Статья: В ЗАЩИТУ ИНФОРМАЦИОННОГО СТРУКТУРНОГО РЕАЛИЗМА: ВЕРСИЯ АЛЬТЕРНАТИВНЫХ ОПИСАНИЙ (2025)

Статья является обзором избранных фрагментов из книги Стива Фуллера “To Justice and To Justify: Profiles of the Academic Vocation”. Основное внимание уделяется эпистемологическим аспектам научной деятельности Галилео Галилея, чьи контриндуктивные методы предоставления доказательств в пользу гелиоцентрической модели мира могут быть оценены с современных позиций как типичное научное мошенничество. Анализируются различные формы научных фальсификаций и незлонамеренных случаев введения в заблуждение на примере ключевых исторических кейсов: от селекционных экспериментов Грегора Менделя и опытов Роберта Милликена до скандалов, связанных с Хендриком Шёном и Хваном У Соком. Рассматриваются проблемы различных мотиваций ученых, совершающих нечестные манипуляции с данными. Поднимается вопрос о путях и пределах допустимой легитимизации мошеннических действий в науке.

В статье исследуется эпистемология тайны Пола Фейерабенда, прослеживается ее эволюция от раннего эпистемологического анархизма до кульминации в метафизике, подчеркивающей невыразимость предельной реальности. Критика Фейерабендом научного материализма, основанная на его отказе от жестких методологических правил, подчеркивает историческое взаимодействие рациональных и иррациональных элементов в научном прогрессе. Опираясь на концепцию метафизики Аристотеля как свободной и божественной, автор рассматривает динамические отношения между Бытием и познанием в диалоге с плюралистическим подходом Фейерабенда. Анализ показывает, что настойчивость Фейерабенда в отношении условной и нарративной природы человеческого знания согласуется с греческим признанием невыразимости, но расходится в отрицании метафизического абсолютизма. Поздняя метафизика Фейерабенда охватывает изменение, множественность и взаимосвязанность человеческих практик и Бытия, бросая вызов редукционизму научного реализма. «Явная реальность» Фейерабенда, вероятно, выдает влияние на него идей Фреге, что проявляется в его критике монизма Парменида. В статье также рассматривается динамическая метафизика Фейерабенда в свете влияния Псевдо-Дионисия – идея непознаваемости предельной реальности, которая тем не менее отзывчива к человеческому взаимодействию. Сопоставление этих перспектив обосновывает необходимость нового обращения к метафизике в современной философии. В этом фокусе акцентируется роль метафизики в преодолении эпистемологических ограничений, что способствует такому пониманию реальности, которое интегрирует онтологию и эпистемологию. В целом работа Фейерабенда рассматривается как мост между классической метафизикой и современным философским исследованием, что позволяет бросить вызов доминированию редукционистских концепций и отстаивать плюралистический, нарративный подход к науке и эпистемологии.

В статье рассматривается современная научная астрономическая терминология китайского языка в связи с тезисом о противоречии между универсальностью/объективностью научной картины мира (НКМ) и субъективностью языковых картин мира (ЯКМ) отдельных этносов, описывающих НКМ. Показано, что в китайской астрономии присутствует ряд терминов, имеющих под собой традиционные натурфилософские и культурные основания. Среди заимствованных терминов отмечены примеры перевода западных понятий как по смыслу денотата, так и по внешнему виду денотата с опорой на визуальный образ, исторически характерный для китайской культуры. Несмотря на большое количество заимствований из западных языков, астрономическая терминология китайского языка обладает уникальным сочетанием современных знаний и традиционных культурных паттернов. Это указывает на взаимосвязь научных картин мира с национальными культурами и языками, а также на то, что глобальная научная картина мира в терминологическом смысле теряет универсальность при ее описании различными языками.

Статья представляет собой отклик на текст К. Морозова «Нормативная проблема для панпсихизма». Я показываю, что аргумент против панпсихизма, основывающийся на демонстрации нормативной проблемы, в действительности является моральным аргументом против метафизической теории. Я провожу аналогию между данным аргументом К. Морозова и моральным аргументом М. Хеллера против модального реализма. Я исследую вопрос о том, в какой мере аргументы подобного рода могут быть допустимы в философской дискуссии. Я рассматриваю три способа отношений между моральными фактами, предположительно имеющимися в мире, и метафизическими фактами. Эти способы можно назвать воспрепятствованием, свидетельствованием и различием в степени разумной уверенности со стороны познающих агентов. Я заключаю, что ни один из этих способов отношений не является трактовкой, позволяющей выдвигать моральные аргументы против метафизических теорий. Затем я рассматриваю прагматическую трактовку этого морального аргумента и нахожу её единственно приемлемой. При этом я привожу независимые доводы против сентиентизма от морального статуса доброй памяти умерших людей и возможных моральных ограничений в отношении Бога.

Статья посвящена нормативной проблеме для панпсихистских взглядов на сознание. Эта проблема возникает, когда панпсихизм сочетается с сентиентизмом. Согласно сентиентизму, сущности, наделенные феноменальным сознанием, обладают особым моральным статусом. Согласно панпсихизму, все сущности во вселенной в той или иной форме имеют феноменальное сознание. Синтез этих позиций приводит к нарушению нормативной асимметрии между живыми и неживыми сущностями и потенциально ведет к пересмотру устоявшихся моральных убеждений. В статье утверждается, что у нас есть хорошие основания в пользу как панпсихизма, так и сентиентизма, а потому мы не можем избежать нормативной проблемы, просто отклоняя одну из позиций. Выделяются четыре стратегии, которые панпсихисты могли бы использовать для решения стоящего перед ними нормативного вызова: сужение морально значимых феноменальных свойств до валентных, отказ от панпсихизма в пользу панпротопсихизма, диссоциация феноменального и нормативного аспектов переживаний, а также пересмотр нашей этики на основе включения в нее новых сущностей. Однако ни одна из стратегий не предоставляет окончательного решения нормативной проблемы, потому что они либо допускают контринтуитивные следствия, либо подрывают мотивацию развития панпсихистских теорий сознания. В заключении делается вывод о том, что нормативная проблема является серьезным препятствием на пути к обоснованию панпсихизма как теории сознания, удовлетворяющей требованиям рефлексивного равновесия.

В статье показывается, что в современной аналитической философии сознания по-разному применяются критерии обоснования к дуализму и физикализму. В то время как аргументы в пользу дуализма нередко сталкиваются с повышенными требованиями доказательности, к физикалистской позиции зачастую относятся более снисходительно. Показано, что такой разрыв в стандартах не обязательно является ошибкой, однако он предполагает неявные метафизические допущения в пользу физикализма. В статье подчеркивается, что дуализм может рассматриваться как серьезная конкурентоспособная теория в объяснении природы сознания, но лишь при условии более равноправного применения критериев обоснования и учета онтологических издержек обоих подходов.

В современных исследованиях по теории аргументации заметную роль играет так называемая «структурированная аргументация», или «структурированный аргументативный подход». Эту методологию изучения аргументации можно рассматривать как уточнение другого и, пожалуй, более фундаментального «абстрактного аргументативного подхода», разработанного Ф. М. Дунгом. Структурированная аргументация знаменательна тем, что это одна из тех областей, где аргументация может быть эффективно исследована с применением аппарата современной символической логики. Ключевым в этом отношении является то, что с точки зрения структурированного аргументативного подхода понятие «аргумент» принято сводить к понятию «дедуктивное рассуждение» в том его привычном содержании, которое используется в логике. При этом чаще всего под «дедуктивными рассуждениями» здесь имеется в виду достаточно ограниченный класс «прямых рассуждений» (непосредственных переходов от высказываний к высказываниям). Однако практика логически ориентированной аргументации не ограничивается прямыми рассуждениями и очень часто основана на использовании «непрямых рассуждений» (например, «сведение к абсурду», «рассуждение от противного», «рассуждение разбором случаев» и др.). В данной статье показано, что этот класс рассуждений не поддается анализу с помощью традиционного структурированного аргументативного подхода. Для решения этой проблемы предложено новое понятие «аргумента», объем которого будет включать не только прямые, но и непрямые дедуктивные рассуждения. Вдобавок показано, что использование нового подхода позволяет существенно расширить выразительные возможности отношения «аргументативной атаки». Автор формулирует восемь новых разновидностей «опровергающих» и «подрезающих» аргументов, с помощью которых станет возможным формальный анализ аргументативных ситуаций, где непрямые рассуждения могут атаковать друг друга, могут использоваться для атаки прямых рассуждений либо же вовсе могут быть атакованы прямыми рассуждениями.

В статье делается попытка расширения исследовательского поля актуальных нейрокогнитивных тенденций в понимании языка с позиций лингвофилософского анализа его эпистемической функциональности. В центре внимания оказывается проблема языковой «сборки» – того, каким образом посредством языка оформляется перцептивный опыт и познавательная интенция субъекта. Рассматриваются такие особенности естественного языкового функционирования, как эпистемический фокус, смысловая неоднозначность и неосознаваемость. На примере анализа процессов смыслового дифференцирования и классифицирования наблюдается проявление эпистемического фокуса в языке. Показано, что высокая развитость любого языка как системы нацелена на выражение и фиксацию смыслового сдвига. Смысловая неоднозначность рассматривается как ключевой аспект взаимосвязи языка и мышления, благодаря которому оказываются возможными динамика смысла и развитие онтологии. Выявляется роль неосознаваемости в языковой практике. Утверждается, что, помимо функции автоматической саморегуляции, снижающей когнитивную нагрузку, неосознаваемость выступает условием для установления симбиотической связи языка и мышления. Результатом исследования эпистемической функциональности языка становится представление о нем как об области ментального моделирования.

В литературе, посвященной вопросам науки и ценностей, существует ряд ключевых аргументов, отвергающих идеал свободы от ценностей в контексте логического ядра научного исследования. Эти аргументы систематизированы Кевином Эллиотом в работе Values in Science (2022) под следующими рубриками: 1) аргумент лакуны; 2) аргумент об ошибке; 3) аргумент о целях; и 4) концептуальный аргумент. В данной статье каждый из этих аргументов рассматривается с «мета»- перспективы, т. е. сами аргументы становятся объектом критического анализа. Такое рассмотрение возможно, поскольку каждый из них частично опирается на различные исторические ситуационные исследования, которые, с точки зрения сторонников «ценностей в науке», иллюстрируют научное рассуждение. Данный метаанализ приводит к неожиданному результату: оказывается, что сторонники тезиса о ценностной нагруженности науки неявно придерживаются одной из форм идеала свободы от ценностей, поскольку вынуждены опираться на определенные допущения при формулировке каждого из четырех аргументов. Это, в свою очередь, позволяет усилить защиту идеала свободы от ценностей.

Выражаю благодарность экспертам, принявшим участие в дискуссии. Их критические замечания раздвигают теоретический горизонт проблемы, подсвечивают ограничения сформулированных моделей, а также открывают дополнительную перспективу. В репликах экспертов хорошо заметен ряд сходных положений, относительно которых, по всей видимости, установился ограниченный консенсус.

В статье я рассматриваю модели коммуникации наука–общество в контексте эпистемической несправедливости и внутринаучной коммуникации. Сначала я сконцентрируюсь на двух подходах: (1) историческая эпистемология и (2) концепция гражданской науки. Первый предполагает принципиальную замкнутость научной коммуникации на саму себя, поэтому процесс диалога с обществом выстраивается по принципу рекрутирования научных кадров и отсеивания тех, кто не готов к работе в «городе ученых». Второй подход, напротив, предполагает использование труда не-ученых для научных исследований и практик без их включения в институциональные научные структуры. Затем я обращаюсь к специфике гуманитарного знания и его роли в решении коммуникационных проблем как коммуникации наука–общество, так и в научной коммуникации. В заключении на примере прогрессистских установок по отношению к философскому познанию и обоснований возможности прогресса в философии я показываю, что без разрешения и/или объяснения внутри- и междисциплинарных разногласий коммуникационные модели наука– общество, сколь бы комплексными они ни были, обречены на неуспех.

Три модели научной коммуникации, выделяемые Е. Г. Цурканом, а именно дефицита, диалога и участия, представляют собой традиционную модель взаимодействия фундаментальной науки и общества высокого уровня абстракции. На этом уровне выделяются два типа знания, а именно генерируемого академической наукой и представленного технонаукой. Я полагаю, что, используя некоторую версию феноменологического анализа, сосредоточенную на отдельном явлении, например повседневной практике в сфере искусственного интеллекта, можно выделить третий тип возможной коммуникации.

Дефицитная модель научной коммуникации оказалась отброшена в дескриптивном своем аспекте как не соответствующая реальности. Однако в нормативной своей части, с нашей точки зрения, дефицитная модель сохраняет устойчивую популярность. Именно дефицитная модель, в сравнении с остальными, ориентирована на строгое соблюдение границ идентичности научного знания, отличия его от всего ненаучного. В статье мы подвергаем критике концепцию идентичности научного знания как ценности. Сначала мы обнаруживаем проблематичность во внутриструктурном стремлении сохранить научную идентичность. С одной стороны, желание жестко соблюсти границы противоречит потребности в научном развитии и выработке нового знания. Таким образом, наука расколота уже в нормативной своей части. С другой стороны, существует множество исследований, демонстрирующих, что наука не сохраняет свою идентичность ни в синхроническом, ни в диахроническом срезах. Затем мы обнаруживаем, что и в своих взаимоотношениях с внешней средой наука никогда не была полностью самостоятельна и степень ее идентификации регулировалась обществом, функциональной частью которого наука и является. Наука лишь занимает привилегированное социальное положение, пока общество выдает ей мандат на выполнение данной социальной роли. И даже сами ученые руководствуются далеко не только научными познавательными практиками. Мы утверждаем, что наиболее удачным будет модель коммуникации, расположенная посередине между диалоговой и участвующей.

Статья посвящена проблемам коммуникативных практик наука-общество в условиях трансформации публичной сферы. Нарастающая цифровизация медиасреды предоставляет новые инструменты для развития, изменения и совмещения «традиционных» моделей коммуникации науки и общества. Эти инструменты предполагают больший уровень инклюзии участников коммуникации, с одной стороны, и построение нового актора этой коммуникации – «общества знания» – с другой. В статье автор отмечает возможные векторы трансформации традиционных коммуникационных практик науки и общества в условиях новых медиа.

Коммуникация науки в обществе – это обширная область эмпирических, теоретических и прикладных исследований. Выделяются три основные модели коммуникации науки в обществе: дефицита, диалога и участия. Данные модели предполагают различные цели и механизмы коммуникации, а также различные социальные позиции, из которых производится высказывание. Модель дефицита, превалирующая во второй половине XX в., исходит из предпосылки, согласно которой ключевой характеристикой публики является дефицит научного знания. Следствием дефицита научного знания у публики является настороженное или враждебное отношение к науке. Целью коммуникации становится преодоление дефицита, а механизмами – просветительство и популяризация. Диалоговая модель коммуникации возникает в 90-х гг. как альтернатива дефицитной. Целью диалоговой модели является обеспечение взаимопонимания и доверия между учеными и общественностью, а не трансляция знаний. Доверие обеспечивается посредством включенности научного сообщества в публичный диалог. Механизмами являются публичные дебаты, экспертиза, видимость ученых, вовлечение людей вне академии в научную коммуникацию. В модели диалога научное сообщество теряет выделенную позицию и сталкивается с необходимостью выступать в равных условиях с представителями иных сообществ. Модель участия, разработанная немногим позже модели диалога, предполагает вовлечение общественности в процессы управления и производства науки. Одним из механизмов участия выступает «гражданская наука». Социальная позиция, из которой производится научное высказывание, становится размытой и аморфной. Мы полагаем, что базовой матрицей коммуникации науки в обществе является модель дефицита. Отдельные специфичные механизмы моделей диалога и участия могут быть востребованы на практике, однако асимметрия доступа и обладания научным знанием есть исходное положение, которое обосновывает как существование науки в качестве обособленного института, так и саму необходимость коммуникации с неакадемическими сообществами.

Проблема революций и эволюций в науке и обществе находится в фокусе пристального внимания исследователей науки и техники1. Методологами разработаны модели революций в науке, которые оказывают существенное влияние на изменения в картине мира, направлениях научного поиска, идеалах и нормах науки. Белым пятном остаются технологические революции, изменяющие среду обитания и вызывающие трансформации социальности и сознания. Уже в начале XX в. научно-технический прогресс вызывал неоднозначное к себе отношение среди философов техники, ученых и литераторов. К началу XXI в. обострилось противостояние технооптимистов и технопессимистов. Проблемы техноценоза (Б. И. Кудрин) и технодетерминизма выходят на первый план в дискуссиях по социальной философии технонауки. К XXI в. разрастается гигантский социотехнический организм, в котором интегрированы наука, технологии, образование, политика, экономика, бизнес, промышленность, социум, культура. Феномен технонауки побуждает задуматься над изменением качества революционных и коэволюционных процессов в этом взаимосвязанном мире. При ускорении темпов развития техногенной цивилизации научно-технологические революции приняли перманентный и каскадный характер, на позитивном полюсе ускоряя динамику социальных трансформаций, а на негативном – инициируя ситуации рисков, требующие прорывов и новых революционных решений. Благодаря основным технологическим революциям XX – начала XXI в. повседневная жизнь приобрела новые социальные качества, такие как технологически обеспеченное беспрепятственное передвижение по планете, мобильность, информационная взаимосвязанность, ускорение темпов развития, комфорт. Актуальна проблема управления коэволюцией технонауки, социума, культуры. В решении проблем гармонизации социотехносферы ключевую роль должны сыграть гуманитарные технологии культуры синтеза, ориентированной на сотрудничество во имя мира и общего блага.