Статья: ЯЗЫЧЕСКИЕ БОГИ В ФИЛОСОФСКОМ РОМАНЕ Л. Б. АЛЬБЕРТИ "МОМ" (2024)

Статья посвящена истории становления советского византиноведения. В центре внимания находятся взаимоотношения двух ученых - академика Евгения Алексеевича Косминского, который являлся руководителем образованной в 1943 г. группы по изучению истории Византии (с 1955 г. - сектор истории Византии) Института истории АН СССР, и его ученицы Зинаиды Владимировны Удальцовой, ставшей впоследствии лидером советского византиноведения. В статью включена публикация писем Е. А. Косминского к З. В. Удальцовой, хранящихся в Архиве Российской академии наук. В письмах, написанных в 1942-1943 гг., Е. А. Косминский подтверждает свое согласие выступить научным руководителем З. В. Удальцовой, которая готовила диссертацию о Византии. В этой переписке освещается также научная и педагогическая работа советских ученых в эвакуации во время Великой Отечественной вой ны. В одном из писем Е. А. Косминский объясняет причины отказа от участия в организации группы по истории Англии в Институте истории и сообщает о своем решении взять на себя руководство возрожденным ежегодником «Византийский временник». В пятом из публикуемых писем руководитель сектора истории Византии обсуждает с З. В. Удальцовой подготовку статей по византиноведческой тематике для Советской исторической энциклопедии. Публикация корреспонденции двух выдающихся отечественных ученых XX в. позволяет оценить ту роль, которую сыграл Е. А. Косминский, специализировавшийся на истории средневековой Англии, в формировании и развитии советского византиноведения

В статье рассматриваются интерпретации некоторых памятников архитектурного и археологического наследия Крыма, возникшие в Новое время. Путешественники-христиане, описывавшие в XVII-XIX вв. Крымский полуостров, пришли к выводу, что наиболее выдающиеся соборные мечети были перестроенными церквями. Они исходили из убеждения в неспособности мусульман создать столь величественные сооружения, а также из их умозрительных представлений об архитектуре. Дополнительный импульс этим рассуждениям придало присоединение Крыма к России. Сказывалось отсутствие точных знаний о ранней христианской истории региона и истории архитектуры в целом. После присоединения Крыма к России некоторые авторы независимо друг от друга пришли к мысли о том, что средневековые «пещерные» города и монастыри были звеном в культурных и религиозных связях между Византией и Русью. Основанием для таких выводов стало визуальное сходство между искусственными пещерами Крыма и Святогорского и Киево- Печерского монастырей. Проанализированные сюжеты говорят о попытках отыскать «древнейшее прошлое» крымского христианства, не имевших отношения к исторической реальности. Однако такого рода суждения характеризуют особенности мышления представителей интеллектуальной элиты Нового времени.

В статье анализируется участие Византии и Венеции в организации крестового похода 1443-1444 гг. против османов, подготовленного папой Евгением IV с целью оказания помощи ромеям и предотвращения дальнейшей османской экспансии на Балканах. По материалам византийских, итальянских, польских и османских источников исследуется степень вовлеченности Византии и Венеции в дела крестоносцев, рассматриваются причины и последствия фактического неучастия византийцев и венецианцев в крестовом походе. Установлено, что Венецианская республика, несмотря на ее активное участие в переговорах, не оказала сколько-нибудь заметной помощи папе Евгению IV в деле организации крестоносной кампании. Ссылаясь на неоплату, Венеция медлила с предоставлением обещанных кораблей, в результате чего крестоносцам не был обеспечен надежный тыл со стороны проливов. В свою очередь, византийский император Иоанн VIII Палеолог (1425-1448) и морейский деспот Константин Палеолог вели активные переговоры с лидерами крестового похода, особенно летом 1444 г., что показывает высокую степень вовлеченности и крайнюю заинтересованность греков в возобновлении военных действий крестоносцев после заключения Сегедского перемирия с османами. Была также установлена связь между действиями крестоносцев на Балканах и военной экспансией деспота Константина в Греции в 1443-1444 гг., прерванной после поражения крестоносного вой ска у Варны в 1444 г.

В статье рассматривается международный контекст Констанцского собора, на котором осенью 1415 г. от имени польского короля прозвучала идея церковной унии между латинским Западом и православным Востоком. Истоки этой инициативы увязываются в работе с политической игрой, которую вел византийский император Мануил II Палеолог. По мнению автора, Византия стремилась в тот период обеспечить себе мир с турками, и путь к нему лежал через разделение и уравновешивание трех сил, к которым относились Венеция, римский король Сигизмунд Люксембург и турецкий султан Мехмед I. На фоне противоречий между Сигизмундом и Венецией важнейшая задача византийской дипломатии заключалась в том, чтобы блокировать возможность соглашения между Венецией и османским правителем. Именно для этого византийцы намеренно внушали всем ложное предположение о намерениях своего императора примкнуть к королю Сигизмунду, который вел подготовку к крестовому походу. Автор считает, что в русле такой игры имитировалась подготовка греков к переговорам о церковной унии, и византийцы фактически спровоцировали польского короля и поддержавшего его литовского князя Витовта на соответствующий призыв, который в результате прозвучал на Констанцском соборе. В свете выдвигаемой гипотезы в статье находят объяснение некоторые детали византийского посольства, которое в 1415 г. посетило двух названных правителей. Далее раскрывается византийский след миссии на Констанцский собор Феодора Хрисоверга. Результат византийской игры усматривается в том, что с ее помощью греки сумели вовлечь Венецию в переговоры с императором о морском соглашении, которое предусматривало международный контроль над проливами при сохранении союза Византии с турецким султаном.

В начале XV в. полуостров Пелопоннес (Морея) продолжал быть зоной затяжного греко-латинского противостояния, которое началось с завоевания участниками Четвертого крестового похода византийских территорий. К рассматриваемому периоду баланс сил на полуострове радикально изменился, и теперь уже ромеи Морейского деспотата во главе с деспотами из династии Палеологов (1383-1460) проводили завоевательную политику против латинян Ахейского княжества. В статье рассматривается влияние византийской «реконкисты» в Морее на латинское население полуострова: жителей Ахейского княжества, а также венецианских территорий, которым регулярные столкновения соседей наносили ущерб. Опираясь на венецианский актовый материал, данные византийских нарративных источников (исторические сочинения Георгия Сфрандзи, Лаоника Халкокондила и Дуки, риторические сочинения Мануила II Палеолога и Георгия Гемиста Плифона), автор статьи анализирует, как завоевательная политика Палеологов изменила жизнь латинского населения и отношение греков к нему. Делается вывод, что рассматриваемый период стал для латинского населения критическим не только с политической, но также с психологической и экономической точек зрения. Крайне тревожные настроения в латинской среде были связаны с колоссальным экономическим ущербом от военных действий, с неуверенностью в будущем из-за малочисленности латинского населения в Морее. Несмотря на это, после вхождения Ахейского княжества в состав Морейского деспотата (1430) латинянам по-прежнему оставалось место в изменившихся реалиях, однако исключительно на византийских условиях.

В гл. 93-98 «Памятных заметок» (1320-е гг.) Феодор Метохит допускает предположение, что основные социально- политические агенты общества - василевс, аристократия и народ - принадлежат к разным природам. Подобное воззрение, мельком высказываемое и Шекспиром в «Гамлете» (1599-1601), в богословском плане означает перенос в политическую философию положений возникшей в VI в. ереси тритеитов, с которой боролись Леонтий Византийский, Отцы Церкви и анонимные полемисты. В конце XIII в. ряд положений этой ереси воскрешает Иоанн XI Векк. Очевидно, Метохит воспроизводит те положения латинофильства, которые еще в последней трети XIII в. были близки его отцу Георгию Метохиту, осужденному в 1285 г. вместе с Иоанном Векком и Константином Мелитениотом на Соборе во Влахернах. В плане признания политической роли народа Метохит, конечно, считает энтелехией народа аристократию - сообразно с одним из положений неоплатонизма Феодора II Ласкаря (1254-1258), согласно которому, энтелехия и различие - два принципа, охватывающих все сущее. Рассматриваются отчасти сходные представления о роли народа и аристократии в структуре социума, высказанные в «Чужестранце» неаполитанским мыслителем Джулио Капаччо (1560-1634). Капаччо ближе Метохита подходит к идее народного представительства в органах власти, действующего на системной основе. Однако и он еще близок вышеприведенным положениям средневекового неоплатонизма. Поэтому, в отличие от Е. де Врис-ван дер Вельден, мы считаем, что политические воззрения Метохита надо сравнивать не с Ш. Монтескье, а с представителями ренессансно- раннебарочного мира XIV-XVII вв. С другой стороны, мысль о необходимости поддержания в социуме гармонии, подобной музыкальной, высказывалась еще в конфуцианском трактате «Записи о музыке» в I в. до н. э. Таким образом, эта мысль выходит за рамки индоевропейской цивилизационной общности.

В статье анализируются археологические находки, относящиеся к последней четверти XIII - XIV в., которые проливают свет на историю позднесредневекового Херсонеса (Херсона). После катастрофы, которую Херсон пережил в третьей четверти XIII в., городское поселение продолжало функционировать. Об этом свидетельствуют сохранившиеся в некоторых районах городища жилые помещения и захоронения в пределах бывших храмов и некрополей. Однако размеры города и численность его населения заметно сократились, жизнь в некоторых районах (северо-восточном, северном и отчасти западном) не возродилась. Жилые постройки и храмовые сооружения фиксируются в портовой, юго-восточной, центральной и юго-западной части городища. В первой половине XIV в. в Херсоне активно велась торговля, о чем свидетельствуют находки фрагментов импортной керамики и золотоордынских монет. Материальная культура местного населения в середине - второй половине XIV в. была на достаточно высоком уровне - в археологических слоях присутствует привозная керамика из византийских, испанских, итальянских и золотоордынских центров, в захоронениях обнаружены фрагменты дорогих тканей с серебряным и золотым шитьем. Все это позволяет говорить о том, что Херсон в конце XIII - XIV вв. являлся небольшим портовым городом, включенным в систему генуэзской торговли в Крыму.

В статье рассматривается металлическое зеркало, найденное в ходе раскопок на плато Эски- Кермен в могиле 16/2022 некрополя XIV в., расположенного перед главной базиликой. На дне могилы зачищены остатки погребений женщины и ребенка. Около южного борта могилы было обнаружено металлическое зеркало. Исследуемое зеркало представляет собой металлический диск с изображением пары рыб, плывущих в одном направлении. Данная находка имеет аналогии в памятниках оседлого и кочевого населения регионов, попавших под контроль Золотой Орды. Сюжет с парой рыб заимствован в Китае и во второй половине XIII - XIV в. стал одним из самых тиражируемых для зеркал этого времени. Скорее всего, зеркало было отлито в глиняной форме, о чем свидетельствуют сглаженный орнамент тыльной стороны и шероховатая пористая поверхность. Материалом для изготовления служила оловянисто-свинцовая бронза с высоким содержанием олова (23%), что хорошо коррелируется с результатами элементного анализа зеркал золотоордынского времени с других территорий. Подобный состав сплава обеспечивал серебристый цвет изделий и возможность полировки лицевой стороны.

В статье реконструируется круг общения Иоанна Цеца, известного византийского писателя XII в. С опорой на данные просопографической базы «Prosopography of the Byzantine World» проанализированы главные адресаты интеллектуала: его ученики, родственники и друзья. Установлено, что в переписке с людьми этого круга Иоанн Цец позволял себе нарушать строгие каноны византийской эпистолографии, оставляя место язвительности и иронии, что является знаком высокого доверия между адресатами. Рассмотренные письма содержат многочисленные свидетельства «ученой дружбы», характерной для интеллектуальной среды эпохи Комнинов и, позднее, эпохи Палеологов. Среди друзей и учеников Иоанна Цеца встречаются представители семей Трифилисов, Гавриилакитов, Василаки, Харсианитов, Махитариев и других фамилий, не принадлежавших к правящему клану Комнинов. Автор статьи делает вывод о том, что в окружение Иоанна Цеца входили церковные иерархи, провинциальные чиновники и представители в прошлом знатных семей, потерявших свое положение в правление Комнинов. Состав круга общения демонстрирует, что Цец, оставаясь учителем и грамматиком, не имел прочных связей среди придворных чиновников и представителей военной аристократии, но в то же время не оставлял попыток обзавестись подобными контактами и найти влиятельных покровителей.

В статье анализируются научные труды историков и искусствоведов, написанные в середине XX - начале XXI в., в которых речь идет о русско-византийских контактах в XI-XIII вв. Автор статьи отмечает, что обращение к истории Византии позволяет исследователям создать представление о Древней Руси как о государстве, чья культура развивались параллельно византийской, ни в чем ей не уступая. Однако часть высказанных исследователями утверждений строится на ошибочных трактовках летописных сведений или носит откровенно гипотетический характер, поскольку не подкрепляется археологическими и письменными источниками. Кроме того, исследователи порой демонстрируют недостаточное знание ими истории Византии. В статье рассматриваются наиболее часто встречающиеся историографические ошибки. Отмечается также, что в работах последних десятилетий предприняты не всегда удачные попытки реконструировать культурные контакты Руси (прежде всего, Владимира и Новгорода Великого) c Византией и Западной Европой в княжение Всеволода Большое Гнездо, а также в правление византийского императора Мануила I Комнина.

В статье проанализирован наконечник ножен меча, происходящий из раскопок, проводившихся в 2020 г., в северо-восточной части Керчи на территории античного некрополя. Бутероль относится к типу IIIb2-Каинов цельнолитых медных наконечников ножен мечей, происхождение которых связывается с так называемыми парадными составными высокими наконечниками ножен мечей конца X - начала XI в., производство которых локализуется и в южной, и в северной частях Древнерусского государства. Находка подтверждает вывод о том, что наконечники типа IIIb2, как и их прототипы, производились на территории Древней Руси не ранее первой половины XI в., а их находки за пределами государства (Таврика, Болгар в Поволжье, Венгрия и Румыния) являются свидетельством торговых или военных операций. В статье анализируется также весь комплекс археологических находок из раскопок 2020 г., представленный скандинавской бутеролью, нательным крестиком норманнского типа и тамгообразными знаками на стенках дромоса Царского кургана, которые находят аналогии только среди так называемых «знаков Рюриковичей». Все они свидетельствуют о пребывании древнерусских и скандинавских воинов на территории Боспора. Однако выводы о политической подчиненности восточного Крыма и Боспора Тмутараканскому княжеству на основании приведенных данных не могут быть аргументированы. Ввиду отсутствия узких хронологических рамок бытования анализируемых вещей, их находки, вероятнее всего, являются свидетельством постоянных торговых и культурных связей двух территорий.

Статья посвящена печатям коммеркиариев росов. На сегодняшний день известны две группы таких моливдовулов. В одну из них входят пять экземпляров с изображением патриаршего процветшего креста на двух ступенях на лицевой стороне и греческой надписью «<Печать> коммеркиариев росов» на обороте. Места находок большинства экземпляров известны: один из них был обнаружен в г. Рыбинск на древнерусском поселении Усть- Шексна, три - на территории Великого Новгорода. Кроме того, в эрмитажной коллекции хранится еще одна печать, приобретенная у Османа Нури-бея, торговца древностями, в начале ХХ в. Ее происхождение неизвестно. Печати датируются концом XI - началом XII в. Во вторую группу печатей входят четыре экземпляра. На обеих сторонах помещена метрическая надпись: «Я - печать коммеркиона росов». Они были найдены: в г. Мена Черниговской области (Украина); в Беларуси; на Украине; в с. Глубокое Бориспольского района Киевской области. В. Зайбт датирует их второй или третьей третью XII в. Моливдовулы представляют интерес во многих отношениях. Впервые на византийских печатях встречается этноним Ῥῶς. Не менее интересно упоминание в одном случае «коммеркиариев росов», в другом - «коммеркиона росов». Коммеркиарии, таможенные сборщики, известны вплоть до конца XII в. Коммеркион - совокупность государственных торговых пошлин, обычно он составлял 10 % от стоимости товаров. В обоих случаях речь идет о деятельности византийской таможни в торговле с городами Древней Руси в конце XI - XII в.

К настоящему времени на Тамани (Таманское городище - средневековая Таматарха-Матарха) выявлена целая группа печатей, принадлежавших представителям более чем 20 знатных византийских фамилий XI-XII вв. Среди них известны Дуки, Комнины, Палеологи, Ангелы, Кастамониты, Врахамии и пр. Ряд печатей указывает на устойчивые связи Тамани в XI в. в военно-административной сфере с различными фемными частями Византийской империи, в том числе с Закавказьем. Так, ранее на Таманском городище были найдены печати второй четверти XI в., принадлежавшие Торнику Варазваче, стратигу Калудии, и Феофилакту Далассину. Новой находкой является печать Михаила Опа, катепана Иверии. Параллельный экземпляр происходит из частной коллекции, однако титул «протоспафарий» на ней был прочитан не до конца. Датировка печати основывается на титулатуре Михаила - не позже 1020-х гг. Вместе с этим существуют определенные сомнения в принадлежности Михаила, владельца этих печатей, к хорошо известному в Византии семейству Опов. Если на известной из собрания Dumbarton Oaks печати Михаила Опа на аверсе помещено изображение архангела Михаила, то на двух рассматриваемых печатях присутствует изображение св. Димитрия Солунского. Также на обеих печатях написание фамильного прозвища представлено как Ὠπάς (через альфу), в то время как на печатях остальных представителей семейства Опов оно известно в вариантах (через омегу или омикрон): τῷ Ὠπῷ, τοῦ Ὠπου, τῷ Ὠπόν. В статье приводятся сведения о 16 известных к настоящему времени правителях (катепанах) фемы Иверия (1020-е гг. - 1072 г.) с дополнениями и различными вариантами предлагаемых датировок.

В статье предпринята попытка определить этническую принадлежность наемного контингента неких «вандалов», которые, согласно «Барийским анналам», входили в состав византийского войска под командованием военачальника Ореста, действовавшего в Южной Италии во второй половине 1020-х гг. Данные источников позволяют идентифицировать этих «вандалов» как вендов - полабских славян. Автор полагает, что это мог быть контингент выходцев из племенного союза ободритов, имевших тесные военно-политические связи с Данией. Венды активно занимались разбоем на Балтике, участвовали в военных кампаниях датских конунгов. В связи с этим представляется вероятным, что отряд ободритов присоединился к группе датских авантюристов, отправившихся в Византийскую империю с целью поступления на наемную службу. Их лидером автор статьи считает датского военачальника Эйлива Торгильссона - одного из предводителей йомсвикингов. В августе 1009 г. Эйлив вторгся в Южную Англию, в 1013-1014 гг. возглавлял одну из датских наемных дружин (войско тингаманнов) в Лондоне. В период 1017-1020 гг. носил титул элдормена, а в 1021 г. совершил грабительский поход в юго-западный Уэльс. Около 1025 г. Эйлив и его брат, ярл Ульв Торгильссон, совместно со шведами и норвежцами выступили против конунга Кнута и одержали над ним победу в битве на «Святой Реке». После примирения братьев Торгильссонов с конунгом Кнутом, Эйлив, вероятно, ушел сначала в Страну вендов, а затем в Византию. Поездку ярла Эйлива Торгильссона в Византию автор предлагает датировать периодом 1025-1028 гг.

В статье рассматриваются имеющиеся данные письменных и археологических источников о так называемом «хазарском» периоде в истории Мангупа- Дороса, Q21крупнейшей византийской крепости в Горном Крыму в эпоху раннего Средневековья. Как показывают материалы новейших исследований, единственным источником, свидетельствующим о захвате хазарами крепости Дорос около 786-787 гг. и пребывании здесь хазарского гарнизона, остается «Житие св. Иоанна Готского». Результаты современных раскопок памятника, напротив, указывают на кратковременный характер включения крепости в состав Хазарского каганата и отсутствие серьезных изменений в ее материальной культуре на протяжении VIII - первой половины IX в. Как и прежде, сохраняется этнический состав и основные виды занятий местного населения. Все выявленные ремонты раннесредневековых фортификационных сооружений соотносятся с деятельностью гарнизона крепости в первой половине VIII в. и середине IX - конце X в., когда она входила в состав византийских владений на территории Крыма. Особенно показательным выглядит эволюционное развитие ряда крупных поселенческих структур, открытых в последние годы в центральной части городища, которые свидетельствуют о постепенном формировании городского облика застройки Мангупа в течение VI-XI вв. и превращении его в типичный провинциально-византийский город. Приведенные в работе новые материалы исследований Мангупа- Дороса в «темные века» его истории имеют в целом важное значение для переосмысления сложившихся в историографии представлений о значительной роли Хазарского каганата в истории Крымской Готии и всего Крымского полуострова в VIII-IX вв.

В настоящее время известны две раритетные капители, найденные на Южном берегу Крыма. Разрозненные фрагменты одной из них были обнаружены в 1978-1980 гг. Е. А. Паршиной при раскопках Большого дома Ласпи. Капитель, выполненная из светло-серого известкового мергеля, принадлежит к числу двузонных и может быть легко реконструирована. Она завершалась квадратной плитой с усеченными на углах краями и дугообразными в плане лицевыми сторонами, каждая из которых посередине имела прямоугольный выступ, оформленный в виде восьмилепесткового цветка, и была украшена резными стилизованными листиками. Концы абака снизу поддерживались одинаковыми фигурками орлов. Птицы изображены в высоком рельефе с предельной точностью. Внимание обращают на себя глубокая эмоциональная наполненность и исключительная художественная выразительность скульптур, а также тщательная проработка деталей. Нижний ярус капители был декорирован четырьмя крупными листами мелкозубчатого аканта с сильно отогнутым наружу массивным верхним краем и арочным обрамлением. Под ними находился вал астрагала, украшенный резным растительным орнаментом. Крупный фрагмент второй капители обнаружил художник Д. М. Струков в 1871 г. при раскопках базилики св. Апостолов Петра и Павла в Партените. Находка не сохранилась. Судя по его рисунку, архитектурная деталь завершалась абаком, который на углах поддерживался скульптурными изображениями херувимов. Между ними находились рельефные фигурки животных с книгами - льва и быка, по одной с каждой стороны. С большой долей вероятности можно предположить, что утраченные части капители были украшены символами других евангелистов - орлом и ангелом. Обе находки могут быть датированы Х в. Аналоги данным капителям ни в Крыму, ни за его пределами пока не известны.

Находки подражаний ранневизантийским солидам (VI-VIII вв.), изготовленных из недрагоценного металла и, как правило, затем позолоченных, достаточно давно известны в Крыму. В большинстве своем это имитации широко известных константинопольских солидов Льва III Исавра (717-741). Сегодня эту группу нумизматических памятников дополняет подражание солиду императора Константина V Копронима (741-775), обнаруженное недавно в Горном Крыму, в окрестностях с. Богатырь Бахчисарайского района Республики Крым. Данный экземпляр является достаточно точной копией раннего типа аутентичных солидов Константина V константинопольской чеканки 741-751 гг. Совпадение деталей изображений и легенды новой находки с идентичной имитацией из склепа № 110 могильника Чуфут-Кале позволяет предположить, что, по-видимому, речь идет об изделиях из одной мастерской. Согласиться с мнением В. В. Кропоткина, что данные артефакты являются «монетами местной варварской чеканки», равно как и с точкой зрения В. В. Гурулевой, считавшей, что «имитации следует классифицировать как подделки того времени», возможно, изготовленные хазарскими мастерами, пока не представляется возможным из-за недостаточности данных. Более-менее ясно лишь то, что подражания солидам, скорее всего, участвовали в денежном обращении Таврики.

В ходе археологических исследований на плато Эски-Кермен и в его окрестностях выявлены остатки сооружений, сделанных для водоснабжения города. Для обеспечения питьевой водой жителей крепости в конце VI в. на самом краю восточного обрыва в толще скалы был вырублен лестничный ход к природному источнику воды и построен керамический водопровод, по которому от родников из верховьев балки Бильдеран вода самотеком поступала к юго-восточному подножию плато и собиралась в специально построенном водозаборе. Из него вручную или при помощи вьючного скота жители города поднимали воду на плато, двигаясь по специально прорубленной в скале лестнице, ведшей к восточной калитке. В бытовых целях жители города использовали дождевую воду, для сбора которой в усадьбах устраивалась целая сеть из вырубленных в скале водосточных желобов и цистерн. Очевидно, что византийские инженеры, возводившие крепость на плато, для обеспечения ее водой руководствовались общепринятыми для того времени нормами, нашедшими отражение в трактате о военном искусстве, составленном Флавием Вегецием Ренатом на рубеже IV-V вв. и пользовавшемся популярностью в Средние века.

Западный фортификационный комплекс города на плато Эски- Кермен состоит из оборонительной стены, западного входа в город и крепостного зернохранилища. В 2024 г. автор статьи обследовал фортификационные сооружения на сильно заросшем лесом и кустарником западном краю плато и получил новую информацию о западном участке обороны города. За выступающим скальным выступом X после расчистки от кустарника и деревьев удалось вновь открыть исследовавшийся в 1929 г. участок оборонительной стены. Длина участка составляет 32,7 м. Внешняя и внутренняя облицовка стены сложена из хорошо обтесанных крупных прямоугольных известняковых блоков. Пространство между кладками заполнено необработанными камнями, залитыми известняковым раствором. Длина больших блоков составляет 3,02 м, толщина - 0,4 м, высота - 0,82 м; длина меньших блоков - 1,28 м, толщина - 0,35-0,4 м, высота - 0,82 м; толщина забутовки - 0,85 м. Общая толщина стены в итоге составляет 1,6-1,65 м. Блоки облицовки западной стены значительно длиннее блоков восточной стены. Информация, полученная в результате нового исследования, позволяет пересмотреть выполненные Н. И. Репниковым и Е. В. Веймарном реконструкции обороны на западной стороне плато Эски-Кермен. Опровергнут вывод Е. В. Веймарна о наличии почти на всех выступающих на западном краю скалах оборонительных сооружений. Западную сторону плато защищали высокие вертикальные обрывы и возведенная византийскими военными инженерами оборонительная стена.

В статье рассматриваются особенности повествовательной техники (нарративов) двух историков, относившихся к разным языковым и религиозным традициям, - Иоанна Никиуского, коптского епископа-монофизита из города Никиу (вторая половина VII в.), и прославленного византийского историка эпохи правления Юстиниана I (527-565) Прокопия Кесарийского. Автор сопоставляет сведения двух историков по одному и тому же сюжету - военной кампании Юстиниана в Лазике, небольшом царстве на западе современной Грузии, проведенной в 527-528 гг. Данное сопоставление позволяет выявить специфику методов каждого из историков. Главные вопросы, поставленные в статье: как Иоанн Никиуский и Прокопий Кесарийский рассказывали о вой не в Лазике, в какой последовательности они поместили сюжеты и события, какой идеологической линии придерживались. Главный вывод состоит в том, что труд Иоанна Никиуского («Хроника») принадлежал к жанру церковной истории и в содержательном плане отражал ценности христианской идеологии. Вместе с тем Иоанн Никиуский хорошо знал труды Прокопия, но использовал их выборочно, отдавая предпочтение христианской историографии. Это хорошо видно как раз на примере сюжета с вой ной в Лазике, где Иоанн практически полностью следовал версии, изложенной не у Прокопия, а у другого христианского хрониста - Иоанна Малалы, тоже жившего во времена Юстиниана.

Эфесский собор 431 г. дал начало формированию в Римской империи и христианской церкви института Вселенского собора. В IV - начале V в. эпитет «вселенский» время от времени прилагался только к Никейскому собору 325 г. Последующие Соборы, вне зависимости от их значимости и представительности, не претендовали на статус «вселенского» и не прилагали к себе этого эпитета, чтобы подчеркнуть уникальность и особый статус Собора в Никее. Первая сознательная попытка приложить к своему Собору эпитет «вселенский» и уравнять его статус и значимость с Никейским была предпринята епископами во главе с Кириллом Александрийским в Эфесе. Настоящая статья представляет собой анализ актов Собора 431 г., с целью выявить обстоятельства, которые побудили сторонников Кирилла Александрийского применить к их Собору эпитет «вселенский» и заявить о его равнозначности Никейскому собору 325 г. Показано, что это было сделано в ситуации раскола, когда приверженцы Иоанна Антиохийского открыли в Эфесе свой Собор, отказавшись признать легитимность решений Кирилла Александрийского и его сторонников в отношении Нестория Константинопольского и его вероучения. Обе партии, считавшие легитимным Собором себя, а противников называвшие «отступническим синедрионом», вынесли друг другу осуждение, а затем апеллировали к императору. В этой ситуации Собору Кирилла Александрийского было необходимо продемонстрировать, что именно он является легитимным, а его решения - правомерными. Использовав прибытие римских легатов и их присоединение к решениям первой соборной сессии, сторонники Кирилла объявили свой Собор общим Собором Востока и Запада и, как следствие, вселенским. Именно с момента присоединения римских легатов к приговору против Нестория, Собор Кирилла Александрийского начинает использовать в своих документах эпитет «вселенский» наряду с эпитетами «святой и великий». Как следствие, возникает идея о Вселенском соборе не как о разовом событии, а как об особом институте, обладающем высшим вероучительным и церковно-политическим авторитетом, которая затем окончательно утверждается на Эфесском соборе 449 г. и Халкидонском соборе 451 г.

Статья посвящена антропологическому аспекту захвата Рима вой сками Алариха, кульминационного события кризиса 408-410 гг. на Апеннинском полуострове. Опираясь на сведения нарративных источников, археологические данные, применяя метод просопографического анализа, автор исследует сведения о повреждениях частных и общественных зданий города Рима, а также анализирует, как горожане спасались от готской угрозы. Автор приходит к заключению, что отсутствие археологически зафиксированных разрушений в Риме, надежно связанных с разграблением 410 г., не является свидетельством того, что город не пострадал. Повреждения затронули всю территорию Рима, а насилия, грабежи и убийства коснулись многих жителей. Пытаясь спастись от варваров, римляне бежали из города или искали убежища в храмах. Но если простые горожане оставались в Риме или эвакуировались на о. Игилий, то аристократы имели возможность мигрировать в западном направлении (о. Игилий), южном (Северная Африка), восточном (Палестина) или северном (Равенна). За некоторыми исключениями во всех проанализированных случаях миграции были краткосрочными. Переезды же римских аристократов из Италии в Северную Африку или Палестину, возможно, были связаны не столько с нашествием варваров, сколько с желанием посвятить себя служению Богу вдали от городских центров. В целом, разграбление Рима 410 г. оказалось тяжелым испытанием для города и его жителей, однако экономические ресурсы, которыми владели представители сенаторской аристократии, позволили быстро восстановить прежний уровень жизни.

Целью статьи является определение основных черт и особенностей костюма оседлого населения Боспора Киммерийского в гуннскую эпоху (последняя треть IV - середина V в.). Элементы мужского костюма представлены в основном металлическими деталями ременной гарнитуры пояса и обуви. Женский костюм этой эпохи принадлежит нескольким традициям: понтийской, германской и понтогерманской. Понтийская традиция характеризуется наличием элементов женского убора (серьги, ожерелья, браслеты, металлические аппликации) при отсутствии фибул, типичных для германцев. Костюм германской традиции включает две парных фибулы, находившиеся на плечах или пекторальной части. Понтогерманский костюм включает как германские фибулы, так и элементы понтийского костюма. Основными предметами, определяющими специфику костюма Боспора Киммерийского в гуннское время, являются некоторые типы гарнитуры пояса и обуви, фибулы местной традиции, металлические накладки-аппликации, металлические пронизи, ожерелья с конусовидными подвесками и лунницами, калачевидные и трехлепестковые серьги, металлические зеркала с центральной петлей, браслеты с зооморфными окончаниями. В костюме боспорян гуннского времени присутствуют и другие элементы, зона распространения которых охватывает огромные территории, и поэтому они не могут считаться типично боспорскими. К ним можно отнести фибулы-цикады, серьги с многогранником на одном конце, браслеты с расширенными концами, «хоботковидные» пряжки и др. Вместе с тем характерные для понтийского / боспорского костюма элементы также широко распространяются в Европе гуннского времени. Все это придает боспорскому костюму эпохи Великого переселения народов вполне интернациональный характер, типичный для оседлого населения как на территории Римской империи, так и в прилегающих регионах Барбарикума.

Автор статьи исходит из того, что основной задачей Аммиана Марцеллина при описании кочевников в XXXI книге Res Gestae была не адекватная презентация их как абсолютно чуждых для античной цивилизации сил, но как одной из первопричин цепи событий, которые привели к катастрофе под Адрианополем в 378 г. По мнению автора статьи, для решения такой литературно-пропагандистской задачи историк не только расчеловечил гуннов, представив их чудовищной альтернативой античной цивилизации, но и использовал для этого богатый набор стереотипов описания варварского мира, формировавшихся еще во времена Гомера и Геродота и закрепившихся в эпоху Тацита и Вергилия. При этом автор Res Gestae даже не делает попытки ранжировать такие пассажи и характеристики по принципу уровня достоверности, по жанровому происхождению и т. д. Кроме того, Аммиан отверг типичную для этих стереотипов идеализацию примитивной, лишенной стремления к излишествам жизни варваров. Все качества пасторальной и умеренной жизни примитивных этносов представлены в Res Gestae негативно, чтобы гиперболизировать чуждость этих народов. Построенная на подобных принципах идея возможности использования стереотипов как кривого зеркала добавила непредсказуемости в восприятие варварского мира. Отчасти эта непредсказуемость (еще бόльшая чуждость) определялась отсутствием земледелия, законов, цивилизованного жилья, царской власти и т. д., что делало этих номадов сродни циклопам, изображенным Гомером. Все эти качества в совокупности исключали возможность договоренностей с варварами подобного типа. На фоне пережитой катастрофы под Адрианополем констатация этого факта делала будущее империи еще более неопределенным.