Публикации автора

В статье рассматриваются русские народные предания о «фараонах» - мифических существах с торсом человека и рыбьим хвостом, заселивших водную стихию. Предания отразили древнейший пласт народных знаний о древнеегипетской истории. Данные представления восходят к библейскому рассказу о войске фараона, утонувшем в Чермном море во время исхода евреев из Египта. В Древней Руси титул «фараон» стал символом гордого и нечестивого правителя. Предание же о мифическом водном народе впервые записал Василий Позняков, в 1558 г. побывавший в Египте. В конце XVI в. его рассказ использовал Трифон Коробейников, совершавший паломничество по странам Востока. Благодаря этому произведению «фараоны» и «фараонки» сформировались как негативные персонажи христианской легенды и в XVIII-XIX вв. прочно вошли в русский фольклор, а сам образ мифического народа получил эсхатологическое звучание. Изображения этих существ стали одним из мотивов народного декоративного искусства в Нижегородской губернии и соседних с ней уездах Костромской губернии. Со второй половины XIX в. «фараон» фиксируется как коллективное прозвище. Оно имело негативное значение, которое вытекало из «отрицательности» одноименного ветхозаветного персонажа и проецировалось на одну из вызывающих отторжение черт местного характера.

В статье рассматривается борьба городских властей с одной из составляющих открытой графосферы русского города XVIII в. - уличными надписями, носящими провокационный характер. Первые надписи появились в 1708 г. в нижегородском кремле и призывали к бунту. Во второй надписи, процарапанной в 1740 г. на паперти Спасо-Преображенской церкви в Угличе, священник этого храма назвал местного воеводу плутом. Опыта борьбы с открытой всеобщему обозрению «эпиграфической крамолой» у местной администрации не имелось. В первом случае воевода Кутузов предпринял решительные меры для сохранения надписей и ожидал царского распоряжения об их дальнейшей судьбе. Во втором случае воевода Исленьев привлёк весь административный ресурс для примерного наказания автора крамольной надписи. За нерасторопность Петр I лишил воеводу Кутузова должности. Священник же Петр Павлов, против которого ополчился воевода Исленьев, бежал из Углича. В приложении к статье публикуется «Дело об оскорблении Угличской провинции воеводы Михаила Григорьева Исленьева попом Угличской соборной церкви Петром Павловым написанием на белокаменной плите паперти этой церкви “Плут воевода Исленьев”», хранящегося в Угличском отделении Государственного архива Ярославской области. Научный руководить проекта - А. Г. Авдеев, технический руководитель - Ю. М. Свойский.

Статья посвящена исследованию эпитафии на белокаменном надгробии 1529/30 г. с цитатой из покаянного стиха «Зрю тя, гробе» (CIR1001) в историко-культурном контексте эпохи. Оно было найдено в Новоспасском монастыре (Москва) и публикуется впервые. Расширение смыслового поля уникально для старорусских эпитафий XVI в. и отражает завершение глобального процесса индивидуализации образа Смерти в европейской (в том числе и древнерусской) культуре в XIV-XV вв. Покаянный стих «Зрю тя, гробе», распространившийся в поствизантийских рукописях и эпитафиях на Афоне со второй половины XV в., отражал индивидуализацию образа Смерти на православном Востоке. В русской иконописи он появляется в росписях северных дверей иконостаса в 1540-е гг. в качестве подписи к изображению лежащей в гробу Смерти-скелета, символизирующей участь каждого человека. О популярности данного покаянного стиха на Руси также свидетельствуют его многочисленные рукописные списки, наиболее ранние из которых относятся к началу 1470-х гг. Это произведение также оказалось созвучным намогильной эпиграфике, о чем свидетельствует исследуемая эпитафия. Таким образом, Смерть-скелет, явившаяся в мир благодаря грехопадению прародителей, в едином комплексе со стихом «Зрю тя, гробе», запечатленным в иконописи, книжной культуре и эпиграфике, утвердила в древнерусской культуре свое всемогущество и тщету земной жизни.