Архив статей журнала
Автор статьи исходит из того, что основной задачей Аммиана Марцеллина при описании кочевников в XXXI книге Res Gestae была не адекватная презентация их как абсолютно чуждых для античной цивилизации сил, но как одной из первопричин цепи событий, которые привели к катастрофе под Адрианополем в 378 г. По мнению автора статьи, для решения такой литературно-пропагандистской задачи историк не только расчеловечил гуннов, представив их чудовищной альтернативой античной цивилизации, но и использовал для этого богатый набор стереотипов описания варварского мира, формировавшихся еще во времена Гомера и Геродота и закрепившихся в эпоху Тацита и Вергилия. При этом автор Res Gestae даже не делает попытки ранжировать такие пассажи и характеристики по принципу уровня достоверности, по жанровому происхождению и т. д. Кроме того, Аммиан отверг типичную для этих стереотипов идеализацию примитивной, лишенной стремления к излишествам жизни варваров. Все качества пасторальной и умеренной жизни примитивных этносов представлены в Res Gestae негативно, чтобы гиперболизировать чуждость этих народов. Построенная на подобных принципах идея возможности использования стереотипов как кривого зеркала добавила непредсказуемости в восприятие варварского мира. Отчасти эта непредсказуемость (еще бόльшая чуждость) определялась отсутствием земледелия, законов, цивилизованного жилья, царской власти и т. д., что делало этих номадов сродни циклопам, изображенным Гомером. Все эти качества в совокупности исключали возможность договоренностей с варварами подобного типа. На фоне пережитой катастрофы под Адрианополем констатация этого факта делала будущее империи еще более неопределенным.
В статье анализируются взгляды на историю, археологию и историческую географию Крымского полуострова знаменитого французского дипломата, путешественника и писателя второй половины XVIII в. Клода-Шарля де Пейссоннеля. В российской и украинской историографии трактаты бывшего консула используют для изучения Крымского ханства, народов Северного Кавказа и даже запорожских казаков, тогда как его исторические исследования остаются в стороне от анализа. Констатируется, что труды француза представляют собой одну из первых попыток ученых Нового времени обратиться к древностям Крымского полуострова. Автор продемонстрировал знание древних и средневековых письменных источников, современной ему картографии и литературы, а также использовал сведения, полученные во время дипломатической службы при дворе крымского хана. Предметом его особого интереса была древняя топография Крымского полуострова. Француз нанес на карты множество городов и поселений, названия которых узнал из сочинений античных и средневековых писателей. Записки де Пейссоннеля оказали влияние на следующее поколение путешественников и «кабинетных» авторов. Так, обсуждение высказанных в них идей обнаруживается в популярных энциклопедических описаниях Крыма и его древностей первой половины XIX в.
В статье рассматривается испано-мавританская керамика с росписью люстром, поступавшая в крепость Чембало во второй половине XIV - XV в. Материалы из раскопок представлены несколькими видами: кувшины, чаши нескольких типов, блюда (тарелки). Аналоги данной керамики встречаются на широком пространстве Средиземноморско-Причерноморского бассейна, Восточной Европы, Золотой Орды. Популярность этой посуды на такой широкой территории объясняется ее необычно красочным декоративным оформлением. Присутствие парадной испанской керамики в крепости Чембало связано с активной торговлей генуэзских купцов в Причерноморском регионе, которые использовали ее как дорогие подарки и товар. Ее поступление в регион фиксируется с середины - второй половины XIV столетия. Эти ранние находки представлены группой «Pula». Наибольшее количество найденных фрагментов относится к XV столетию. После захвата Константинополя испанская парадная посуда продолжает поступать в Крым и в том числе и в крепость Чембало. Наиболее поздние находки относятся к третьей четверти - концу XV в.
Православное восприятие католической церкви, ее храмов, обрядов и святынь получило отражение в византийских и русских описаниях Ферраро-Флорентийского собора. Выделяются две группы источников, которым свойственно неодинаковое отношение к латинским культовым реалиям. Ранние описания собора выражают неоднозначную позицию. Для большинства православных западное религиозное искусство, убранство храмов, особенности церковных обрядов были непривычными и чуждыми. Виднейшие представители византийской элиты, включая императора и патриарха, были согласны на унию, терпимо относились к латинским обрядам и почитали латинские святыни. Многие православные следовали их примеру, хотя и не без колебаний. Ригористы, составлявшие меньшинство на соборе, отвергали идею унии, основанной на религиозном компромиссе, и считали недопустимым поклоняться латинским святыням. Именно эта позиция со временем возобладала и в Константинополе, и в Москве, что привело к появлению полемически окрашенных описаний собора. Их авторы скрывали интерес многих участников собора к католическим храмам и богослужению, поклонение святыням. Напротив, диктовалось жесткое конфессиональное разграничение, что подразумевало отказ от почитания католических святынь, составлявших часть опасного и враждебного латинского мира.
В статье рассматриваются цели и средства византийской дипломатии на начальном этапе церковного собора в Констанце. Накануне собора римский король Сигизмунд Люксембург и Венеция заключили перемирие, но скрытая борьба между ними продолжалась. Сигизмунд видел свою цель на соборе в создании антитурецкой коалиции для организации крестового похода, который стал бы средством принуждения Венеции к миру на его условиях. Анализируя мотивы византийского императора Мануила II Палеолога, автор статьи отрицает его намерение добиться на соборе создания союза с Западом против турок. Концепция исследования основана на утверждении, что Византия стремилась занять центральное место в интересах трех ключевых игроков (короля Сигизмунда, Венеции и турецкого султана Мехмеда I). Решение этой задачи позволяло византийскому императору привести указанные силы в состояние управляемого им равновесия. Автор статьи выявляет два основных инструмента, которые использовала византийская дипломатия для достижения своей цели. С одной стороны, греки сознательно провоцировали на Западе слухи о симпатиях императора к церковной унии и альянсу с римским королем. С другой стороны, они демонстрировали теоретическую возможность союза с османским принцем Мустафой. Таким образом византийцы одновременно оказывали нужное им влияние как на Венецию, так и на султана. Как следствие, они привязали к своему правителю интересы всех ключевых игроков на международной арене. Раскрываются причины пребывания на Констанцском соборе византийского дипломата Мануила Хрисолоры. В расправе над Яном Гусом усматривается попытка противников Сигизмунда, за которыми стояла Венеция, не допустить обсуждение вопроса о церковной унии с Византией.
Статья посвящена изучению политической деятельности сына османского султана Баязида I (1389-1402) Мустафы Челеби, поддерживаемого византийскими императорами Мануилом II (1391-1425) и Иоанном VIII (1425-1448) Палеологами в междоусобной войне с султаном Мурадом II (1421-1444, 1446-1451). По материалам византийских, османских и венецианских источников анализируется степень участия византийских василевсов во внутридинастических делах Османов, рассматриваются причины, приведшие к поддержке византийцами Мустафы, а также последствия османской междоусобной войны для Византийского государства. В ходе исследования установлено, что приоритетным направлением византийской политики первой четверти XV в. было ослабление Османского дома. С этой целью византийские василевсы активно вмешивались в династические распри Османов, поддерживая одного из кандидатов на османский престол, а также использовали османских принцев, находившихся при византийском дворе, чтобы влиять на внутренние дела Османского государства. Непрочный союз византийских императоров с одним из претендентов на османский престол Мустафой Челеби, потерпевшим поражение во внутридинастической борьбе с султаном Мурадом II, не только не принес существенных дивидендов для империи, но и обострил конфликт императорского дома с султаном, что привело к новому этапу османской экспансии на византийские территории.
Статья посвящена анализу описаний поединков и турниров с участием императора в трудах поздневизантийских авторов (Георгия Акрополита, Иоанна Канта-кузина, Георгия Пахимера, Никифора Григоры). Целью исследования является выявление особенностей использования сюжетов об участии императоров в военных, судебных, игровых поединках («джострах») и коллективных сражениях («турнирах») в исторических сочинениях, а также оценочных суждений авторов об этих случаях. Рассматривается вопрос происхождения этих практик, а также причины негативного или позитивного отношения историков к личностям отдельных правителей. Установлено, что описание желания Михаила Палеолога очистить свое имя судебным поединком в связи с судебным процессом по обвинению в измене 1253 г. позволило Пахимеру представить самого Михаила в выгодном свете и отвести от него подозрения в измене. Показано, что рассказы об участии императоров в воинских поединках (или готовности в них участвовать), а также в спортивных состязаниях («джострах» и «турнирах») использовались авторами для представления правителей в позитивном или негативном свете. Поздневизантийские авторы уделяли особое внимание характеристике проявлений мужества и других воинских качеств ромейских императоров, а также соответствия или несоответствия их действий императорскому статусу. Установлено влияние имперской пропаганды на произведения авторов, а также отражение в них некоторых особенностей самосознания византийской аристократии того времени.
Византийский ученый XIV в. Феодор Метохит в своих «Памятных записках» (гл. 67-72) развивает достаточно традиционную для неоплатонизма концепцию восхождения к созерцанию Единого Первоначала всего сущего как цели созерцательной жизни философов и ученых, среди которых особо выделяются геометры, механики и архитекторы. Именование Первоначала Единовидным восходит к «Комментарию на “Тимей” Платона» Прокла, перекликаясь также с «Эннеадами» Плотина (VI.9.5). Согласно Метохиту, именно философы и ученые, ведущие высший - созерцательный - образ жизни (по Аристотелю), являют собой образец для политиков, цель которых - сподобившись самим достичь созерцания Единого, через призывы к добродетели и единомыслию вести туда же подчиненных. Политики же ведут средний, «умеренно-страстный » образ жизни. Незадолго до Метохита эту мысль подчеркнул Георгий Пахимер. Для Метохита политика - часть бытия как фундаментального и всеобъемлющего целого. Однако в целом онтология политики Метохита носит достаточно выраженный античный характер. Это проявляется в нехарактерном для византийского мыслителя отсутствии христоцентризма и внимания к богословской составляющей византийского умозрения.
«Такой-то такому-то [желает] радоваться» (Ὁ δεῖνα τῷ δεῖνι χαίρειν) - эпистолярная формула приветствия (далее: инфинитивная формула), которая вошла в употребление еще в IV в. до н. э. и использовалась на протяжении всего византийского тысячелетия. Формула известна в большом количестве вариантов. В настоящей статье анализируется использование инфинитивной формулы в греческих письмах палеологовской эпохи (второй половины XIII - XV в.). Во-первых, кратко характеризуется эволюция формулы от античности до XIII в. Во-вторых, исследуется, насколько часто, у каких авторов и в каких версиях эта формула встречается. В-третьих, предлагается типология разновидностей инфинитивной формулы: выделяются два основных типа - «античный» и «византийский», в рамках каждого из которых возможны различные вариации. В-четвертых, рассматривается, какими причинами мог быть обусловлен выбор между разными вариантами формулы, например, когда глагол χαίρειν («радоваться») заменялся словосочетанием εὖ πράττειν («благоденствовать») или когда имя автора ставится на первом, а когда - на втором месте. Демонстрируется, что этот выбор зависел от разнообразных факторов, среди которых - принадлежность автора к определенной социальной группе, его философские взгляды и эстетические предпочтения.
Целью статьи является анализ особенностей межконфессионального взаимодействия ромеев, франков и венецианцев на Пелопоннесе в XIII-XIV вв. - от момента латинского вторжения до периода, когда между завоевателями и ромеями сложились определенные традиции межконфессиональной коммуникации. Опираясь на данные «Морейской хроники», постановления венецианского Сената, венецианские частноправовые документы, а также византийские исторические (Георгий Акрополит, Георгий Пахимер, Иоанн VI Кантакузин), полемические (Иоанн VI Кантакузин) и эпистолярные (Григорий Акиндин) сочинения автор статьи анализирует особенности греко-латинских контактов в религиозной сфере, характер противоречий между православными и католиками, случаи смены конфессии и совмещения культа, а также рассматривает степень распространенности подобных явлений. Делается вывод, что залогом длительного и относительно мирного сосуществования греков и латинян на Пелопоннесе стала лояльная политика в отношении иноверцев, которой придерживались латиняне с момента их появления на полуострове. Для большей части греко-латинского населения Мореи взаимоотношения с соседями чаще всего носили компромиссный характер. Мирные формы межконфессиональных контактов латинян и ромеев были более распространенным явлением, нежели открытые конфликты на религиозной почве. Возникавшие конфликты были связаны, как правило, с действиями конкретных фигур - чужаков, представителей центральной власти, и зачастую имели ярко выраженную политическую окраску.
Исследование посвящено истории Мистры, которая в поздневизантийское время являлась столицей Морейского деспотата и оплотом византийской власти на Пелопоннесе. Возникшая в середине XIII в., она относится историками к «новым городам», которые формировались без ориентации на античную архитектурную традицию. Своеобразие исторического развития Мистры определялось ее отдаленностью от морского побережья и природно-ландшафтным фактором - город возник на склоне холма. Это оказало влияние на принципы планировки, характер частной и общественной застройки, архитектурные решения. Несмотря на это, облик города формировался под влиянием византийской столицы. Существенную роль в судьбе Мистры сыграла значительная автономия деспотов Мореи от Константинополя. Мистра была прежде всего административным центром, в котором деспоты создали по аналогии с имперской столицей собственный двор и штат чиновников. Со второй половины XIV в. Мистра оспаривала у Константинополя статус культурной столицы империи. Расцвет наук и интеллектуальный взлет Мистры, а также возросшее политическое значение делали ее alterum Byzantium («Вторым Константинополем»). В Мистре, как и в столице, была воплощена «имперская идея», реализуемая в четкой дворцовой иерархии, блеске дворца, богатстве городских построек, культурном превосходстве.
В статье исследуется феномен корабельных сообществ, развитие разных форм микропространственной групповой идентичности в среде моряков эпохи премодерна. В качестве основного метода исследования выступает метод гетеротопии. К порту Кафы с конца XIII в. принадлежали более 100 больших и средних судов. Каждое из них образовывало отдельное подвижное пространство, циркулировавшее между Кафой и портами Черного, Азовского, Мраморного и Средиземного морей, и насчитывало от 12 до 200 моряков. Исходным принципом универсальной идентификации выступал тип судна. Его образ являлся порой микрогрупповым и индивидуальным знаком идентичности. После указания типа судна требовались уточняющие дескрипторы. Наиболее распространенной формой идентификации с конца XIII в., охватывавшей ⅔ судов, было отождествление судна по имени его патрона, владельца, которому принадлежала решающая доля корабельной собственности. Герб и гюйс доминирующего патрона выступали знаками идентичности и его самого, и всей корабельной команды. Второй по влиятельности формой идентификации, распространявшейся на ⅓ судов, выступало наименование судна по имени святого покровителя. Здесь знаками идентичности становились икона соответствующего святого корабельного алтаря, иногда ее дублирование на парусе фок-мачты и личные иконы того же святого покровителя у моряков. Наконец, третьей формой оказывалось наименование судна по морально-этическим качествам, выступавшим своего рода девизом.