Государство, религия, церковь в России и за рубежом

В статье рассматриваются выставки современного искусства в России XXI века, вызвавшие обвинения в «богохульстве» и обширную общественную дискуссию и ставшие поводом для обращения в правоохранительные органы. В первой части статьи я ретроспективно покажу историю наиболее громких «богохульственных» выставок современного искусства в России, ставших прецедентами применения 282 статьи УК РФ в отношении художников, которые после кейса Pussy Riot, привели к внесению изменений в статью в Уголовном кодексе, ужесточающую наказание за оскорбление чувств верующих. Это, в свою очередь, дало верующим и радикальным националистическим и православным движениям основание обращаться в правоохранительные органы для инициирования проверок и привлечения к ответственности художников и акционистов. Во второй части статьи я подробнее остановлюсь на двух выставках, которые проходили в одном из наиболее консервативных российских государственных художественных музеев — Государственном Эрмитаже — выставке английских художников братьев Чепмен «Конец веселья» 2012 года и выставке бельгийского художника Яна Фабра «Ян Фабр. Рыцарь отчаяния — воин красоты» 2016 года. С помощью концепции, предложенной голландским антропологом Дж. Веррипсом, я постараюсь рассмотреть, как недовольные выставкой концептуализировали свое возмущение и задетые чувства. А также как разные стороны (сотрудники Эрмитажа, православные верующие, прокуратура) оспаривали и обосновывали «богохульственный» характер выставок.

В фокусе данной статьи — дискурсивное конструирование внутренних состояний, ассоциируемых с оскорблением религиозных чувств. В основе исследования лежит анализ материалов судебных решений по уголовным делам по статье 148 УК ч. 1 и ч. 2, а также гражданских дел с требованием компенсации морального вреда за «оскорбление чувств верующих» по статье 151 ГК. В правовых документах создается модель интерсубъективной ситуации оскорбления, рассматриваемой с опорой на внутренние состояния участников этой ситуации — интенций в случае обвиняемых и эмоций в случае потерпевших, которые выводятся посредством юридического языка. Дискурсивная реконструкция интенций обвиняемых оформляется с опорой на морально-правовые категории, вследствие чего создается образ личности, последовательно и намеренно нарушающей нормы морального порядка. Для защиты этого порядка избираются «религиозные чувства», которые «переводятся» в термины морального вреда и нравственных страданий. Таким образом, в контексте современной правовой защиты «чувств верующих» антиобщественное поведение обвиняемых противопоставляется поведению общественному, то есть моральному — а именно уважительному по отношению к определенным (чаще всего православным) символам. Типичным же антиподом обвиняемому выступает человек религиозный, или, вернее, тот, кто должным образом демонстрирует эмоциональную реакцию на трансгрессию моральных границ.

В статье рассматриваются примеры советских гражданских ритуалов 1960‑х годов, в которых погибший на фронте солдат наделялся личным голосом для обращения к живым. В атеистическом государстве голоса мертвых должны были быть очевидной условностью, своего рода театральным приемом, но формат советской коммеморативной драмы не предполагал возможности артикуляции этой условности. Основным сюжетом статьи стала история трех писем в будущее, созданных для новороссийской «капсулы времени» 1967 года. Письма были написаны членами подросткового клуба «Шхуна ровесников» от имени подростков, ушедших добровольцами на войну и погибших на фронте. Эти тексты должны были служить медиатором между уже умершими комсомольцами 1940‑х годов и еще не родившимися подростками 2010‑х. Статья рассматривает их как пример ритуальной речи. Опираясь на теорию «социального голоса» Ирвина Гофмана, авторы помещают практики говорения от имени мертвых в более широкий контекст практик государственной политики памяти 1960‑х годов, строившейся на освоении живыми идеи своего неоплатного долга перед мертвыми.

Статья посвящена ресемантизации и новой мифологизации обсценной лексики в современной православной культуре и более широких культурных контекстах. Можно предполагать, что приблизительно до XVI в. «матерные» лексемы и формулы, будучи оскорбительными и постыдными, в целом не обладали устойчивыми религиозными или магическими коннотациями. Это отличает «русский мат» от многих табуированных формул в других христианских культурах Средних веков и Нового времени. В дальнейшем соответствующие табу переживают несколько периодов мифологизации и даже политизации. В 2000‑е и в 2010е гг. российское общество пережило нечто вроде моральной паники, связанной с матерной бранью. Эта паника, отчасти спровоцированная довольно резким изменением общественного отношения к соответствующей группе лексем, сочетала моральный, религиозный и политический алармизм. Православный «антиматерный» дискурс постсоветских десятилетий опирается сразу на несколько гетерогенных положений и систем аргументации. Особый интерес здесь представляют квазибиологические идеи, основанные на типичном для культуры нью‑эйджа онтологическом холизме: предполагается, что «позитивные» или «негативные» слова и формулы, а также мысли могут оказывать прямое воздействие на организмы и неживую материю посредством неизвестных современной физике полей и энергетических потоков. Несмотря на очевидную гетерогенность и даже эклектизм, обсуждаемая религиозная ресемантизация лексических и речевых табу может быть описана и проанализирована в терминах особой и по‑своему последовательной онтологической перспективы.

Статья посвящена акторам «антисектантского» движения в постсоветской России, а точнее, их риторике, направленной против новых религиозных движений, и тем ценностям, защитой которых они обосновывают свои действия и высказывания. В тексте обозначаются примеры такой риторики в имперской, советской и постсоветской России с фокусом на основаниях, которые позволяли тем или иным героям и структурам выступать против различных религиозных организаций. Затем обсуждается современное состояние движения и ключевые организации и личности внутри него, а также специфика тех ценностей, которые его акторы декларативно защищают. В статье также делаются предположения о причинах и механизмах формирования того варианта антисектантской риторики, который сложился в постсоветской России. Кроме того, в тексте описываются основания, позволяющие авторам рассуждать о существовании в постсоветской России единого антисектантского поля, акторы которого, независимо от наличия или отсутствия аффилиации с религиозными институтами, продуцируют схожую риторику, центром которой оказывается необходимость защиты границ светского сакрального от посягательств критикуемых ими религиозных движений.

Вступительная статья к тематическому блоку касается теоретических вопросов исследования ритуала и сакрального в секулярных и постсекулярных культурах. Социальные исследования последних десятилетий показывают, что однозначное противопоставление религии и секуляризма не вполне работоспособно в качестве социально‑исторической концепции, а представления о священном в современных обществах оказываются по‑своему динамичными и противоречивыми. Вошедшие в подборку статьи посвящены антропологическим аспектам производства сакрального в России второй половины XX — начала XXI в. Результаты этих исследований позволяют высказать несколько общих соображений. Во‑первых, мы наблюдаем очень динамичную картину процессов сакрализации и ритуализации в самых разных сегментах повседневности. Во‑вторых, в современной культуре персонифицированные ритуальные агенты постепенно теряют свой статус и в целом уступают место безличным (и, соответственно, плохо контролируемым) силам. В‑третьих, наблюдаемые в окружающем нас мире типы сакрализации в существенной степени связаны с формированием новой онтологии, стирающей границы между природным, социальным и моральным порядком.

Для цитирования: Щедрина О. М. Рецензия на: Осокина Е. Судьбы икон в Стране Советов. 1920–1930-е. М.: Новое литературное обозрение, 2023. 416 с. Государство, религия, церковь в России и за рубежом. 2024;42(3): 336-346. https://doi. org/10.22394/2073-7203-2024-42-3-336-346

Рецензия на: Бурмистров К. В поисках Зефиреи: Заметки о каббале и «тайных науках» в русской культуре первой трети XX века. М.: Новое литературное обозрение, 2024. 392 с.: ил. (Серия “Studia religiosa”)

Для цитирования: Соколова Е. В. Рецензия на: Бурмистров К. В поисках Зефиреи: Заметки о каббале и «тайных науках» в русской культуре первой трети XX века. М.: Новое литературное обозрение, 2024. 392 с.: ил. (Серия “Studia religiosa”)// Государство, религия, церковь в России и за рубежом. 2024. No 42(3). С. 327–335. https://doi. org/10.22394/2073-7203-2024-42-3-327-335

В современной российской социологии религии слабая религиозность православных интерпретируется либо как «номинальная» принадлежность к православию, либо как нахождение на той или иной ступени на линейном пути к полному воцерковлению. Каждая из этих точек зрения страдает редукционизмом, чрезмерно упрощая богатую религиозную жизнь. В современном мире границы между основными оппозициями (сакральное — профанное, религиозное — светское), на которых строилась социология религии, перестают быть очевидными. Мы пытаемся обнаружить новые религиозные темы и установить, насколько значимый вклад в их развитие вносят как традиционное церковное благочестие, так и новые ценности современности (самореализация, экологичность, телесность…). Анализ проводится в рамках Q‑методологии: выделяется 8 прототипов религиозности на основании 30 Q‑сортировок набора из 136 карточек и глубинных интервью. Набор «Слабая религиозность» для Q‑сортировки разработан с опорой на идеи «Невидимой религии» Т. Лукмана и репрезентирует 8 сфер. Каждая сфера актуализируется через набор суждений, описывающих потенциальные опыты трансцендентного на разных уровнях или указывающих на важность этого опыта. Описания (всего 136) сформулированы в третьем лице. Выделено 8 прототипов: 1) «классическая» религиозность, 2) гражданская и политическая активность, 3) отношения с другими людьми, 4) духовность (спиритуальность), 5) телесность и здоровый образ жизни, 6) творчество и личная самореализация, 7) саморазвитие и общее благо, 8) работа. Мы показываем, что полученные прототипы могут интерпретироваться именно как религиозные, несводимые к какому‑либо нерелигиозному фактору.

Статья посвящена тому, каким образом религиозно ориентированные некоммерческие организации, как аффилированные с Русской православной церковью, так и те, связь которых с православием неочевидна, осуществляют патриотическое воспитание посредством военизированной активности и обучения боевым искусствам (или спорта). Авторы предлагают свой вариант ответа на вопрос, почему религиозно ориентированные группы проявляют усиливающийся интерес к военно‑патриотическому воспитанию и по какой причине это воспитание осуществляется в основном посредством спорта и боевых искусств. Предполагается, что патриотическая деятельность служит не только средством доступа к финансовой поддержке, но и способом легитимации существования групп, которые могут находиться в конфликте с церковной иерархией. Патриотическое воспитание также отражает стремление религиозно ориентированных организаций вернуться к ритуальным корням спорта и других телесных практик, представляя их как форму мирской аскезы. Статья основана на методе крупнопланового исследования бывшей Покровской обители (Пермь), центра «Спас» (Обнинск), всероссийского движения «Сорок Сороков» и других организаций.

Объектом исследования является декоративное и вотивное убранство русской иконы середины XIX — начала XXI в., а предметом — оклады, ризы, нимбы и венцы фолежных и подфолежных образ(к)ов. Новизна постановки вопроса видится соавторам в двух аспектах: (а) используется ясно очерченный одним регионом «Брянский кейс», до сих пор не попавший в поле зрения специалистов‑иконоведов; (б) внимание сосредоточено не столько на результате декорирования фольгой иконных досок, сколько на тонкостях процесса производства деталей, из которых собирается готовый киот, что позволяет различать местные приемы обращения с фольгой и грамотно атрибутировать сохранившиеся памятники народного ремесла. Основные методы исследования выдержаны в рамках материального, иконического, семиотического и «поворота к религии», а именно: включенное наблюдение, дескрипция, case study, комплексный религиоведческий анализ. Соавторы пришли к выводу, что можно уверенно говорить о непрекращающейся преемственности поколений мастеров на Брянщине, а фиксация разнообразной техники обработки фольги и подручных материалов способствует современной музееведческой каталогизации и искусствоведческой атрибуции фолежных и подфолежных икон.

В статье рассматриваются два объекта, которые распространились в Российской империи в первой половине XIX в. и, казалось бы, имели немного общего: рождественские елки и иконы‑киотки (религиозные образа в деревянных киотах, украшенные фольгой). Как показывает автор, с первых же десятилетий своего существования эти гибридные артефакты оказались связаны друг с другом по многим параметрам. Их объединяли используемые материалы — фольга, бумага, хромолитографические образки и др.; принципы украшения — прежде всего имитация драгоценных металлов, использование недорогих сверкающих декоративных элементов; промыслы и производственные практики, которые снабжали их этими элементами. Морфология и символика рождественской елки были тесно завязаны на христианском контексте и очевидно сближались в этом с иконой. Наконец, практики взаимодействия с этими объектами и эмоциональные регистры, связанные с ними, также имели много общего. Религиозный и около‑религиозный домашний объект на протяжении XIX в. развивались по близким траекториям. После революции, на волне антирелигиозных кампаний, большевики пытались истребить эти артефакты и обряды, в которых они были задействованы. Однако и икона, и рождественское дерево пережили гонения 1920‑х и 1930‑х гг. и адаптировались к новым культурным и материальным условиям. Морфология советской елки и советской иконы вновь оказалась родственной. В дальнейшем иконы стали заимствовать элементы сначала от дореволюционных, а затем и от советских елок, что еще больше сблизило эти бриколажные объекты. Наконец, в последние десятилетия советская елочная игрушка и советская икона переживают сходные сценарии, превращаясь в культурный, научный и музейный объект.