Статья: М. Я. ВЫГОДСКИЙ: ЖИЗНЬ И НАУЧНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ В КУЛЬТУРНОИСТОРИЧЕСКОМ КОНТЕКСТЕ (2023)

В статье рассматривается опыт проведения Летней гуманитарной школы «В поисках Третьего Рима: пять веков русской метафизики власти». Слушатели школы получили уникальную возможность постижения исторической, политической, метафизической, историософской, культурологической сути одной из ключевых метафор русской истории и культуры — формулы «Москва — Третий Рим» в месте ее возникновения, то есть в псковском Спасо-Елеазаровском монастыре. Особенностью прошедшей школы стал момент полного погружения участников школы: историков, филологов, реставраторов, журналистов и пиарщиков — в уникальный культурно-исторический формат генезиса и функционирования концепции Третьего Рима с проекцией выхода на формирование и внедрение конкретных проектов научно-просветительского, медийного и реставрационно-музейного характера. Междисциплинарная составляющая школы, особенная атмосфера пребывания в монастыре, а также локаций проведения мероприятий позволили участникам процесса совершенно по-новому взглянуть на истоки русской государственности в ее проекции на контекст современности. Генерируемая в поле исторического знания идея Третьего Рима в рамках лекций и мастер-классов стала источником культурологических, религиозных, искусствоведческих, филологических, журналистских споров и обсуждений идей национальной идентичности, точкой понимания и идентификации прошлого и будущего России.

Прибалтийские губернии, вошедшие в состав Российской империи в XVIII в., в течение почти полутора столетий обладали особым статусом, закреплявшим наличие в регионе особого законодательства, собственной судебной системы, местного самоуправления, а также широких привилегий, которыми обладала немецкая элита края, подвергавшая суровой эксплуатации коренное латышское и эстонское население. Модернизационные процессы, охватившие Россию в середине XIX в., рост национально-патриотических настроений в обществе, а также реальная угроза германизации края способствовали пересмотру сохранявшихся в крае отношений. Инициатива обширных реформ в Прибалтийском крае, направленных не только на его административно-правовую и языковую унификацию, но и на защиту интересов местного населения, исходила не от государственных чиновников, а от представителей русской центральной и региональной общественности. Среди последних наиболее видное место занимал редактор газеты «Рижский вестник», открыто отстаивавшей русские государственные интересы в Прибалтике, Евграф Васильевич Чешихин, письмо которого к видному московскому публицисту Н. П. Гилярову-Платонову представлено в настоящей публикации. Анализ содержания данного письма позволяет составить представление о причинах и основных направлениях программы преобразований в Прибалтийском крае и роли региональной русской общественности в ее формировании

Публикуется ранее не издававшееся сочинение лидера Выговской старообрядческой общины, писателя и полемиста Андрея Денисова (1654–1730). Созданное в жанре проповеди в начале XVIII в., это сочинение отразило важные для старообрядчества идеи связи с традициями, в первую очередь с церковными устоями Древней Руси. Опора на «предание» была главным аргументом в спорах с идейными противниками, представителями официальной церкви. Проповедник ссылается на авторитетные источники, в том числе на грамоту Константинопольского патриарха Иеремии 1589 г. об учреждении на Руси патриаршества, на «Книгу о вере» (1648), при этом фокусируется на эсхатологическом аспекте теории «Москва — Третий Рим». По логике автора сочинения, доказательством того, что «Третий Рим» пал, являются реформы патриарха Никона. Для убеждения в своей правоте писатель использует, помимо идеологем и логических аргументов, приемы эмоционального воздействия на читателя. Этому служат специальные риторические средства, в том числе обращения к крестителю Руси князю Владимиру. Начиная свою проповедь с цитаты из Плача Иеремии, автор и далее включает в свое сочинение мотивы и интонации плача, оценивая свою эпоху как «время, достойное плача»

В статье рассматривается ряд вопросов, связанных с цивилизационной ориентацией русского государства на протяжении истории своего существования. Предлагается увидеть, что в своей культуре и политике Россия исходила не только из международной практики, но и опиралась на опыт Византийской империи. Византия была единственным государством, чей опыт строительства государства и его выживания в мультикультурном и полиэтничном евразийском мире могла в средневековый период освоить Россия. Он помог ей не только выстроить свою государственную историю, но и заложить основы существования уникальной цивилизации. Есть возможность увидеть в термине «византинизм» («византизм») и такое значение, как «цивилизационный синтез», «материнское начало», которое ушедшая византийская цивилизация передала своей «любимой дочери» — России, это «заветы», с помощью которых и мать, и дочь жили и живут. Россия подхватила эстафету Византии в этом смысле — начала строить свою цивилизацию, продолжая ее прерванное цивилизационное строительство. Основа для этого была и сохраняется до сих пор. Все еще остается достаточное политическое пространство, существует и самодостаточное экономическое пространство, которое образовалось в результате противостояния вестернизаций и истернизаций. Есть и необходимая культурная платформа: христианская парадигма до сих пор в той или иной форме дает основные мироустроительные и цивилизационные идеи. Споры о направлении развития России сопровождают всю ее историю и потому, что она находилась между двумя крупнейшими цивилизациями — Европейской и Степной

Предыстория возникновения концепции «Москва — Третий Рим» продолжительна и стоит на значительном фундаменте идей и настроений. Истоки данной концепции обнаруживаются уже в домонгольский период в стремлении русских книжников перенести на Русь образы Константинополя и Святой Земли. Некоторое «затишье» в этом процессе обнаруживается в Ордынский период. Между тем в «Задонщине», произведении, созданном вскоре после победы на Куликовом поле, была сформулирована идея высокого статуса Залесской земли, которая была наименована «ордой Залесской». Необходимо признать, что данная идея уравнения Залесской земли и Орды — необычна для своего времени. Более того, она не получила своего развития в книжной культуре. Однако она хорошо вписывалась в культурный и политический контекст придворной жизни XIV–XVI вв. Что стало причиной такого невнимания книжников к столь яркой мысли составителя произведения? Предварительно можно выделить три причины. Во-первых, «Задонщина» была создана как пиршественная песнь, а не в качестве религиозно-политического трактата. Светский характер произведения не способствовал превращению его идей в серьезные политические доктрины. Во-вторых, для превращения данной мысли в полноценную концепцию Москва не обладали еще достаточными военно-политическими ресурсами и оставалась зависимой от Орды. В-третьих, идея переноса образов иноверной «орды» на Русь едва ли могла встретить поддержку в церковных кругах. Тем не менее, описанный опыт вполне может рассматриваться в качестве одного из шагов на пути формирования высокого статуса Москвы и ее уподобления «Третьему Риму»

В статье рассматривается судьба «культурных даров», которые Русь, согласно мнению Б. Х. Самнера, получила от Византии. Английский историк называл пять «даров»: религию, законы, картину мира, искусство и письменность. В статье показано, что судьба этих даров в русском средневековом обществе была неодинакова. Наиболее полно и без радикальных трансформаций Русь восприняла религию, искусство и письменность. Несмотря на то, что с самых первых шагов развития на восточнославянской почве все эти элементы византийской культуры получили оригинальные черты, в целом они оказались востребованы: относительно полно и быстро укоренились на русской почве. Иная судьба постигла юридические и идеологические элементы византийского наследия. Разница между социально-политическим строем Византии и Руси исключала возможность использовать их стразу и непосредственно. Тексты, отражающие византийскую политическую картину мира (идея супрематии василевса и «Византийского содружества»), и тексты с законами («Прохирон», «Эклога» и пр.) долгое время не были востребованы на Руси в практической сфере. Они сохранялись как элементы религиозного и нравоучительного дискурса. Их влияние проявилось много позже и опосредованно — во времена Московской Руси

В статье рассматривается ряд вопросов, формирующих дискуссию вокруг проблемы «Византизм и Россия», сюжетным оформлением выступает последовательность разбора описательных конструктов, введенных в оборот Д. Д. Оболенским — «Византийское содружество», концепция «культурных даров Византии», представленная Б. Х. Самнером. Особое внимание уделяется анализу перспективности использования данных концептуальных построений и применимость их к российской культурной среде. В тексте рассматривается перспектива исследования особенностей восточно-христианской цивилизации на основе терминологического конструкта —«византийское наследие» и «пост-Византия». Вопрос о природе и специфике «поствизантийской реальности» формулируется посредствам актуализации в культурном поле социального и исторического воображения, лежащего в основе научных, философских и литературных представлений о «византийской реальности». Уделяется особое внимание «литературной фазе» или «книжному интересу», формирующему последовательность конструирования в историческом воображении представление о «византийском наследии»

Отвечая на вопросы дискуссии о византийском наследии в России, в качестве сущностной основы византизма мы выделяем идеологему «τάξις» («таксис», порядок, правильный строй, совершенное устройство государства и общества). Целью работы является выявление основных признаков такого порядка — прямое народоправство, верховный суверенитет народа, моральный авторитет правителя как радетеля за общее благо, справедливость, как защитника слабых; установление их соответствий в реалиях русского мира — народное общинное устройство, соборность, самодержавие, самостоятельность и самоуправление региональных и локальных сообществ. Новизну исследования составляет наблюдение о синтезе византийских и русских традиций навигации, о формировании особой гибридной практики навигации, легко адаптировавшейся к речным, озерным и морским условиям, южным и северным акваториям. Статья опирается на разнообразные византийские и средневековые русские источники; привлекаются «Изложение пасхалии» Зосимы Брадатого 1492 г., «Послание Великому князю Василию» Филофея Псковского старца 1524 г., «Повесть и взыскание о граде сокровенном Китеже» и др

Депортация, осуществленная в 1943 и 1944 гг., занимает ключевую позицию в политике памяти карачаево-балкарского народа. В статье рассматривается существующая разница в формах взаимодействия с памятью о депортации в Карачаево-Черкесии и Кабардино-Балкарии. На основании собранных материалов был проведен качественный текстуальный анализ в рамках стратегии кейс-стади. Введенный концепт «режим памяти» и полученные новые данные с интернет-портала «Кавказский Узел», а также с официальных сайтов глав республик позволяют обнаружить различия в подходах к работе с памятью о депортации в дискурсивном и мемориальном пространствах. Автор приходит к выводу, что разница связана с наличием сильной контгруппы (кабардинцев), которая претендует на доминирование собственного исторического нарратива в Кабардино-Балкарии. Неразрешенные территориальные споры и незавершенность процесса реабилитации балкарского народа усиливают конфронтацию памяти. В тоже время формирование карачаевского нарратива происходит в компромиссной среде, а интерпретация этнического прошлого занимает доминирующие позиции в Карачаево-Черкесии

Статья посвящена образам советского прошлого в мемориальной культуре Азербайджана. Предметом изучения выступают памятники: советским союзным и республиканским руководителям, от В. И. Ленина до И. В. Сталина и от Н. Н. Нариманова до Г. А. Алиева, с которыми связаны основные события истории Азербайджана в 1920–1991 гг.; Бакинской коммуне как первому опыту установления советской власти, занимавшему одно из ведущих мест в мемориальной культуре советского Азербайджана; жертвам политических репрессий; событиям и участникам Великой Отечественной войны. Автор отмечает динамику отношения к советскому мемориальному наследию в Азербайджане в 1990–2000-х гг. от демонтажа к инструментализации. Негативное отношение к советскому прошлому выражалось в разрушении большинства памятников советским вождям, Бакинской коммуне и других мемориальных объектов. Однако часть советских памятников сохранилась, в том числе посвященных участникам Великой Отечественной войны. Широкомасштабная мемориализация жизни и деятельности Г. А. Алиева способствует положительной оценке последних советских десятилетий. Значительное влияние на мемориальную политику республики оказали и будут в дальнейшем оказывать армяно-азербайджанские противоречия и их последствия

Перестройка стала временем значительных трансформаций во многих сферах жизни советского государства. Сложившиеся структуры системы управления претерпевали изменения, предопределившие сдвиги социально-экономической конъюнктуры. Это находило отражение в новой идеологической риторике и практиках потребления. Все эти контексты нашли свое воплощение в сфере распространения видео на территории страны. Государственные институты изменили подход к новой технологии, которая из «подпольной» должна была превратиться в массовую. Освоение видео вызывало целый ряд вопросов о том, какие способы реализации программы массового вовлечения граждан в феномен видео считать легальными, а какие — нет. Статья посвящена постановке проблемы в рамках институционального аспекта развития видео. Основная часть исследования представляет собой обзор акторов, вовлеченных в этот процесс. В работе дифференцируются способы снабжения и распределения организаций «старого» и «нового» типа, проводится граница между государственными и частными инициативами, а также анализируются типы взаимодействия различных по своему характеру социально-экономических агентов. Особое место в тексте отведено вводной проблематизации вопроса о видеопиратстве, которое являлось следствием конфликтов и противоречий между ведомствами, а также вновь образовывавшихся лакун в деле освоения видеотехнологии

В статье впервые подробно рассматриваются взаимоотношения двух вождей русской правой эмиграции — лидера Высшего монархического совета Н. Е. Маркова (Маркова 2-го) и председателя Русского общевоинского союза генерала П. Н. Врангеля. Обращается внимание, что оба деятеля, обладая популярностью в среде военной эмиграции, а также такими личностными чертами, как воля, энергия, сила и твердость характера, несмотря на общность антибольшевистских взглядов, оказались политическими соперниками. Основываясь на разносторонних источниках, часть из которых впервые вводится в научный оборот (материалы эмигрантской периодической печати), в статье реконструируются этапы становления взаимоотношений Маркова и Врангеля, раскрываются причины их противостояния, даются оценки их взглядов на армию и политические вопросы. Отмечается, что среди причин взаимного недоверия и подковерной борьбы между двумя вождями эмиграции были серьезные политические разногласия по вопросу о необходимости провозглашения монархических лозунгов, взаимная неприязнь, стремление каждого из них к лидерству и диктаторские замашки. Важную роль в конфликте между Марковым и Врангелем сыграло и их окружение, а также советские спецслужбы, стремившиеся разобщить эмиграцию. В итоге альянс между Марковым и Врангелем, которого опасались левые силы, так и не состоялся, а их вражда не принесла белой эмиграции ничего, кроме вреда

Историографическое освещение южного направления политики Петра I по-прежнему зияет множеством лакун. Эпохальный триумф царя на Балтике заслонил от исследователей его не менее грандиозную, но неудачную попытку решить Черноморский вопрос. До сих пор неясно, какое место в планах Петра занимал Константинополь. Утопическая идея его освобождения из плена «агарян» будоражила многие умы христианского мира с 1453 г., и особые надежды при этом неизменно возлагались на Россию. Но были ли они актуальны для самого царя? Фальшивое «Завещание Петра Великого» приписывает ему планы изгнания турок из Европы и завоевания Константинополя. Подобные ожидания действительно оживились во время русско-турецких войн конца XVII–начала XVIII в., причем не только среди православного населения Османской империи и восточных церковных иерархов, но и в католических и протестантских странах Европы. В начале XVIII в. османские власти не сомневались в намерении Петра I занять трон византийских императоров, в чем Порту с немалым успехом убеждали эмиссары Карла XII. В 1711 г. слухи о претензиях царя на «ориентальное цесарство» ходили даже в некоторых европейских столицах. Анализ источников и историографии позволяет разделить исторические мифы и реальность и определить разницу между целями Петра I и наветами его противников

Статья посвящена исследованию научной проблемы использования старообрядцами в XVII–начале XVIII в. идеи «Третьего Рима». Актуальность темы обусловлена необходимостью углубления знаний о применении концепции Филофея Псковского в новых политических и религиозных реалиях. Новизна подхода к решению научной задачи заключается в обращении не только к анализу авторских сочинений старообрядцев, в которых они излагали вероучение, но и к их сборникам. В качестве характерного примера сборника в статье используется рукопись, составленная в 60-е годы XVII в. иноком Соловецкого монастыря Геронтием. Ее анализ позволил проникнуть в творческую лабораторию автора ярких публицистических произведений, послуживших основой идеологии Соловецкого восстания. Удалось показать не только применение составителем сборника идеи «Третьего Рима», но и процесс формирования представления о ней. Сделан вывод, что составитель сборника явно попытался наполнить новым содержанием формулу Филофея Псковского «Два Рима пали, третий стоит, а четвертому не быти», учитывая изменившийся политический и религиозный контекст. Подробное изложение концепции, осуществленное первыми противниками церковной реформы, позволило следующим поколениям старообрядцев при необходимости уверенно ссылаться на нее без изложения, о чем свидетельствует текст знаменитых «Поморских ответов».

Статья посвящена сравнительному анализу представлений о царстве и священстве (imperium et sacerdotium), запечатленных в двух выдающихся произведениях русской книжности XVI столетия — «Послании на звездочетцев и латин» Филофея Псковского, адресованном дьяку М. Г. Мисюрю Мунехину, и «Слове о нестроениях» Максима Грека. В первом из них излагается идея «Москва — Третий Рим» и роль русского царя как «броздодержателя святых Божиихъ престолъ». При этом вселенская миссия Рима, по мнению Филофея Псковского, основана не на «неразрушимости» царской власти, а на православном учении, которое выражается в верности церковным канонам. «Слово о нестроениях» Максима Грека развивает данную проблематику в ином ключе. Черпая вдохновение в песнях Савонаролы, Максим Грек излагает свое представление о назначении власти и роли церковного авторитета. Его размышления, однако, развиваются не на историческом и богословском уровне, а скорее в моральной и социальной перспективе. В таком контексте функция священника носит не столько сакральный, сколько пророческий характер и подразумевает жесткую критику правителей. Форма диалога, строгая аргументация, но прежде всего неявные ссылки на темы и концепции, присутствующие в современной западной мысли, свидетельствуют о развитии оригинальной рефлексии, ориентированной на обновление восточно-христианской мысли. Несмотря на разные подходы, обоих писателей объединяет не только изобилие библейских цитат, но прежде всего образ вдовы в пустыне, вызывающий в памяти апокалиптический и эсхатологический горизонт

Высказывания Филофея о Руси как «Ромейском царстве» в его знаменитом послании Мисюрю Мунехину (1523 г.) проанализированы в контексте остального текста послания, его списков, редакций и в контексте иных памятников, говорящих об идентичности Московской Руси. Обнаруживается, что, во-первых, для Филофея Русь как «Ромейское царство» есть не государственное, а церковногосударственное образование, в котором государство и Церковь слиты воедино до неразделимости (в логике византийских представлений о симфонии Церкви и государства); это выражение «имперской эсхатологии» (термин Г. Подскальского). Во-вторых, такое понимание Руси как Ромейского царства есть парафраза того же мотива, что и «Святая Русь», «Русь-Израиль», «Русь — царство православных»; за этими выражениями стояло парадоксальное представление о Руси как церквицарстве. В-третьих, такая формула идентичности противоположна формуле «Московская Русь есть natio»; конфессиональное и «национальное» в ней так слиты, что для «национального» не остается места. В-четвертых, в данном случае логика отношений «церковного», «государственного», «религиозного», «светского», «национального» в построении дискурсов идентичности «работает» совсем не так, как в опыте средневекового Запада

Статья посвящена рассмотрению и сравнительному анализу двух ключевых идеологем русской религозно-политической мысли — «византийского наследия» и «Третьего Рима» — в трех темпоральных срезах: Средневековье, XIX столетие и современность. Показано, что отечественная специфика такого общемирового тренда, как «медиевализм», под которым понимается актуализация средневековых нарративов, идей и образов, связана, во-первых, с преобладанием интереса к теме преемственности между Россией и Византией, а во-вторых — отчасти повторяет подобный всплеск общественного интереса к византийскому наследию («византизму») в XIX в. В центре внимания автора статьи — два перекликающихся между собой текста, воплощающих высшие достижения отечественной интеллектуальной традиции Средневековья и XIX столетия, «золотого века русской культуры и мысли»: с одной стороны — сформулированная псковским иноком Филофеем теория «Москва — Третий Рим» (1523), представляющая собой итог многовековой эволюции идеи «византийского наследия», с другой — эссе В. С. Соловьева «Византизм и Россия» (1896), смысловым ядром которого является истолкование теории Филофея. Предметом своеобразного диалога сквозь время между двумя мыслителями является размышление о миссии Третьего Рима как историческом назидании, которое должна извлечь Россия из судьбы Рима и Византии. Одновременно оба эти текста отражают двукратно пройденный отечественной мыслью путь становления историософской традиции как особого пути постижения истории в ее неотделимости от эсхатологии и сотерилогии через парадоксальное сочетание погруженности в нее и одновременно — созерцания истории в метапозиции по отношению к ней