Рассматривается проблема функционирования норм в повседневной жизни советского общества в 1930-1950 гг. Микроанализ конкретно-исторических ситуаций, выполненный на основании архивных источников, позволил сформулировать тезис о том, что существенной чертой социального порядка в сталинскую эпоху являлось самоуправство. Оно рождалось спонтанно, снизу, а затем либо легитимировалось властью, либо криминализировалось ею же в зависимости от ситуативной прагматики и доктринальных соображений. Таким образом, наряду с писаным законодательством (государственным и партийным), должностными инструкциями и обязанностями в повседневной жизни действовали разнообразные и гетерогенные конвенции. Их область применения тоже определялась конвенциально. Анализ социальной реальности позволил авторам обосновать тезис о том, что сфера действий конвенций выходила далеко за рамки межличностных отношений и малой публичности. Тем самым управляемое самоуправство размещалось в ядре властных - хозяйственных и административных - практик. Кроме того, допускаемый произвол был одновременно апроприирован партийно-хозяйственной номенклатурой для приватного потребления. Подобный характер нормативности был укоренен в агрегатном характере советской повседневности, соединявшей в себе как модернистские, так и архаические начала. Конвенциальность всех и всяческих норм неизбежно препятствовала деятельности партийных и государственных институтов, что принципиально противоречило модернистскому проекту регулярного государства. Таким образом, советское государство становилось обществом риска.
В статье произведена реконструкция дискуссии об урбанизме во французской и германской социологической литературе 1950–1980 гг. по аутентичным источникам. За 50 лет трижды была произведена смена парадигм в исследовании городской культуры. Первоначально в национальных социологиях доминировала идеологическая концепция урбанизма, противостоящая германской философской традиции эпохи О. Шпенглера и его предшественников. Урбанизм рассматривался как функция городского пространства, обеспечивающая всем гражданам свободу и личностное развитие (H. P. Bahrdt). Новая политэкономическая парадигма (M. Castells) первоначально начиналась с критики урбанизма как одной из форм буржуазной идеологии, лишённой теоретиче-ского содержания. Впоследствии новая парадигма была сконструирована в терминах политической экономии «Капитала» без какого бы то ни было обращения к культурным аспектам городской жизни. Город – не более чем инфраструктура обращения капитала, необходимые для воспроизводства рабочей силы коллективные средства потребления, привязанные к местности, мало эластичные, неприбыльные. Горожанин рассматривался как безликий, лишённый индивидуальных черт агент экономического процесса, момент в хозяйственном развитии. В процессе освоения политической экономии города социологи упустили из виду и анализ конкретных социальных ситуаций, и культурные конфликты, и функционирование воображаемых сообществ, и символическую связь горожанина с городом. На смену политэкономии города под маркой критической социологии пришла новая школа социального урбанизма (W. Siebel, A. Bourdin). Её приверженцы произвели инвентаризацию языков для описания городской культуры и стиля жизни, акцентировали идею доступности базовых предметных и институциональных инструментов городского быта, подвергли анализу возможности урбанизма для социальной интеграции горожан и описали статус урбанизма в городском планировании, назвав его великой социальной миссией (A. Bourdin). В поисках адекватной концепции урбанизма социологи формировали собственную социальную идентичность, доказывая свою необходимость и значимость в деле социальной и культурной реконструкции европейского общества.