Архив статей журнала
Целью статьи является определение и характеристика парадигмы вопросительных конструкций, употребляемых в аналитических жанрах печатных СМИ. Частотность и целесообразность их употребления, коммуникативная детерминированность обосновывается их вопросительной формой, создаваемой интонацией, местоимёнными и партикулярными компонентами. Местоименными компонентами кто, что, какой, зачем, почему и др. фиксируются ключевые фактуальные вопросы темы публикации. В свою очередь, партикулярные компоненты неужели, разве и др. выражают разнообразные модально-оценочные смыслы вопросительных конструкций, авторскую позицию. Эта вопросительность является, с одной стороны, своеобразным риторическим приёмом, особым способом преподнесения авторской позиции по выдвигаемой проблеме, а с другой - эффективным средством воздействия на адресата, стимулируя его к формированию соответствующей позиции, определённых оценок и мнений. В статье освещаются вопросы базовых компонентов вопросительных конструкций, особенности их структуры и присущие той или иной модели оттенки смысла. Отмечается использование вопросительных конструкций в роли единиц заголовочного комплекса: заголовка, подзаголовка, лида, а также в содержании публикации; их участие в вопросно-ответных единствах. Обращается внимание на их полифункциональность в тексте проблемной статьи, их использование как единиц аргументации в рассуждении автора. Отмечаются фрагменты текста проблемной статьи, образованные только вопросительными конструкциями с аргументативной функцией, представляющими логическую цепь с дедуктивным или индуктивным способом изложения. Анализируется использование вопросительных конструкций и как особых знаков фиксации авторской позиции и авторской оценки, что особенно характерно для вопросительных блоков, отражающих логику рассуждений автора.
Архив В. А. Сосноры на данный момент практически не изучен. Он хранится в Российской национальной библиотеке, в Центральном государственном архиве литературы и искусства в Санкт-Петербурге, у вдовы писателя. Очевидна необходимость привлечения хранящихся в нем материалов при изучении творчества В. А. Сосноры. Анализ рассказа «Человек и лошадь» основан на привлечении источников, ранее не попадавших в поле зрения литературоведов. Материалом исследования послужили письма В. А. Сосноры, дневниковые записи, хранящие в названных государственных архивах. Используются сравнительно-исторический, культурно-исторический, описательный, формальный, биографический методы литературоведческого исследования. В Центральном государственном архиве литературы и искусства в Санкт-Петербурге было найдено письмо, адресат которого считался неизвестным. Было установлено, что письмо написано поэту и исполнительнице песен - Марине Курсановой. В письме В. А. Соснора описывает львовский период своей жизни, упоминая друга детства - Бура Великого. Было выдвинуто предположение, что именно он стал прототипом главного героя рассказа «Человек и лошадь» - Самуила Шихеля. Были выделены значимые маркеры, сходные в характере и судьбе реального человека и литературного героя. Данная гипотеза нашла подтверждение при изучении дневников писателя, в которых, с одной стороны, содержатся ценные сведения о львовском периоде жизни В. А. Сосноры, а с другой - легко прослеживается процесс трансформации исходного биографического материала в художественное произведение. На примере рассказа «Человек и лошадь» прослеживается эволюция текста, опирающегося на биографическую основу, что позволяет проникнуть в творческую лабораторию писателя. Для В. А. Сосноры важна не столь достоверность событий (они часто подвергаются радикальной трансформации), сколь достоверность характеров, что очевидно на примере Григория (Самуила) Шихеля (Великого Бура). Вариативность в толковании событий, вслед за Я. Гординым, выделяется как основной принцип, объединяющий тексты, включенные В. А. Соснорой во второй том прозы при составлении последнего прижизненного собрания сочинений.
В статье на примере стихотворного «памятника» в русской поэзии исследуется противоположный традиционному вектор развития поэтических форм, названный «мнемонической инверсией». Этот феномен характеризуется тем, что он возникает в русле новой парадигмы художественности, а именно - в эпоху «конца традиционалистской установки как таковой» (С. Аверинцев), в которой благодаря «памяти жанра» художественный ресурс прирастает в количественном и качественном измерениях за счет инновационного авторского подхода к использованию (перифраз, рекомбинирование и синтез структурных компонентов внутри художественного целого, стилистическая манипуляция) прежних поэтических форм. Однако в отличие от указанной (новаторской) возможности обращения с литературным наследством «мнемоническая инверсия» действует антитетично по отношению к основным интенциям канонического периода. Она не просто позволяет манипулировать классическими поэтическими формами, характеризуемыми мнемонической взаимосвязью прошлого с настоящим («память жанра»), а отрицает наследие традиции, даже саму идею следования нормативному жанровому мышлению, предписанному еще «рефлективным традиционализмом» (С. Аверинцев), выступает как способ и средство противостояния ей; следует вопреки основному конститутивному принципу жанростроения, стремится его разрушить, обратить жанровую память вспять. В результате чего «мнемоническая инверсия» становится маркером «пострефлективного антитрадиционализма» - художественно-методологической тенденции, обозначающей и высвечивающей в соответствии с понятийным наполнением антиномичную (диалектически противоположную) сторону литературного процесса и потому заключающую в себе свойства отчужденного восприятия традиции, вывернутой наоборот, при которой «память жанра» трансформируется в «память о жанре», тяготеющую к забвению. Присутствие «пострефлективного антитрадиционализма» особенно становится ощутимым с конца 20-х годов XIX века, оно совпадает по времени со сменой жанровой системы классицизма, катализатором которой, как известно, явились сентиментализм и романтизм.
В статье рассматриваются механизмы рецепции советского текста в альбоме Егора Летова «Звездопад». Выдвигается гипотеза о том, что исполнение чужой песни есть случай активной рецепции, предполагающей, что мотивно-образные структуры исходной песни, вписываясь в другой авторско-прагматический контекст, наполняются иным относительно оригинала содержанием. Методологические принципы исследования активной рецепции формулируются следующим образом. (1) Выбор чужого текста для исполнения оказывается далеко не случайным, такой текст должен содержать семантические элементы, значимые для реципиента и выражающие его личностную систему смыслов. (2) Семантическая значимость компонентов может быть определена через обращение к корпусу текстов реципиента. По нашему предположению, эти элементы должны соответствовать трем параметрам: выступать в статусе глубинного предиката, нарушать нормы лексической сочетаемости, содержать «личностную» семантику. (3) В результате исполнения чужой песни происходит диссоциация ее смыслов по линии ключевых элементов: песня, взятая в рамках разных прагматических контекстов, как будто порождает «тексты-омонимы», в которых за одинаковой внешней формой ключевых мотивов и образов скрываются разные семантические структуры. Песня М. Танича «На дальней станции сойду…» содержит ряд смысловых элементов, которые в лирике Летова встраиваются в его личный сюжет преодоления границ тесного мира: мотив далекости - поезд - поле - состояние бессубъектности («без меня»). Значимость этих элементов в лирике Летова определяется их соответствием трем указанным критериям. В работе показано, что каждый из элементов этого ряда в рамках разных исполнительских контекстов попадает в разные структуры значения. Если в оригинальном варианте, звучащем в фильме «По секрету всему свету», основная тема песни связана с ностальгическим сюжетом, то в исполнении Летова - в контексте проекции ключевых элементов на авторскую семантику - выезд за город трактуется как уход в иное бытие, соотнесенное с семантикой смерти. В статье сделано предположение о психолингвистической механике активной рецепции. Предполагается, что выбор песни для исполнения диктуется наличием в ее тексте значимых элементов для автора, которые в авторском сознании предстают как набор ключевых слов, образующих целостную структуру значения и формирующих авторскую проекцию исходного текста с опорой на личностную систему смыслов.
Предметом рассмотрения в статье стала повесть «Один плюс один», входящая в цикл «Петербургских повестей» известного российского писателя Р. Сенчина, написанных в разные годы, но по преимуществу отражающих умонастроения поколения, чья молодость пришлась на трагические и смутные девяностые XX века. Сюжет повести представляет собой современный вариант фабулы «карьера провинциала в столице». В повести две параллельные линии: в них отражена внешняя и внутренняя жизнь мужчины и женщины, приехавших в Петербург в поисках лучшей доли. В статье анализируются функции хронотопа в повествовании: культурно-исторические локусы, экстерьеры и интерьеры, бытовые пространства, в рамках которых проходит жизнь героев в произведении. Предметом особого внимания стали особенности отображения в повести категорий времени, сопоставляется субъективное его восприятие героями, приходящее в явное противоречие с объективным течением. В статье выявлены аллюзии и реминисценции, свидетельствующие о типологической близости современного повествования к ключевым текстам русской литературной классики, произведениям Н. В. Гоголя, Ф. М. Достоевского, Н. А. Некрасова, а также к тексту современного писателя постмодернизма В. Пелевина, его рассказу «Спи», написанного в 1991 году. В разных ракурсах сопоставляются идейные и художественные решения, характерные для обоих произведений, в частности, анализируется роль и значение мотива жизни-сна, который становится не только ключевой, многозначной метафорой в повествованиях Р. Сенчина и В. Пелевина, но и его главным структурообразующим элементом. Рассмотрена психология героев повествования, страдающих от тотального и непреодолимого одиночества, функции их внутренних монологов и рефлексии.
В статье автор обращается к проблеме взаимоотношений и взаимодействия Л. Н. Толстого и А. В. Дружинина, уделяя основное внимание переписке писателя и критика. Дается целостная характеристика корреспонденции между Толстым и Дружининым, показывается значительное идейное влияние «бесценного триумвирата» и собственно Дружинина на позицию Толстого, формирование его идейных воззрений и литературных вкусов. На ряде примеров доказывается тот факт, что Толстой очень прислушивался к мнениям и советам Дружинина, Тургенев даже опасался того, что влияние Дружинина на Толстого может быть слишком сильным, подавляющим собственно толстовскую натуру. В работе отмечается и трезвое, критическое восприятие Толстым позиции Дружинина. Особенное внимание в статье уделяется истории публикации рассказа Толстого «Разжалованный» в журнале Дружинина «Библиотека для чтения», представлены позиции автора и редактора, который попытался за счет внесения в рассказ максимального объема правок умилостивить цензурный комитет. Оценивается идея выпуска нового литературного журнала, существовавшая в то время в среде сторонников чистого искусства, ее обсуждение Толстым и Дружининым в письмах. Значимой видится готовность Дружинина не только помогать Толстому с новым журналом, но и передать ему «Библиотеку для чтения». Критик активно советовал Толстому в письме различных сотрудников, которые могли бы заниматься художественными разделами или взяли на себя миссию по написанию научных разделов. Рассматривается отношение писателя и критика к возмущению и противлению, в статье показано влияние Дружинина на формирование в Толстом благодарного приятия жизни, стремления к созиданию, но не противоречию и разрушающей борьбе. Сформулированы основные причины постепенного охлаждения Толстого и Дружинина, их отдаления друг от друга, постепенного затухания переписки уже в начале 1860-х гг., во время кризиса в жизни Толстого и его решения оставить литературную деятельность.
Целью работы явилось исследование особенностей композиционной поэтики романа в стихах А. С. Пушкина «Евгений Онегин». На основе выдающихся трудов пушкинистов Б. В. Томашевского, Ю. Н. Тынянова, Ю. М. Лотмана, Н. И. Михайловой выстраивается масштабная картина творческой работы поэта над своим главным произведением. Принцип противоречий, как построения романа, так и его образной системы (Лотман), признание автором «несовершенства» плана, которое затем становится осознанным моментом композиции романа (Тынянов), - приводит в итоге творческих исканий автора к феномену «свободного романа» (финал 8 главы «Евгения Онегина»). Первоначальный акцент на образе главного героя (в духе романтической традиции Байрона) переходит после 3 главы на образ Татьяны уже как основной, главной героини. Европейски-космополитический романный контекст первых глав постепенно сменяется не только картинами русской жизни и быта, но и вполне русским характером героини и основных духовно-поэтических ориентиров романа в целом. Романтическая ирония (Чавчанидзе) в духе Байрона, однако, не уходит, а трансформируется в контексте свободной сквозной авторской речи, рассуждений и отступлений. Создаётся своеобразная «энциклопедия русской жизни» (Белинский). Традиционно признаны кульминационными V и VI главы (пророческий сон Татьяны и дуэль), однако реально в центр поэтики романа сам автор помещает финал VII главы (прощание с нормативностью классицизма и утверждение свободной романтической поэтики в парадоксальной встрече вступления I главы и «вступления» в финале VII главы). Ведущими в романе выступают композиционные мотивы «чести» и календарные мотивы (весны и зимы), сложно и противоречиво трактованные в русле «романа противоречий».