Архив статей журнала
Монгольское нашествие XIII в. явилось катастрофическим потрясением для большинства славянских государств, оставив глубокий след как в историко-литературной традиции того времени, так и в позднейшей устно-исторической памяти. В научный оборот давно введены и используются в качестве одного из базовых корпусов источников сведения русских летописей и житийных памятников об этих событиях. Гораздо менее известны (как минимум, за пределами соответствующих стран и круга узких специалистов) данные о монгольских вторжениях и Золотой Орде, содержащиеся в сербских и болгарских средневековых источниках. Отчасти это связано с их спецификой и, соответственно, фрагментарностью отражения даже наиболее существенных фактов, что до сих пор оставляет немало лакун в истории ордынско-южнославянских отношений. С другой стороны, именно специфика данных памятников - сербской королевской агиографии, болгарской исторической апокалиптики, - позволяет рельефно показать не только фактическую сторону событий, но и комплекс вызываемых ими в сознании авторов религиозно-политических представлений. Две южнославянские традиции интересны как сами по себе, так и в сопоставлении - и в силу разной жанровой природы, и в силу разного характера взаимоотношений Сербии и Болгарии с монголами.
Когда речь заходит об образе языческих верований в памятниках славянской средневековой литературы, обычно внимание исследователей привлекают давно и хорошо изученные, многократно, разнообразно (и разноречиво) истолкованные сведения древнерусских источников. Вместе с тем, сведения о славянском язычестве, намного более скромные по объёму, отмечены и в старославянских текстах IX-X вв., и в средневековой южнославянской литературе. В статье предпринята попытка ответить на следующие связанные вопросы: Чем определялся крайне малый интерес к полемике с язычеством у авторов известных нам старославянских и южнославянских литературных памятников? Насколько обоснованы предположения о несохранившихся южнославянских сочинениях как «модели» для древнерусских поучений против язычества? В силу каких причин именно русские книжники создали относительно последовательный, воплощённый в десятках в основном полемических произведений, образ дохристианской религии? Почему, в отличие от скандинавской и кельтской, славянской книжности чужды попытки «записи» или «реконструкции» языческих мифов? И, наконец, - насколько сведения славянских средневековых источников по этой теме отражают исторические реалии, а насколько - «должную» картину древних культов, сложившуюся на основе библейской и раннехристианской традиции?