Статья посвящена ранней литературной публицистике Андрея Платонова и «манифесту» Валентина Распутина, в которых представлены установочный и завершающий этапы эволюции советской литературы. Актуальность темы обусловлена возобновлением исследовательского интереса к советской эпохе, необходимостью преодоления оценочных стереотипов. Новизна определяется постановкой проблемы и исследовательским подходом. Показано, что смысл и логика неформализованного писательского диалога выводят на проблему специфики национального литературного процесса, циклическая эволюция которого предопределена поиском ответов на вечные для русской литературы вопросы: кто я? к кому обращаюсь? ради чего? Как показывают публикации Платонова, советская литература начиналась с явного доминирования идеи создания «пролетарской» литературы. Аксиологические основания новой литературы изначально были представлены в смысловой структуре лексико-семантического поля «Труд», презентуемого романтико-патетически. Распутин свидетельствует, что в литературном дискурсе конца советской эпохи начинают доминировать массовые и постмодерные творческие установки. Надежду на сохранение преемственности и очередное обновление литературного пространства он связывает с будущим, в котором ключевым словом литературного дискурса станет существительное «народ» с его трактовкой в контексте национальной культурной традиции и истории.
Статья посвящена принципам конструирования маргинального нарратива в переводном древнерусском памятнике редакции XV века «Стефанит и Ихнилат». Новизна исследования базируется на впервые поставленном вопросе о возможности выявления маргинальных практик повествования в древнерусских текстах указанного периода. Выявлено, что маргинальность нарратива в восприятии древнерусского читателя обеспечивается особенностями повествовательной структуры памятника. Сообщается, что использование авторами славянской версии оригинальной формы произведения приводит к конструированию сюжетной занимательности как череды опоясывающих сюжетов. Показано, что в древнерусском произведении на восточную тематику использование диалогов в качестве основного сюжетного приема начинает функционировать как необходимый базис для создания отдельного нарративного пласта. Подчеркивается, что подобный эффект в памятнике достигается формой рассказа в рассказе от лица неантропоморфных повествователей, одновременно персонажей и сказителей. Доказано, что «неестественность» повествования вскрывается за счет дополнительного подтекста произведения. Автор приходит к выводу о том, что подчеркнутое равноправие героев-зверей и автора, двоякость образов, эффект двоемирия, изобретательная работа переписчика с текстом дают возможность рассматривать памятник в контексте поэтики литературы рефлективного традиционализма.
Актуальность исследования обусловлена научной значимостью проблемы русскоскандинавских взаимосвязей, особенно на рубеже XIX—XX веков. В статье в контексте заявленной проблематики — культурного диалога России и Скандинавии — анализируются ранние произведения одного из ярчайших представителей русского символизма, Андрея Белого. В исследовании использован недавно введенный в научный оборот автобиографический материал, без которого невозможен полноценный анализ написанного Андреем Белым. Выполнен краткий обзор подходов к симфониям (главным образом, к «Северной симфонии (1-й героической)»). На основе автобиографического и эпистолярного наследия выявлены вопросы рецепции Андреем Белым музыки Э. Грига и драм Г. Ибсена, проанализированы образы, навеянные тематикой Севера, скандинавским фольклором и мифологией. Обозначены мотивы «Северной симфонии (1-й героической)» (Вечности, Зари, безвременья и др.). Сделаны выводы о том, что художественное пространство «Северной симфонии» представлено как «пространство сознания» повествователя. В ходе проведенного исследования выявлены такие черты, как ориентация симфонии Андрея Белого на структуру музыкального произведения, приемы выразительности, а также введение в прозу ритма. Утверждается, что затем они находят свое воплощение в последующих произведениях писателя («Петербург», 1913, «Москва», 1924—1932).
Статья посвящена поэтической космологии М. В. Ломоносова и Г. Р. Державина. Космологическая поэзия Ломоносова и Державина рассмотрена в аспекте визуализации словесного художественного образа. В статье прослежена эволюция принципов создания космического пространства в философской поэзии второй половины XVIII века. Посредством соотнесения эмпирической и научной картины мира с основами христианского мировоззрения доказано, что при общем для поэтов понимании Вселенной как божественного творения, богопостижения как интеллектуального обращения к каждому элементу галактики поэтическая космология Ломоносова и Державина неодинакова. Утверждается, что «Утренние размышления о Божием величестве» Ломоносова явились безусловным образцом синтеза научного и эмпирического знания, его опытные наблюдения за движением небесных тел стали импульсом, наметившим взаимопроникновение символического и рационального взгляда на пространство Вселенной. Анализ произведения Державина «Утро» показал, что он, развивая астрономическую тему в русской поэзии, идет по пути эстетизации космоса, привнося в космогонию яркие цветосветовые детали. Выявлено новаторство художественной космологии Державина по отношению к физико-теологической поэзии Ломоносова, связанное с расширением изображения космического пространства за счет внимания к деталям описания земного бытия и его прославления.
Статья посвящена латинскому «рамочному тексту» одного из ключевых стихотворных сборников Вяч. Иванова «Cor Ardens». Рассматриваются вопросы семантики и символики латинских элементов в заголовочном комплексе, объединяющем названия разных уровней иерархической структуры издания: сборника как макро-цикла, разделов-книг, входящих в него, циклов, отдельных стихотворений. В качестве материалов привлекаются элементы рамы текста: заглавия, подзаголовки, эпиграфы и посвящения. Поднимается вопрос о важности латинского кода в раме текста, в связи с тем, что удельный вес цитат и высказываний на латинском языке в рамочных элементах многократно превышает иные культурные, лингвистические и исторические отсылки. Доказано, что латинский код прочитывается через античную и христианскую оптику и выстраивает метасюжет сборника: от тяжелого переживания утраты близкого человека до мистического опыта общения с духом умершей и принятия неизбежного. Новизна исследования видится в том, что вопрос рамы текста в сборнике «Cor Ardens» не отрефлексирован в отечественной науке и не связывается с культурной и научной деятельностью Вячеслава Иванова. Предлагается классификация функций «латинского кода»: смыслообразующая, символическая, интертекстуальная, аксиологическая и пр.
Статья посвящена изучению символики образов Луны и Месяца в творчестве китайского поэта Ли Бо и русского поэта Сергея Есенина, определению культурной и эстетической значимости данных концептов в индивидуально-авторском восприятии обоих поэтов. Авторы статьи утверждают, что в поэзии Есенина образ Месяца создается на основе синтеза народных традиций и христианских верований, при этом Луна и Месяц — символы, связанные с событиями прошлого, с ностальгией и ощущением невозвратности времени, а также предвестники приближающейся гибели поэта. Доказывается, что в поэзии Ли Бо Луна символизирует разноплановые феномены жизни человека: его благородный характер, жизненные идеалы, тоску по родственникам и друзьям, а также особенности истории и политики страны. Показано, что в творчестве обоих поэтов образы Луны и Месяца связаны с темой малой родины, мотивом одиночества, оценкой красоты женщины, обращением к «вечным» вопросам бытия. При помощи сравнительного анализа выявлены особенности влияния культурных и исторических факторов на интерпретацию образов Луны и Месяца в поэзии Ли Бо и Есенина. Статья вносит вклад в понимание символического языка и метафорической интерпретации образов в творчестве китайского и русского поэтов, а также культурных и философских традиций, которые формировали их мировоззрение.
Статья посвящена изучению особенностей создания городского нарратива в творчестве челябинского писателя Дмитрия Бавильского. Целью работы стало выявление специфических вариантов прочтения городского текста на материале цикла «Существительное». Методологической основой исследования послужило обращение к основам нарратологии, подходам геопоэтики и принципам ментального картографирования, позволяющим определить уникальность видения образа города. Доказано, что городской нарратив в цикле Д. Бавильского «Существительное» позволяет акцентировать особый хронотоп города, описываемый через положение окраины: Чердачинск (название, соотносительное с Челябинск) находится на границе определенного географического локуса и в то же время на границе миров. Авторы статьи подчеркивают, что город в произведениях Д. Бавильского соотносится с образом героя, пытающегося осмыслить собственное «я» через восприятие пространства, описать состояние «вненаходимости», заполнить его субъетивными ценностными характеристиками. Отмечается, что ведущим приемом построения текста Д. Бавильского является антитеза. Анализ исследуемого материала позволил дополнить традиции изучения челябинского текста и творчества Д. Бавильского, охарактеризовать высокий уровень рефлексии образа города в творчестве писателя.
Статья посвящена осмыслению «романа фигуры» как особого подтипа романа воспитания. Гипотеза исследования состоит в расширении и углублении идей М. Бахтина и М. Берга об особой разновидности в соцреалистической литературе романа воспитания, а также Х. Майкснера и В. Пашигорева о жанровой специфике «романа фигуры»: мы полагаем, что в литературе соцреализма традиция романа воспитания трансформировалась в «роман фигуры». Научная новизна статьи состоит в том, что впервые доказывается, что «роман фигуры» на русской почве генетически восходит к «Что делать?» Н. Г. Чернышевского. Цель статьи — выявить генетические истоки «романа фигуры» в русской словесности. В результате было установлено, что, во-первых, в романе Чернышевского сохраняется жанровая доминанта романа воспитания, более того, при наличии моногероя как носителя исключительно типических черт, становлению в романе подвергается идея, сосредоточенная в его образе. Во-вторых, центральное место у Чернышевского, равно как и в соцреалистическом «романе фигуры», занимает процесс идеологизации, причем важнейшие этапы идейного становления героини в романе маркируются включением в хронотоп повествования онейрических эпизодов, способствующих созданию особой нарративной модели. В-третьих, развитие героини изначально задано и устремлено в будущее таким образом, что в результате из носителя идеи она превращается в ее транслятора и в глазах других героев становится тождественной с ней: в финале романа роль протагониста меняется с ученической на наставническую.
Статья посвящена проблеме литературоведческой рефлексии художественного наследия современного русского писателя Олега Павлова. Материалом исследования послужили критические и публицистические статьи, литературоведческие работы о творчестве писателя, его избранные художественные произведения. Представлен опыт системного описания, обобщения и анализа поэтики Олега Павлова. В статье впервые предлагается периодизация творчества писателя. Автор выявляет и интерпретирует классические этапы творческой биографии — ранний («биографический»), зрелый («критико-публицистический») и поздний («рефлективный»). Установлено, что литературная критика неоднозначно оценила художественное мастерство современника, выдвигая противоречивые суждения — от снисходительных и толерантных до резких и обвинительных. С одной стороны, его проза соотносилась с классической литературной традицией, а с другой — появилось клише «мрачного» писателя. Отмечается устойчивый интерес к творчеству О. Павлова в научном литературоведении. Обозначены мифопоэтическое, философское, историко-культурное и лингвистическое направления исследований. Автор приходит к выводу о том, что в актуальной филологической рефлексии открывается исследовательская перспектива в области изучения поэтики О. Павлова как представителя «нового реализма» в современной русской литературе.
Предложена новая интерпретация «большого стихотворения» Иосифа Бродского «Тритон» (1994, первоначальное название «Моллюск») и его титульных образов. Сообщается, что ранее исследователи трактовали заглавный образ исключительно метафорически, в опоре на поэтическую образность стиха, аллюзийно связывая образы моллюска и тритона с символикой морской стихии или более предметно — даже с историко-архитектурным контекстом стихотворения. В статье выбран иной подход: предложено связать историю создания текста с реальными событиями жизни Бродского, в частности с сердечным приступом, инфарктом, который он пережил накануне. Показано, что образ моллюска имеет у Бродского вполне конкретный источник метафоризации — человеческое сердце, подобно живому моллюску открывающее и закрывающее свои створки, наполняющее камеры, связанное с жизненно важной аортой. Прослежено, как возникающие, кажется, случайные «медицинские» детали обрастают дополнительными коннотациями, обеспечивая семантико-смысловую поддержку всего поэтического целого. Предложены варианты причин и истоков изменения названия стихотворения, трансформации его титульного образа. Показано, что «таинственность» заглавного образа стихотворения Бродского имеет не только бытийную, но и бытовую природу. Авторы отмечают, что контекст советской литературы, в которой формировался поэт, не мог помешать ему создать глубокое философское произведение.
Рассматривается поэтика гротеска в пьесах Нины Садур. Материалы включают в себя драматические сборники «Чудная баба» и «Обморок», серию интервью и её статьи о творчестве. Отмечается, что поэтика гротеска соотносится с творческой целью писателя — стимулирование индивидуальной чувственности и усиление эстетической способности восприятия мира и жизни посредством драматического искусства. В статье анализируются богатые гротескные образы, которые разрушают когнитивную инерцию и раскрывают тайное существование множественных миров. Выявляются символические функции человеческого тела. Проанализированы персонажи, у которых имеются психические аномалии и связанные с ними странные действия как способы создания собственного ритуально-мифологического хронотопа и формирования гротескного трагикомического эффекта на уровне симбиоза и смешения двух театральных хронотопов. Доказано, что Нина Садур своеобразной художественной поэтикой, идущей вразрез с разумом и научностью, создает в театре мистический мир, существующий вне настоящего мира, выражает альтернативную загадочную психологическую правду. В этих поэтических моментах заключаются мистические дуалистические опыты гротескной эстетики пьес Садур. Автор статьи делает вывод, что поэтика гротеска коренится в столкновении природного инстинкта Нины Садур с реальностью её жизни и соответствует творческому стремлению к восстановлению и возвышению чувственности индивидуума.
В статье анализируется повествовательная техника В. В. Набокова в романе «Бледный огонь», которая отражает постмодернистское недоверие к метанарративам, поскольку ниспровергает формальные элементы художественного текста. Отмечается, что в романе повествование ведется от первого лица ненадежным рассказчиком, Чарльзом Кинботом, который, самовольно выступая комментатором поэтического текста Джона Шейда, бросает вызов устоявшимся повествовательным нормам, что способствует дестабилизации формы романа. Цель исследования — проследить, как иррационалистический подход к языковым номинациям, выбранный Кинботом, усложняет доступ читателя к глубинному содержанию романа. Установлено, что тема стихотворения Шейда, которая является предметом академического комментария Кинбота, обладает неустойчивой формой, поскольку читатель не в состоянии однозначно идентифицировать образы персонажей, определить, является ли представленная версия поэтического произведения окончательной. Подчеркивается, что ненадежный рассказчик, комментатор, повествует о двух различных сюжетных линиях, одна из которых относится к универсуму Нью-Уай, а другая — к воображаемому миру Зембла, колеблется между этими повествовательными линиями, называя себя несколькими разными личностями. Сделан вывод, что психологический профиль комментатора ставит под сомнение правдивость его фигуры, поскольку он не способен оценить актуальность различных фрагментов разрозненной информации.
- 1
- 2