Статья: ЗАМЕТНАЯ ИСТОРИЯ "НЕБЛОШИНОГО" МАСШТАБА. МНЕНИЕ ПОСТОРОННЕГО (2024)

В 2024 г. 60-летний юбилей отмечает известный историк, специалист по интеллектуальной истории России, доктор исторических наук, заведующий кафедрой истории и археологии Пермского государственного национального исследовательского университета К. И. Шнейдер. В публикации представлены написанные в различной стилистике заметки о разных этапах его интеллектуальной биографии коллегами и друзьями по научному цеху. О. Л. Лейбович размышляет о начальном этапе интеллектуальной биографии профессора К. И. Шнейдера (1986-1993), обращая внимание на поиски жизненного пути выпускника исторического факультета Пермского госуниверситета, затрагивает проблему выбора, перед ним стоящего. Особое место занимают сюжеты, связанные с научным сотрудничеством К. И. Шнейдера с профессором З. И. Файнбургом. Представлены идеи, развитые Константином Ильичом в его кандидатской диссертации. В. В. Шелохаев откликается на выдвинутую К. И. Шнейдером концепцию раннего русского либерализма, принципиальные положения которой были обоснованы в монографии и докторской диссертации юбиляра (2013). И. В. Нарский обращается к личному опыту многолетнего профессионального и дружеского общения с Константином Ильичом как к инструменту создания эскиза интеллектуальной биографии специалиста по интеллектуальной истории. Человеческое измерение исследователя и исследуемого, несмотря на ироничный стиль изложения, становится при этом органичным компонентом интеллектуальной (авто)рефлексии.

На примере анализа содержания, структуры, концептов монографии И. В. Нарского, посвященной хореографическому любительству в СССР, рассматривается одна из стратегий создания научных исследований с использованием методов и приемов «культурной истории». И. В. Нарский в своей работе рисует художественную самодеятельность, задуманную как успешный государственный проект, но одновременно ставшую важной составляющей досуга советских людей нескольких поколений, практик их самореализации, выстраивания собственных «миров своих». Такой подход обусловил использование историком не только источников официального происхождения и материалов специализированных печатных изданий, но и широкое привлечение в работе материалов инициативного документирования, а также воспоминаний о собственном советском опыте участия в художественной самодеятельности. Хотя работа четко делится на три части - по количеству «акторов» создания и реализации государственного проекта (государство, профессиональные хореографы, самодеятельность), внутри каждой из частей ткань повествования оказывается выстроенной сложнее. В них отдельные источники становятся точками, от которых отталкиваются многочисленные отдельные сюжеты, перебиваемые лирическими отступлениями с личными воспоминаниями автора. Столь же разнообразен и арсенал используемых автором концептов, проговариваемых и не проговариваемых специально - от теории «плодотворного браконьерства» Мишеля де Серто и теории бриколажа Клода Леви-Стросса до примет концепта «вненаходимости» Алексея Юрчака. Используемые И. В. Нарским исследовательские и повествовательные стратегии представляют собой оригинальный, плодотворный и интересный опыт создания работы в рамках историко-культурной парадигмы, который, безусловно, далеко не исчерпывает все возможности последней.

Статья посвящена рассмотрению монографического исследования И. В. Нарского, в ней дается характеристика содержанию книги и тому месту, которое она занимает в российской и зарубежной историографии. Высказываются предположения относительно возможностей дальнейшего использования идей автора. В момент своего выхода (2001 г.) монография И. В. Нарского привлекла внимание читателей как богатством используемых источников, выявленных исследователем в архивохранилищах Москвы и городов Урала, так и новой для отечественной историографии методологической рамкой. Автор одним из первых использовал методические приемы и исследовательские подходы такого подхода как история повседневности, разработанного прежде всего немецкими историками. Его умелое применение, сопровождающееся переключением исследовательской перспективы, изменением масштаба описания, позволило исследователю реконструировать различные аспекты жизни и выживания «маленьких людей» в «переломную историческую эпоху», эпоху грандиозной социальной катастрофы. Новаторская во многих отношениях монография И. В. Нарского оказала немалое воздействие не только на российскую, но и на зарубежную историографию. И ныне, в иной общественной и академической ситуации книга сохраняет свое значение и стимулирует новые исследования. Ее используют авторы, ориентирующиеся на другие историографические направления, например на историю эмоций. Наблюдения, выводы и предположения И. В. Нарского могут быть также применены для дальнейшего изучения новых политических элит революционной России, для новых исследований тактик индивидуального и группового выживания в условиях социальной катастрофы, а также для разработки истории политической культуры революционной эпохи.

Статья посвящена проблеме неофициальной символики, служившей маркером русско-советской идентичности, на примере березы как национального русского дерева. Старинный лирический вальс «Березка» и одноименный хоровод в постановке Н. С. Надеждиной рассматриваются в качестве исходного пункта и повода для ответа на вопросы о причинах популярности у советской публики государственного танцевального ансамбля «Березка», основанного в 1948 г., а также о генеалогии образа березы как «русского дерева». Поставленные задачи решаются с помощью нескольких шагов. Вначале рассматривается переписка зрителей с руководством «Березки» весной 1962 г. Затем выявляется роль хоровода «Березка» и одноименного старинного вальса в концертах ансамбля, в художественном фильме «Девичья весна» и в восприятии поклонников ансамбля. После этого пунктирно излагается история музыки и слов вальса «Березка». Причудливое сочетание в генеалогии вальса культурных феноменов и влияний разного происхождения позволяет говорить о нескольких разновременных культурных слоях, на которых «взросли» «русское дерево» и его успешная рецепция российским населением. Важнейшими среди этих пластов были крестьянский (бытовой и религиозный), романтический и российско-советский. Причем последний и самый молодой из них в поисках идеального образа СССР для воображаемого Запада и закрепил в годы позднего сталинизма представление о березе как символе России. Образ фронтовой березки силами литераторов, художников, режиссеров, композиторов-фронтовиков и детей войны вошел в 1940-1970-е гг. в советский культурный канон и в проект русской национальной идентичности.

Рассматривается проблема взаимоотношений участников государственной торговли и частных товарообменных операций в блокадном Ленинграде. Критическая нехватка продовольствия во время блокады обусловила изменение характера отношений между обычными горожанами с одной стороны и работниками торговли, общественного питания, хранения, транспортировки, распределения продуктов с другой. Предельно истощенных ленинградцев ошеломлял благополучный внешний вид работников прилавка, скупавших и выменивавших за продовольствие золото, драгоценности, меха. Благоденствие этих людей на фоне гибели сотен тысяч определяло крайне враждебное отношение к ним многих горожан. Столь же неприязненно воспринимали блокадники предельно истощенных дистрофиков. Причем к последним относились в конечном итоге хуже, чем к нечистым на руку «продовольственникам». Бросавшееся в глаза неравенство было знаком переоценки людей, жестко разделяя их на сытых и голодных, успешных и неудачников. Это противоречило этическим, идейно-политическим установкам горожан. Одновременно многие блокадники были рады, счастливы, приобретая крохи пищи по фантастически высоким ценам или в обмен на ценности. Двойственное отношение ленинградцев к частной коммерции было связано с ролью, которую эта коммерция играла в судьбе многих, обирая, и одновременно спасая. В качестве источников в статье используются свидетельства военного и блокадного времени: дневники, письма, официальные документы органов государственной власти и управления, правоохранительной системы, а также стенограммы устных свидетельств, собранные вскоре после блокады и войны, интервью и воспоминания горожан более позднего времени.

Исследуется актуальная на современном этапе развития историографии, но далеко не в полной мере изученная тема, связанная с советскими иррегулярными (добровольческими) воинскими формированиями и их деятельность в период Великой Отечественной войны. На основании отчетно-управленческой документации местного штаба истребительных батальонов Наркомата внутренних дел СССР предпринимается попытка изучения процессов функционирования истребительных батальонов в Ленинграде и Ленинградской области в период с 1942 по 1944 г. Основное внимание уделено институциональной истории указанных подразделений, их кадровому составу, методикам применения, проблемам, испытываемым в ходе несения службы. Ставится задача проанализировать деятельность батальонов, в том числе в условиях катастрофической первой блокадной зимы, оценить пределы их эффективности, дать ответ на вопрос, насколько данные подразделения были необходимы в условиях обстановки, сложившейся в Ленинграде и области в 1941-1944 гг. Отдельно изучаются решаемые истребительными частями задачи как непосредственно в блокированном городе, так и в районах области. Рассматривается проблематика, связанная с институциональной и социальной историей истребительных батальонов Ленинградского региона, уровнем их обеспечения, особенностями несения службы в городе и районах области, в том числе находящихся за пределами блокадного кольца. Исследование вышеназванной проблематики позволит не только составить представление о деятельности истребительных частей в Ленинграде и Ленинградской области, но и приблизиться к ответу на вопрос о способах мобилизации населения в период войны с помощью истребительных батальонов.

Раскрываются смысл и характер формировавшихся коммуникационных моделей «диссертант - оппоненты» в советской диссертационной системе, которые идентифицируются как выражение научно-профессионального, официально-делового и личностно-дружеского взаимодействия людей науки. В поле внимания находятся преимущественно докторские защиты. Основным источником информации являются стенографические отчеты (стенограммы) заседаний ученых советов соответствующих образовательных институций. Анализ их содержания позволил представить характерные для изучаемого времени типы взаимодействия диссертантов и оппонентов, положенные в основу моделей защит диссертаций. В центр специального внимания поставлена докторская защита А. В. Предтеченского, имевшая свои особенности коммуницирования оппонентов с соискателем, а также внутри корпуса экспертов. Оппонентами ученого являлись в основном представители первого поколения историков 1930-1940-х гг., получивших историко-научную подготовку в дореволюционных университетах. Исследованы тексты их отзывов с целью определения принципов экспертного анализа диссертационного труда. Особенности взаимодействия оппонентов и соискателей ученых степеней стали основой разработки моделей защит диссертаций: «равные среди равных», «диссертанты-ученики, оппоненты-патроны/наставники», «диссертант-новатор, оппоненты-традиционалисты». Сделаны выводы о рецепции советской диссертационной системой дореволюционных научных традиций. Культура оппонирования диссертаций трактуется как соответствовавшая профессиональным нормам и принципам научности изучаемого времени.

На основе автодокументальных и делопроизводственных источников проанализированы значение и основные функции советских Домов ученых в 1920-1930-е гг., их место в системе государственного поощрения научных работников. Реконструированы перемены в структуре задач, которые государственная научная политика ставила перед этими организациями. Изменение функций Домов ученых влияло на статус их членов: за 20 лет существования эти уникальные в своем роде объединения научных работников превратились в оплот советской витринной дипломатии и форму конструируемой сверху элитарности. Эти организации обеспечивали продуктивный досуг научной элиты, который одновременно приносил видимую (а именно - просветительскую) пользу обществу. Активная готовность участвовать в решении поставленных властью задач вознаграждалась для членов Домов ученых доступом к материальным благам и уникальным культурным мероприятиям. Созданные во многих научных центрах, эти организации становились локусами междисциплинарной профессиональной коммуникации, общения с представителями смежных научных отраслей, дискуссий во время докладов иностранных исследователей и в то же время обеспечивали ряд привилегий, касавшихся сферы досуга. Эффект от сочетания перечисленных и ряда иных функций (в том числе релаксационных, оздоровительных, просветительских и пр.) превратил Дома ученых не только в центры коллективной научной мысли, но и в один из символов элитарности части советских научных работников. По мере расширения функций и роста числа их членов возрастали и риски девальвации членства в этих объединениях. В связи с этим с начала 1930-х гг. стал заметен конфликт между социальными ролями общественника и успешного ученого. К концу 1930-х гг. Дома ученых с ограниченным доступом и собственными жесткими внутренними корпоративными правилами стали полем конструирования элитарности внутри профессиональной субкультуры работников научно-исследовательских институтов, некоторого разделения на тех, кто имел членский билет Дома ученых, и на тех, кто не имел его, в общей массе академических работников.

С помощью изучения специфики технологий советской пропаганды анализируются места и способы санитарного просвещения в СССР в 1920-е гг. С опорой на подход Штефана Плаггенборга аналитический акцент в работе ставится на модальности санитарной пропаганды. Из этой перспективы технология пропаганды, осуществляемая в рамках проводимой кампании санитарного просвещения советских граждан, рассматривается как проявление современных на 1920-е гг. тенденций, отвечающих новым нормам государства эпохи модерна. Анализируются четыре основных места осуществления санитарной пропаганды: дома санитарного просвещения с их мультиформатной работой, агитпоезда и их передвижные выставки, театральные сцены с гигиеническими постановками и специальными санитарными судами, избы-читальни и санитарная работа в них. Рассматриваются причины успехов и неудач различных способов санитарного просвещения. В зависимости от места и избираемой формы метод санитарной пропаганды использовал различные языковые и образные приемы: это помогло сместить изучение практик поддержания здоровья от теоретического осмысления к их пониманию в процессах осуществления ежедневных человеческих практик2. Исследование демонстрирует, как постепенно в раннее советское время выстраивалась целостная система эффективных технологий обучения санитарии и гигиене, которая опиралась на различные практики медикализации населения, перформативные и творческие методы и предшествующий опыт социально-политического информирования. Благодаря используемым формам санитарной пропаганды и различным репертуарам санитарного просвещения советский трудящийся смог стать участником процессов медикализации общества и начать самостоятельно интересоваться охраной своего здоровья.

Анализируется сложный и противоречивый период в истории пермской медицины 1918-1919 гг., связанный с ликвидацией системы земских учреждений, в том числе прежней структуры земской и городской медицины в марте 1918 г. Поиск новой идеологии медицинской помощи, основанной на классовом подходе, в данной социальной сфере вызывал достаточно скептическое отношение основной массы врачебного сословия, породил различные конфликтные ситуации. При всей дистанцированности врачей от политических событий наибольшую озабоченность и даже неприятие вызывало стремление советских органов разрушить замкнутость врачебной корпоративности, слить их с другими медицинскими работниками: фельдшерами, акушерками, обслуживающим персоналом - в едином профессиональном союзе. Раскрываются основные направления деятельности в области оказания медицинской помощи населению, постепенное вовлечение врачебного персонала в создание советской системы здравоохранения, в котором происходило выделение таких новых структур, как страховая и рабочая медицина, охрана материнства и детства и др. Особое место отводится анализу медицинской помощи в связи с начавшейся Гражданской войной. Значительные миграции врачей в связи с мобилизацией и эвакуацией противоборствующих сил со своих прежних мест работы, катастрофическая эпидемическая обстановка на территории Урала значительно ухудшили жизненную ситуацию всех слоев, затронув и медицинских работников. Анализируется организационная работа восстановленных структур управления на губернском, городском и уездном уровнях. Дается характеристика деятельности руководства врачебного, санитарного и вспомогательного персонала, их взаимодействия друг с другом, а также возросшей политической активности врачей.

Финансовое благополучие - неотъемлемая часть презентации роскошной жизни дворянства. Экономическое состояние дворянина включало в себя доход с имения, накопление капиталов и жалование на службе. Дворянки также могли приобретать денежные средства за счет имения (наследственного, приданого или купленного), но в государственной службе они были ограничены. Однако придворный женский штат получил возможность оплаты своей службы при дворе. Во время правления императора Николая I (1825-1855) основной и самой массовой женской придворной должностью являлись фрейлины, которые получали как социальный статус (приближенность к императорской семье), так и финансовое обеспечение (жалование и другие выплаты). В статье на основе многочисленных материалов (законодательных актов, делопроизводственных документов Министерства императорского двора и источников личного происхождения) рассматривается экономическое положение дворянок на фрейлинской службе, исследуется соотношение полученных от службы доходов и расходов, необходимых для ведения достойной жизни при императорском дворе и в столице. Автор анализирует изменение финансового положения фрейлин в первой половине - середине XIX в. и сопоставляет последнее со стандартами, принятыми для мужских придворных и гражданских чинов империи. Важное значение в статье отводится формированию жизненных стратегий фрейлин, которые способствуют получению дополнительных доходов, для продвижения внутри придворной иерархии. Исследовательница приходит к выводу о поликомпонентности содержания фрейлин и сопоставимости сумм, выделяемых представительницам женского придворного штата, с доходами мужчин, состоявших при дворе и на гражданской службе.

Рассматриваются многочисленные нарративы о Смоленской губернии, возникшие после Отечественной войны 1812 г., прежде всего через аспекты экономической истории. Особое внимание уделено экономическому состоянию Смоленской губерний и формированию образа региона в послевоенный период. На основе проанализированных источников автор приходит к выводу о том, что за послевоенные 30 лет произошел значительный разрыв между фактическим состоянием Смоленской губернии и образами региона в символическом пространстве империи. С точки зрения экономики и управления губерния превратилась в маргинализированный регион, который не смог вернуться к довоенным показателям. Проблема ее восстановления была связана как с недостаточностью принимаемых мер центральными министерствами империи, так и с внутренней работой чиновников на местах. В это же время, практически сразу после окончания войны, в публичном пространстве актуализировался компенсаторный нарратив о верноподданничестве, героизме смолян и значимости Смоленска (и его губернии). Данный нарратив поддерживался как центральной властью, так и региональными акторами. На его актуализацию со стороны последних повлиял прежде всего экономический фактор. Данный разрыв породил противоречие между символическим образом и действительным состоянием региона. Статья основана на архивных материалах из фондов Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ), Государственного архива Смоленской области (ГАСО), Российского государственного исторического архива (РГИА).

Обсуждаются находки специфических железных предметов на памятниках гляденовской, мазунинской, азелинской культур. Рассматриваемые предметы представляют собой короткий, узкий, обоюдоострый клинок и поставленную под тупым углом (120°) к его плоскости пятку с крючком на конце. Ширина равна почти по всей длине и составляет 2,0-3,0 см, длина клинка - 13,0-17,0 см, клинок треугольного сечения. Они неоднократно привлекали внимание, но большинство участников дискуссии априори предполагали их военную функцию, однако не предлагали разумных объяснений и аналогий, считая, что предметы являются привозными. Другие, основываясь на очень отдаленной похожести, полагали, что предметы являются косами для рубки травы. Ни один из вариантов не выдерживает критики, прежде всего с точки зрения функциональной эффективности. В этнографии, вплоть до современного быта, предметы такой морфологии - нож, с приостренным концом, двумя рабочими лезвиями, иногда невыраженного трехгранного сечения, рукояткой, отогнутой над плоскостью лезвия (внешне похожий на современный строительный мастерок или художественный стек), чаще всего с длиной лезвия около 12-13 см и общей длиной около 27 см, длина рукоятки независимо от размера лезвия около 12 см и определяется удобством захвата ладонью - используются в качестве ножей для срезания воска с сот. Таким образом, находки раскрывают еще одну область хозяйства древнего населения лесной зоны Восточной Европы, ранее не отмечавшуюся исследователями. Предположению не противоречит ареал распространения находок - в лесной зоне, т. е. в зоне распространения пчел.

Поднимается проблема изучения антропологического материала, собранного на территории Пермского Предуралья. Автор выделяет три хронологических этапа публикационной активности исследователей, анализирует периоды повышения интереса к палеоантропологии региона. История сбора костных останков с целью их измерения и анализа начинается с конца XIX в. Антропологический анализ материалов Кудымкарского кладбища был проведен Н. М. Малиевым. На этом этапе исследования носят эпизодический характер, собственных кадров антропологов в регионе нет. Советский этап исследований относится ко второй половине XX в. Он связан с проведением в Пермском Предуралье масштабных археологических раскопок, в том числе могильников с хорошей сохранностью антропологических останков - Митинского и Демёнковского. В трудах столичных антропологов - М. С. Акимовой, В. П. Алексеева, С. Г. Ефимовой - в основном рассматриваются проблемы расогенеза. Местных кадров по-прежнему нет. Новый этап исследований относится к началу XXI в. Он характеризуются проведением новых археологических раскопок на могильниках Пермского Предуралья, появлением региональных исследователей и расширением круга рассматриваемых проблем. Помимо этого, в работе описываются трудности, с которыми сталкиваются антропологи при работе с человеческими костями. Несмотря на существующие работы и публикации, на антропологической карте региона еще много белых пятен, которые пока не позволяют увидеть полную картину движения народонаселения здесь в древности. Восполнить пробелы может новый антропологический материал, полученный в последнее время в ходе раскопок древних могильников и некрополей Нового времени.

В настоящей статье на региональном археологическом материале оценивается роль миграционных процессов на сложение и развитие материальной культуры населения южнотаежного и лесостепного Тоболо-Иртышья эпох переселения народов, раннего и развитого Средневековья. Источниками послужили около 400 археологических объектов: поселения, могильники, культовые места, местонахождения IV-XIII вв. н. э. лесостепного и подтаежного Тоболо-Иртышья, а также сведения об антропологическом составе популяций. Авторы аргументируют этнокультурную мозаичность и существенный вклад мигрантов в историко-культурные процессы Западной Сибири эпохи Великого переселения народов, раннего и развитого Средневековья. В период Великого переселения народов доминировали меридиональные проникновения в лесостепь, но главную роль в культурогенезе и антропологическом составе населения сыграли таежные мигранты. В раннем Средневековье историко-культурные картины развития Тоболо-Ишимья и Прииртышья значительно различались за счет доминирования автохтонов в Зауралье и господства северных мигрантов в долине Иртыша, создавших отдельные культуры - бакальскую и потчевашскую. Ярко проявилось в памятниках перейминского типа внутризональное широтное передвижение на запад, вплоть до оттока населения. Оно предположительно происходило под давлением кыпчаков и печенегов в период их экспансий. Вовлеченность в мировые экономические связи Западной Сибири также содействовала миграциям малых коллективов как носителей технологических новаций и организаторов торговых маршрутов. В развитом Средневековье различие в пропорциях субстратных и суперстратных групп Зауралья и Прииртышья продолжало сохраняться. Существенная экспансия угорского населения из Нижнего Приобья в юго-западном направлении привела к сложению на западе новой этнокультурной среды - юдинской, а возрождение автохтонных начал наряду с проникновением небольших групп номадов на востоке рассматриваемого ареала (усть-ишимская культура) было толчком к началу процессов тюркизации угорского мира.

Представлен анализ современных работ, посвященных системам расселения и пространственному анализу археологических памятников. Выявляются проблемы, связанные с применением пространственного анализа инструментами геоинформационных систем. Формируются теоретические основания для анализа систем расселения и реконструкции систем адаптации населения. Предлагается три модели расселения, характеризующиеся соответствующим уровнем хозяйственно-культурного типа, развития социальной структуры в контексте изменения условий окружающей среды. «Горизонтальная» модель подразумевает синхронное сосуществование всех известных археологических памятников определенного периода, каждый из которых представлял собой самостоятельную поселенческую хозяйственную единицу и принадлежал отдельной общине. Такой единицей может быть как укрепленное поселение, так и не укрепленное, без учета его характера и расположения. «Вертикальная» модель предполагает систему круглогодичных и сезонных поселений, функционирующих в рамках хозяйства одной общины. При этом учитывается топографическое положение памятника. Так всесезонные поселения (укрепленные и неукрепленные) расположены на выступах коренных террас, сезонные же селища располагаются в пойменных участках речных долин. «Иерархическая» модель подразумевает усложнение «горизонтальной» модели в результате сложения более сложной социальной системы, соответствующей вождеству или иному типу среднесложного общества и функционирующей в рамках хозяйственной системы данной структуры в природно-климатическом контексте. В данной модели выделяется центр - крупное городище со сложной многовальной системой фортификации. Вокруг располагаются укрепленные и не укрепленные поселения для круглогодичного проживания, которые сопровождаются сезонными селищами. По периметру могут присутствовать городища, которые обозначают границу распространения территории данной группы населения

Кокшаровский холм является самым известным и наиболее изученным культовым памятником Среднего Зауралья. Он находится в границах Юрьинского неолитического поселения на южном берегу Кокшаровского торфяника и составляет с ним единое целое. Керамические комплексы и изделия сакрального назначения холма хорошо представлены во множестве публикаций. Каменный инвентарь публиковался частично и выборочно. В данной статье детально анализируется комплекс каменных изделий из центральной части Кокшаровского холма. На памятнике присутствует незначительная примесь мезолита и энеолита, но основная часть каменного инвентаря (около 90 %) относится к неолитической эпохе. Технология расщепления камня была ориентирована на получение пластин шириной 1,0-2,3 см (69 %). Среди пластин с вторичной обработкой преобладают пластины с ретушью со спинки (75 %). Для изготовления пластин предпочитали использовать слабоокремнелые породы камня: светло-серую слабоокремнелую породу и алевротуф. На памятниках Кокшаровского торфяника это сырье можно считать маркером эпохи неолита. Пластины служили заготовками для изготовления ножей, наконечников стрел, дротиков, скребков и острий. Двусторонняя ретушь использовалась для обработки наконечников стрел и ножей. Абразивная техника применялась при изготовлении топоров, тесел и ножей. Из других изделий на памятнике выявлены сверла, абразивы, лощила, пест, молоты, рыболовные грузила и заготовки орудий. Особо следует отметить наличие 200 фрагментов расколотых шлифовальных плит. Их фрагментарность и количество явно свидетельствуют об использовании плит в определенных ритуалах. Как и на любом культовом памятнике, на холме присутствуют значительные серии колотого камня, целых и расколотых галек. На памятнике использовалось около 20 видов минерального сырья, в основном местного происхождения. Почти на 40 % изделий сохранилась первичная корка. Следует добавить, что именно в центральной части холма обнаружена заметная серия изделий сакрального назначения: каменный молот в виде головы бобра, фрагменты неолитических сосудов с зооморфными налепами, глиняный «утюжок» и другие глиняные поделки.