ДОСТОЕВСКИЙ И МИРОВАЯ КУЛЬТУРА. ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ

Статья посвящена памяти Нины Федотовны Будановой - советский и российский литературовед, библиограф, редактор, доктор филологических наук, профессор, специалист по творчеству Ф.М. Достоевского, И.С. Тургенева и русской литературе XIX века, ведущий научный сотрудник ИРЛИ РАН.

Статья посвящена памяти В.А. Твардовской - советский и российский историк, литературовед, редактор, доктор исторических наук, профессор, специалист по истории русской общественной мысли второй половины XIX века.

Рецензия посвящена изданной в 2023 году на русском языке в серии «Современная западная русистика» научной монографии профессора Уэслианского университета Сюзан Фуссо «Катков. Издатель Тургенева, Достоевского и Толстого» (на языке оригинала книга вышла в 2017 году). Труд Фуссо раскрывает и проясняет различные стороны биографии харизматичного редактора журнала «Русский вестник» М.Н. Каткова (1817-1887) и содержит ценные наблюдения относительно его непростых личных и рабочих взаимоотношений с Ф.М. Достоевским, четыре больших романа которого («Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы» и «Братья Карамазовы») были впервые опубликованы в катковском издании.

Рецензия посвящена научной монографии историка литературы С.М. Волошиной «Власть и журналистика. Николай I, Андрей Краевский и другие» (Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2022), в которой подробно и на богатом материале рассматриваются взаимоотношения российской власти и журналистики в царствование Николая I и особенности функционирования цензуры того времени. Центральное место в книге занимает фигура редактора журнала «Отечественные записки» А.А. Краевского (1810-1889), известного, в числе прочего, как издатель большинства произведений Ф.М. Достоевского 1840-х годов.

Статья посвящена реконструкции истории становления и развития идеи незавершенного прозаического цикла А.Н. Майкова «Рассказы из русской истории». Важнейшим источником информации о данном сегменте творческой биографии поэта является его переписка с Ф.М. Достоевским, содержание которой раскрывает предпосылки зарождения идеи цикла и этапы ее оформления. Обсуждению общей идеи цикла и его отдельных сюжетов посвящено одно из самых выразительных писем романиста к другу, содержащее концептуальное для понимания его эстетики размышление о поэме «как самородном драгоценном камне, алмазе, в душе поэта» и выделяющее самые значительные, в понимании писателя, события истории России. Выразительно описанные Достоевским в упомянутом источнике сюжеты отдельных рассказов породили предположение о том, что писатель выступил автором концепции цикла и вдохновил Майкова на его создание. Однако анализ переписки Майкова и Достоевского 1867-1869 годов позволяет собрать и последовательно выстроить факты, отражающие процесс постепенного вызревания и оформления замысла, и сделать вывод о том, что идея сложилась в творческом сознании поэта в процессе углубленного изучения русской истории, вызванного работой над переводом «Слова о полку Игореве». Достоевский принял некоторое участие в становлении ключевых особенностей содержания и принципов художественного воплощения рассказов, но не столь прямо, как идейный вдохновитель, а опосредованно, как друг, собеседник и единомышленник, с которым Майков привык в частых встречах делиться подробностями собственных творческих поисков и мыслями, касающимися злободневных проблем русской общественной жизни тех лет, среди которых вопрос самобытности русской истории и отношений России и Европы был одним из важнейших.

Статья предназначается для учителей-словесников и может помочь выстроить разговор о романе «Преступление и наказание». В статье предлагается вариант современного прочтения одного из важнейших произведений школьной программы. В работе обобщены воззрения ведущих достоеведов на главнейшие проблемы романа, предложены актуальные трактовки основных образов и коллизий романа. Предлагается новое прочтение образа Разумихина как истинной «русской личности» и воплощения в нем мысли о спасительном для Раскольникова «братстве». Анализ многоаспектной семантики вынесенных в заглавие понятий «ПРЕСТУПЛЕНИЕ» и «НАКАЗАНИЕ» позволит учителю осуществить целостный анализ романа, выстроить разговор об основных образах и проблемах, затронутых в романе, помочь понять учащимся глубину и значимость «перерытых» в нем вопросов. Отвечая на предложенные в статье вопросы, выполняя задания по тексту, учащиеся приходят к выводу, что истинным преступлением в романе является идея, а убийство старухи - результат ее влияния на сознание и действия героя. В методику школьного анализа романа вводятся такие понятия, как «ложные» и «истинные» мотивы преступления, универсальное и актуальное понятие «алгоритм преступления», показана «диалектика» «идейного преступления». В статье предлагается система вопросов и заданий, которые могут способствовать более глубокому пониманию учащимся великого романа.

В статье дается обоснование необходимости концептуализации «темной» природы человека, как она представлена в романе Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» и в рассказе И.А. Бунина «Петлистые уши». Утверждая истину в Боге, писатели выявляли и «сумрачное» в человеке. Достоевский словами Раскольникова о праве «необыкновенных» «по закону природы» на убийство, а Бунин подробным описанием «прирожденного преступника» намечают другой - не библейский - образ «венца Творения». Предмет первой статьи - слова Раскольникова о праве на преступление. Они рассматриваются в свете философских и религиозных источников: показывается, как в европейской науке формировались устойчивые предпосылки для зарождения «раскольниковских» взглядов, осмысливаются в сопряжении с этим сюжетные мотивы «шестого дня» творения, «второго» творения из «ничто», «возвращения» Каина. Достоевский, оставаясь «со Христом» в объяснении человека, не упрощает свое понимание антропологической проблемы: есть не только «те люди», наполняющие историю злодеяниями, но и тот Каин, который всегда возвращается в «злочестии» «злочестивого племени» и возвращается, может быть, в «нас самих». Достоевский ведет-обращает человека к «шестому дню» Творения («апофатизм вспять»), освещает его путь как любовью Христа, так и разноценностным опытом и знанием человечества. Для Достоевского антропологический вопрос остается открытым: но не в свете веры («мне лучше хотелось бы оставаться со Христом»), а по причине исторических фактов и современного понимания человека, представшего в новых концепциях «расщепленным», таким, каким он описан в статье Раскольникова. Актуализация онто-антропологической проблематики романа открывает возможность оценить «Преступление и наказание» словами апостола Павла: «<…> описано в наставление нам, достигшим последних веков».

В статье рассматриваются работы литературоведа-классика А.П. Скафтымова о творчестве Ф.М. Достоевского. Цель - попытка начального определения используемого ученым понятия «правда» по отношению к смыслу произведений художника. Выясняется, что значение этого понятия уточнялось от момента создания Скафтымовым студенческого реферата к завершению итоговой работы о писателе. «Правда» постепенно обретает значение этико-онтологической основы человека, по сути - Христовой любви, с которой связана идея произведений: «покрывающая» мысль о «правде» - прощение и любовь, которые есть функциональное наполнение образов-типов князя Мышкина из романа «Идиот», Лизы (героини повести «Записки из подполья»). По Скафтымову, князь Мышкин - выражение правды Достоевского. Герой живет любовно-открытым приятием бытия, точным ощущением нравственного самочувствия, пониманием человеческой гордости и прощением человека, состраданием. Лиза, тоже как «истинный» человек, наделена бескорыстным сердечным сочувствием, способностью к самоотданию и нравственной чуткостью. Важнейшие качества указанных героев - признак и «гордецов» Достоевского, в глубине души тоскующих по братской любви и не отдающихся ей. С опорой на современное православное богословие, предполагаем, состояние «истинных» героев в художественном мире Достоевского описывается Скафтымовым как праведное. «Правда» любви и прощения, открытая творчеством Достоевского, интерпретируется Скафтымовым и как свободный закон жизни.

В статье рассматривается, как присутствие книг Достоевского в сюжете литературного произведения выявляет характер рецепции Достоевского, определяет специфику художественного мира произведения, трансформацию устойчивых мотивов, образов в современной американской литературе на примере произведений Н. Уэста, Д. Ирвинга и Ф. Рота. Доказывается, что использование чтения книги Достоевского как устойчивого мотива привносит в произведение обязательный элемент литературной полемики как героя, так и автора. Главный прием, используемый писателями - пародирование тем, образов произведений Достоевского является основным способом переосмысления сложившейся традиции восприятия творчества русского писателя.

В статье предлагается рассмотреть два печатных издания, упоминаемых в романе «Преступление и наказание»: «Еженедельную речь» и «Периодическую речь». Высказывается мнение, что в 1865 году Достоевский не мог в качестве прототипа для редакции, которая опубликовала статью Раскольникова, ориентироваться на незначимые в издательской среде газеты «Московский вестник» Н.Н. Воронцова-Вельяминова и «Русская речь» Евгении Тур, объединенные в 1861 году. Выдвигается гипотеза, что предложенные писателем названия печатных площадок в романе, необходимы были для разделения типа издания: газеты и журнала, и подчеркивания того, что статья Раскольникова «О преступлении…» попала именно в журнал. Выбирая журнал, Достоевский, с одной стороны, мог говорить о более затруднительном положении героя, совершившего преступление, с другой - указывать на то, что идеи, обозначенные в его статье, нашли поддержку в журнальных редакциях, готовых, в отличие от газетных этого периода, по мнению Достоевского, отстаивать свои убеждения и убеждения своих авторов. В качестве доказательства мы обращаемся в том числе к переписке писателя с М.Н. Катковым, с которым он делился планами создания «Преступления и наказания», а также опираемся на «Журнальную заметку о новых литературных органах и о новых теориях» (1863) Достоевского, опубликованную в журнале «Время», которую принято относить к его программным высказываниям. Именно в этой заметке писатель обозначил свое негативное отношение к газетным редакциям, которых он обличил в искусственном создании тем для полемик.

Статья посвящена рассмотрению образа homo legens в «Бедной Лизе» Н.М. Карамзина и «Записках из подполья» Ф. М. Достоевского. Для романиста повесть Карамзина была включена в процесс познания феномена человека XIX столетия. Выступая против философского знания (идеи позитивизма), упрощающего, по мнению Достоевского, представления о человеке, писатель создает образ Подпольного как человека читающего и сочиняющего с опорой на художественные открытия Карамзина в повести «Бедная Лиза». Типологически встреча мечтателя и девушки в «Записках из подполья» повторяет ситуацию «Бедной Лизы». Эраст мечтает об идиллии, «сочиняет» будущую жизнь с Лизой по законам этого жанра, а крестьянка, в отличие от читающего героя, понимает, что мечты невозможно воплотить в жизни. В повести Достоевского эта ситуация усложняется. Подпольный в соответствии с литературными 62 Е.М. Кудрявцева. Человек читающий и человек сочиняющий: «Бедная Лиза» и «Записки из подполья» образцами создает две истории в идиллическом и антиидиллическом духе ради манипулирования чужой душой, ради самоутверждения. Лиза же поначалу не верит ни словам посетителя, ни в возможность выхода из публичного дома. Подпольный предваряет свои истории двумя библейскими цитатами: «образ и подобие Божие» и «положить душу свою за друзей своих». Он вводит сакральный образ как средство манипуляции чувствами героини. Лиза, восприняв эти цитаты, искренне поверила в возможность выйти из публичного дома и предлагает мечтающему герою свою любовь, которую автор рассматривает как возможность выхода «из подполья». Герой эту возможность принять не может. Создавая образ homo legens в «Записках из подполья» Достоевский показывает, что хаотичное «слепое» следование литературным жанрам, ситуациям и жестам и манипулирование как литературным, так и сакральным текстами ставит человека в положение неразрешимого конфликта с «живой жизнью».

В статье предлагается рассмотреть то, каким образом соотносится раннее творчество Ф.М. Достоевского и роман «Преступление и наказание» на уровне их внутренних символических историй, создаваемых автором за внешними сюжетами произведений. В настоящей работе выдвигается гипотеза о том, что Раскольникову удается пройти путь духовного преображения, который писатель стремился отыскать и для своих героев 1840-х годов, однако тогда ему это не удалось осуществить в полной мере. Несмотря на продолжающиеся в научной среде споры о роли эпилога в «Преступлении и наказании», все же можно говорить о том, что в этом романе, единственном из «Великого пятикнижия», показан путь героя от полного падения до прямо прописанного духовного воскресения. В статье предпринимается попытка показать, что Раскольников проходит путь по «траектории», описанной в ранних текстах, но очевидно с некоторыми коренными изменениями, позволившими этот путь осуществить. Статья представляет собой описание первых шагов в разработке данной темы.

Статья посвящена анализу образа Порфирия Петровича. Анализ исходит из лексического рисунка текста, создаваемого Достоевским в «Преступлении и наказании» за счет распределения в нем слов-синонимов «жирный» и «полный». «Жирный», занимая место в характеристиках «положительных» героев и вытесняя более ожидаемое в этом случае «полный», сдвигает восприятие слова «полный» в иной сегмент его смыслового поля: оно вытесняется из сознания читателя как имеющее отношение к физической комплекции и актуализирует общий смысл полноты (целостности, исполненности, завершенности), поддержанный многократным использованием в тексте разнообразных слов с этим корнем именно со смыслом окончательной восполненности. Если исходить из этой точки - начинают собираться во вполне внятное целое представляющиеся на первый взгляд разрозненными, странными, уничижительными и маргинализующими авторские характеристики Порфирия Петровича. Они собираются в единство, которое вполне описывается именем персонажа, по-русски читающимся как «красный камень» или «красный камня».