ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. ФИЛОСОФИЯ И КОНФЛИКТОЛОГИЯ

Понятие «псевдоморфоза» используется Г. В. Флоровским как такое заимствование, которое носит инструментально-технологический и формально-схоластический характер и потому не отвечает глубинным интересам Церкви христианских народов и творческому развитию богословской мысли. Он подчеркивает положительное, стимулирующее значение в истории русского богословия не только патристики, на которую обычно обращают внимание, но и западной богословской мысли, особенно с XVI в., что нередко упускают из вида. Богословские псевдоморфозы, с точки зрения Г. В. Флоровского, преодолеваются на основе многосторонних исторических связей - патристики и «постигающего роста» богословской мысли, богословия и церковной жизни, богословия и светской философии, богословия и культуры народа, православного богословия и богословской мысли других христианских конфессий. Кафолический синтез Церкви и есть, согласно Г. В. Флоровскому, то всеобщее, соборное, которое являет себя на исторической основе в богословской мысли. Превращение внешних заимствованных форм в псевдоморфозы объясняется Г. В. Флоровским конкретно-историческими причинами - отставанием православной мысли от западной религиозно-философской мысли, политическими интересами противоборствующих стран, отрывом клира от нужд верующего церковного народа, его исторического опыта и культуры. Русский богослов считает псевдоморфными те богословские заимствования, которые формально и догматически, а не органически и синтетически входят в автохтонный культурно-исторический контекст. Именно здесь источник нетворческой подражательности и схоластической тенденции в русском богословии. Заимствования, оторванные от интересов и потребностей «церковного народа», показывает Г. В. Флоровский, оборачиваются клерикализмом и политическим сервилизмом церковных иерархов. Это актуальное и в наши дни утверждение Г. В. Флоровского сочетается и с другим столь же актуальным его выводом: диалог с западным богословием имеет позитивное, стимулирующее значение и для русского православия.

Cтатья посвящена рассмотрению пейзажа как жанра, который мог появиться лишь в Новое время и только благодаря формированию присущего этому периоду мировоззрения. Новоевропейская субъективность была сформирована расширением представлений о границах пространства и времени, последовавшими за ними коренными изменениями общественного устройства и экономики. М. Хайдеггер выделил пять черт, отличающих Новое время: развитие науки и машинной техники, становление искусства в качестве предмета переживания человека, рассмотрение культуры как воплощения наивысших ценностей и обезбоживание, или же десакрализацию. С опорой на эти пять аспектов в статье проводится сравнение общефилософского развития мысли с ситуацией в живописи. Осуществлен подробный разбор понятия «картина мира», способного наиболее адекватно описать взгляд на мир человека той эпохи. Оно подчеркивает возросшее значение визуального восприятия и понимание субъекта как творца, который, познав представленный перед ним мир и выделив его сущностные черты, самостоятельно репрезентирует объект в виде цельного образа. Вследствие этого пейзаж представляет собой некую схему внешнего по отношению к субъекту мира, который он стремится не только познать и систематизировать, но и преобразовать в соответствии со своими нуждами. Именно в этот период европейская живопись переживает первый опыт создания пространства в художественных произведениях с помощью перспективы и композиционных приемов, а пейзаж становится не просто элементом декоративного оформления полотна, а отражением мировоззренческой установки Нового времени, направленной на объективацию природы.

В статье представлена ретроспектива становления Франкфуртской школы. Подобный взгляд на школу еще не был сформирован в русскоязычной литературе: в ней внимание, как правило, сосредоточено на отдельных фигурах школы, вне репрезентации их места в логике поколений. В 1950-е годы представители первого поколения Франкфуртской школы (прежде всего М. Хоркхаймер и Т. Адорно) в своей критике фашистского и тоталитарного режимов выстроили фундамент критической теории, который впоследствии использовали в социальном анализе капиталистического общества. Ключевую установку школы М. Хоркхаймер обозначил как эмансипацию трудящихся от рамок экономического режима; высвобождение сознания рабочего класса из границ, установленных капитализмом. В 1970-е годы Ю. Хабермас в рамках теории коммуникативного акта продолжил традицию социальной критики в двух смысловых направлениях: в левистском - акцентуации на социальных несправедливостях, и кантовском - в поиске оснований для социальной критики как таковой. В свою очередь, А. Хоннет в 1990-е годы сосредоточил свое внимание на так называемой негативной интерсубъективности, что выражается в борьбе социальных групп за признание. В этой борьбе он нашел подлинно социальное измерение жизни, которое, в свою очередь, выстраивается на принципах нормативности. В 2018 г. А. Хоннет передал пост директора Института социальных исследований С. Лессеничу. Сегодня сложно предугадать, каким будет курс С. Лессенича. Однако очевидным остается то, что через поколения Франкфуртская школа сохранила методологическую основу критического анализа капиталистического общества, начав критику в условиях тоталитаризма и продолжая ее в цифровую эпоху.

Н. Г. Чернышевский возвращается в современный научный дискурс прежде всего в контексте эстетики, которая рассматривается преимущественно в рамках его тезиса «прекрасное есть жизнь». Автор предлагает переосмыслить его эстетическую систему через анализ категории возвышенного (великого), оригинальную интерпретацию которой предлагает Чернышевский. В статье даны ответы на два историко-философских вопроса: какие предшествующие эстетические системы критикуются русским мыслителем? На какую традицию он опирается в своей теории? В критике «господствующих систем» русский философ стремится показать отсутствие взаимосвязи между прекрасным, возвышенным и комическим, которая предполагается в эстетическом учениях Гегеля и Фишера. Формальная критика на уровне противоречий в определениях кажется вполне обоснованной, однако доводы самого Чернышевского не всегда можно назвать достаточными для обоснования его собственной философской позиции. Автор исследует аргументацию Чернышевского и отмечает, что выдвинутое им определение возвышенного (великого) имеет лишь формальное сходство с определением Канта, на которого ссылается русский мыслитель. В настоящей статье нивелирование роли способности воображения понимается как ключевая характеристика эстетики Чернышевского, что отражается на его интерпретации возвышенного. Сводя функцию воображения лишь к репродукции, Чернышевский необходимо приходит к понятию великого, основанного на сравнении с «близлежащими» объектами (или феноменами), но не на столкновении когнитивных способностей самого человека. Другая причина такого понимания великого заключается в отсутствии различия между сравнительным и безотносительным понятиями о величине, введенное Кантом в эстетическую проблематику.

Статья рассматривает основные подходы к определению понятия ребенка в рамках философии детства. Показывается неоднозначность положения ребенка в современном обществе: с одной стороны, жизнь ребенка зачастую ставится выше жизни взрослого или, по крайней мере, оценивается выше, чем его ожидаемый вклад, с другой - интересы, желания и потребности детей не являются значимыми для взрослых и не учитываются при принятии решений, в том числе тех, от которых зависит жизнь и развитие детей. Один из основных современных подходов в философии детства, который пытается объяснить этот факт, предполагает, что ребенок - это прежде всего будущий взрослый. Несмотря на явные преимущества такого подхода перед подходом «ребенок как маленький взрослый», эта концепция не в полной мере отвечает требованиям современной цифровой эпохи, что особенно заметно при анализе взаимодействия ребенка и взрослого в современную цифровую эпоху, поскольку указанный подход не способен адекватно соответствовать нуждам и ценностям цифрового общества. Вместо этого мы предлагаем рассматривать концепцию детства в рамках культурно-исторической школы Выготского и его последователей, которая предполагает, что центральным в этой концепции является понятие развития, которое не сводится исключительно к взрослению, т. е. к способу получить из ребенка взрослого, а рассматривается как безусловное право и биологическая норма, а также неотъемлемая часть детства. Подобный подход будет способствовать улучшению взаимодействия с ребенком, повышению уровня жизни самого ребенка, а также гибкости и цельности личности, особенно в условиях неопределенности ожидаемых трансформационных процессов современной цифровой эпохи.

Статья посвящена проблеме соотношения языка как формы реализации сущности человека, претворяющего неопределенность бытия в упорядоченность мира. Авторы исходят из аксиоматического допущения того, что язык является интегральной деятельностью человеческого сообщества, в словарной и синтаксическо-семантической определенности которого снимаются все противоречия, открывающиеся людям в их совместном многообразном опыте освоения предметного (предпосланного) бытия. Вместе с тем человеческая деятельность представляет собой исполнение свободной претворяющей энергией, активированной элементарным (первично-фундаментальным) актом общения. Благодаря ему преодолевается детерминированность естественной предопределенности человеческого присутствия в бытии, что проявляется в избыточной результативности деятельности людей, открывающей духовный (сверхъестественный) горизонт жизни. Литература понимается авторами как стилизация национального языка, посредством которой определяется содержание национального самосознания, а следовательно, и общая картина мира, создаваемая данным народом. Литература может иметь два уровня осуществления: художественный и теоретический, различающиеся, с одной стороны, способом и степенью обобщения, с другой - формой выражения. Теоретический уровень производен от художественного, в котором уже обобщен исторический опыт освоения бытия в персонифицированных образах литературных героев, описаниях природы или значимых событий. Особенность русско-российского самосознания, во-первых, состоит в том, что оно находится в стадии перехода от художественного к теоретическому; а во вторых, в том, что оно историософично, т. е. не только удерживает опыт прошлого, но и имеет тенденцию к усмотрению смысловой перспективы будущего, связанной с деятельностью многих поколений людей русско-российского мира. Наиболее адекватно данное обстоятельство, по мнению авторов, отражено в социалистическом реализме советской литературы.