминологии для обозначения знати завоевателей, термин «воевода» использовался как универсальное определение.
Середина XIII века стала поворотным моментом в историографии Монгольской империи. Захватив трон в 1251 году, Мункэ-хан взял под контроль и её прошлое, заказав ряд новых придворных хроник. В настоящее время широко распространено мнение, что Мёнке был инициатором составления истории Чингисхана (годы правления 1206–1227) и его преемника Угэдэя (годы правления 1229–1241), известной как «Сокровенное сказание монголов» На основе более ранних генеалогий, прокламаций и переписки «Сокровенное сказание» считается первым достоверным источником о создании Монгольского государства. Однако эта точка зрения может быть ошибочной, поскольку существуют убедительные доказательства того, что первые персидские хроники о Монгольской империи были основаны на ещё более ранних повествовательных источниках монгольского двора. Содержание этих источников позволяет предположить, что они в значительной степени опирались на информацию чиновников Кара-Китая, которые либо бежали, либо были назначены на должности в ранней монгольской администрации Ирана. Эти персидские авторы приводят отрывочные свидетельства о том, как монголы помнили своё прошлое до того, как распространилась новая версия, продвигаемая Мункэ. В рамках настоящего исследования будет проанализирована одна из самых ранних персидских исторических хроник — «Рассказ о проклятых татарах и начале их правления» Шихаб ад-Дина Насави (ум. в 1250 г.), чтобы определить возможное происхождение этих монгольских исторических хроник и их вклад в историографию империи.
В современных научных работах, посвящённых эпохе монгольских походов, в частности Великому западному походу (1236–1242), мы видим противоречивую картину, состоящую из различных, а иногда и взаимоисключающих взглядов на ключевой вопрос о целях завоевателей и о том, насколько завоевания на Западе соотносились с более масштабными стратегическими целями Монгольской империи.
Издательство
- Издательство
- СПбГУ
- Регион
- Россия, Санкт-Петербург
- Почтовый адрес
- Россия, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., д. 7–9
- Юр. адрес
- Россия, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., д. 7–9
- ФИО
- Кропачев Николай Михайлович (РЕКТОР)
- E-mail адрес
- spbu@spbu.ru
- Контактный телефон
- +7 (812) 3282000
- Сайт
- https://spbu.ru/