Настоящая работа продолжает исследование, начатое в статье «Договор о запрещении ядерного оружия: введение в проблематику» (2024. № 6. С. 5-12). Автор предлагает международно-правовой анализ ключевых положений Договора 2017 г. с позиции основ права международной безопасности (в системной связи с Уставом ООН 1945 г. и Договором о нераспространении ядерного оружия 1968 г.) и права международных договоров. В процессе анализа выявляются явные пробелы, противоречия и несостыковки как с существующим режимом нераспространения ядерного оружия и обязательствами ядерных держав, так и с отдельными положениями самого Договора 2017 г. Низкая юридическая эффективность норм и невысокое качество всего международного режима обусловлены не только отсутствием среди разработчиков текста ядерных держав, но и явно неудачной попыткой искусственно соединить в рамках Договора различные нормы действующих режимов ядерного, химического и бактериологического нераспространения. В результате автор приходит к выводу, что даже присоединение к Договору 2017 г. стран, de jure и de facto обладающих ядерным оружием, не сможет обеспечить гарантированное ядерное разоружение.
Китайская доктрина международного права сформировалась во второй половине XX в., во многом под влиянием советской доктрины. Многие из заимствованных идей были впоследствии переработаны и адаптированы к внешнеполитическим задачам КНР. В статье рассматривается история китайской доктрины с 1949 г. (основание КНР) по 1992 г. (победа сторонников реформ). В этот период Китай пережил несколько радикальных изменений как во внутренней, так и во внешней политике. Эти изменения, однако, почти не затронули правовую доктрину: работы, опубликованные в 80-х гг., менее радикальны, чем работы 50-х гг., но также делают акценты на суверенитете, согласовании воль, сосуществовании и т. д. После рассмотрения внутреннего и внешнего контекстов автор освещает развитие юридического образования и науки, марксистский подход как методологическую основу китайской доктрины, позиции китайской доктрины по отношению к отдельным проблемам международного права и, наконец, ее вклад в развитие международного права, как его видят сами китайские ученые. В заключении выделяются общие особенности китайской доктрины. К их числу относятся лояльность ученых по отношению к государству, отсутствие претензий на оригинальность, дефицит критики и публичной дискуссии, структурированность, неразвитость абстрактного мышления и юридического языка, узкая (китайская) перспектива и значительные внешние влияния. Многие из этих особенностей объясняются особым социальным статусом китайского ученого: китайская интеллигенция никогда не образовывала отдельного класса, но всегда входила в правящий класс; важной частью карьеры ученого была сдача экзамена на доступ к госслужбе; его главной целью являлось не установление истины, а поддержка правительства и забота о народе. В целом китайская доктрина международного права выглядит уникальным и интересным артефактом. С одной стороны, она воспроизводит многие западные идеи; с другой стороны, она содержит элементы конфуцианской морали, выражает синоцентричную концепцию миропорядка и обладает сходством с доктринами эпохи империи и периода Гоминьдана. Вопрос о перспективах ее развития и ее возможном влиянии на глобальный порядок остается открытым.
В статье утверждается, что в настоящее время прямой судебный нормоконтроль осуществляется лишь в отношении таких источников трудового права, которые принимаются публичными субъектами. Автор критически относится к указанному решению законодателя и к доктринальной идее о невозможности применения прямого судебного нормоконтроля к специфическим источникам трудового права, принимаемым непубличными субъектами (локальным нормативным актам, коллективным договорам и соглашениям, актам общероссийских спортивных федераций, внутренним установлениям религиозных организаций). Основываясь на аргументах о развитии прямого судебного нормоконтроля, расширении его предмета, эволюции источников трудового права, автор подчеркивает, что сущностным признаком прямого судебного нормоконтроля является распространение проверяемого акта на неопределенный круг лиц, а не публичность субъекта, принявшего акт. Автор приходит к выводу о том, что специфические источники трудового права отвечают всем необходимым признакам для констатации допустимости осуществления прямого судебного нормоконтроля в отношении них. В заключение автор выражает надежду на то, что прямой судебный нормоконтроль в отношении источников трудового права особого рода станет эффективным способом защиты от нормотворческих дефектов в сфере наемного труда.
В ходе исторического развития в обществе могут складываться новые виды социальных отношений, требующие правовой регламентации. Формирующиеся правовые массивы нужно интегрировать в существующую систему права и законодательства. Это возможно только при условии теоретической проработки вопроса. Осмысление «права социальной культуры» - яркий исторический пример такой интеграции, способствующей выводу необходимых теоретических положений. В работе приведен краткий очерк положения сферы культуры в конце XIX - начале XX в. в Российской империи, описаны коренные изменения, которые были совершены большевистской властью. Очерчены основные исторические этапы дискуссии о месте «права социальной культуры» в системе социалистического права. На базе полученных результатов сформулирован ряд актуальных выводов общего характера (о логике дискуссии, значении правовой науки и др.).
В статье исследуется расширительное толкование Верховным Судом РФ субъектного состава возмещения ущерба, причиненного преступлением, на примере освобождения от ответственности с назначением судебного штрафа. Автор анализирует предоставление третьим лицам возможности уплаты возмещения с позиции противоречия доктринальным основам уголовного права. Отмечается, что единственным условием, которое необходимо выполнить для освобождения по ст. 76.2 УК РФ, является возмещение ущерба, при этом оно-то и может быть исполнено другим лицом, не причастным к совершению преступного деяния. Аргументируется, что освобождение от ответственности выступает специфичной мерой уголовно-правового воздействия, оно носит стимулирующий характер, поскольку позволяет виновному продемонстрировать и доказать нивелирование своей общественной опасности путем самостоятельного совершения добровольных действий. В случае же выполнения условий лицами, не причастными к совершению преступления, вывод об утрате общественной опасности виновным представляет собой фикцию. Приводятся доводы, обосновывающие, что освобождение от ответственности - это поощрение, которое, по своей сути, должно предоставляться только лицу, заслуживающему его своими активными действиями. Изучение сущности базового уголовно-правового принципа личной ответственности в отечественном уголовном законодательстве позволило автору установить факт его нарушения в исследуемой позиции Верховного Суда РФ. Выполнение любых условий освобождения должно носить исключительно личный характер. Особое внимание уделяется аспекту неуместного «внедрения» механизмов гражданско-правовой принадлежности в уголовное право. В качестве вывода автор предлагает исключить такое допущение из актов официального толкования или конкретизировать его интерпретацию.
Автор констатирует расширение спектра криминалистически значимой информации, которая может быть использована для расследования преступлений и обеспечения кибербезопасности и личной безопасности граждан за счет сетевой информации. При рассмотрении основных монографических исследований, связанных с выделением сетевой криминалистики (криминалистического исследования компьютерных систем и сетей) в качестве самостоятельного раздела, указано, что до последнего времени исследованию подвергались лишь глобальная сеть Интернет и отчасти локальные сети. Между тем выделяется более широкий спектр сетей по функционалу и уровню обслуживания: нательная (BAN), персональная (PAN), локальная (LAN), кампусная (CAN), городская (MAN) и глобальная сети (WAN). Основное внимание уделено двум первым уровням компьютерных сетей, имеющим непосредственную взаимосвязь с конкретным человеком. Утверждается, что релевантная информация может быть извлечена из сетей практически любого типа. Рассмотрены криминалистические аспекты выявления и исследования данных сетей, а также их применения. Анализируется возможность использования этих сетей для несомненной идентификации человека, оценки действий в определенный момент времени и др. Электронная природа обозначенной информации характеризует возможность ее трансформации в электронные доказательства в различных видах судопроизводства.
Определяются особенности современного механизма правового регулирования деятельности Банка России в сфере защиты прав потребителей финансовых услуг, а также тенденции и актуальные направления его влияния на формирование правового регулирования ответственности финансовых организаций за нарушение положений нормативных правовых актов и осуществление недобросовестных действий в отношении потребителей. Исследуется новый правовой механизм рассмотрения обращений и жалоб потребителей финансовых услуг Банком России, вступивший в действие с 1 июля 2024 г. и предполагающий перенаправление обращений на рассмотрение в финансовую организацию, действия которой обжалуются. Анализируются его положительные стороны и риски. Отдельно рассматриваются особенности поведенческого надзора Банка России, формирования им подходов к правовому регулированию предоставления финансовых услуг и причины осуществления недобросовестных практик финансовыми организациями. Автор приходит к выводу о постоянной и масштабной работе, осуществляемой Банком России в сфере защиты прав потребителей финансовых услуг. Объем полномочий и количество реализуемых мероприятий позволяют говорить о том, что защита прав потребителей финансовых услуг может быть признана функцией Банка России. Предлагается внесение изменений в законодательство для ее закрепления.
Период с 1911 по 1949 г. - время «сборки» Китая как государства. В течение этого времени он опробовал разные формы правления и территориального устройства и разные идеологии, использовал разные внешнеполитические стратегии: изоляционизм, ориентацию на Запад и сотрудничество с СССР. Результатами стали выбор в пользу республики, унитаризма и коммунизма (все это с выраженной китайской спецификой) и формирование паттернов, определяющих внутреннюю и внешнюю политику Китая. Статья описывает процесс развития китайского государства, акцент сделан на событиях, имеющих отношение к международному праву. Указанный период делится на две части: период политической турбулентности, предшествовавший японской агрессии (1911-1931), и период относительной консолидации (1931-1949), вызванный данной агрессией. Кроме того, рассматриваются состояние китайской доктрины международного права, обстоятельства отделения Монголии и отношения между Китаем и Тибетом. В заключении автор делает ряд выводов. Во-первых, в указанный период Китай решил сразу четыре задачи: он преодолел зависимость от иностранных государств, отказался от старой феодальной системы в пользу республики, преодолел региональную раздробленность и разрешил классовые противоречия. Во-вторых, институты современного китайского государства были сформированы как ответ на вызовы, вставшие перед китайским народом. В-третьих, внешнеполитические задачи были решены лишь частично: Китай добился отмены неравноправных договоров и частично восстановил свою территориальную целостность, но не смог эффективно противодействовать агрессии со стороны Японии. В-четвертых, опыт данного периода определил внешнеполитические стратегии Китая (самодостаточность, инструментализм и др.). В-пятых, трансформация Китая породила ряд новых проблем, связанных с самоопределением, изоляционизмом и рецепцией права.
Анализируется новелла ч. 4 ст. 67.1 Конституции РФ с позиции ее соотносимо-сти с действующим социально-обеспечительным, а также смежным законодательством, адресно направленным на реализацию социальной политики в отношении детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей. Дается характеристика современным законодательным тенденциям, именуемым «социальным конституционализмом» и «детоцентризмом», приводятся точки зрения ученых-юристов на этот счет. Уделяется внимание проблемам детской бедности и социального сиротства, законодательным решениям этих проблем, принятие которых обусловлено провозглашением России социальным государством. Отмечается правовая неопределенность в части понимания конституционной терминологии, в том числе обозначенной в ч. 4 ст. 67.1 Конституции РФ. Дается оценка новому вектору социальной политики, нашедшей отражение в обновленной редакции п. 1 ст. 123 СК РФ и получившей обозначение «деинституционализация детей-сирот». Делается общий вывод о том, что детство любого ребенка (а ребенка, попавшего в трудную жизненную ситуацию, - в первую очередь) должно быть окружено всесторонней заботой государства. Для решения этой задачи необходим кардинальный пересмотр социальной политики, ограничение которой выплатой социальных пособий представляется недопустимым, поскольку нарушает социальный баланс. Кроме того, констатируется, что приоритет заботы о семье и ребенке должен исходить от государства, и именно государство в первую очередь обязано обеспечивать заботу о ребенке и гарантировать его благополучие.