ЯПОНСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

28 декабря 2023 г. в Институте Китая и современной Азии РАН в смешанном формате состоялся круглый стол на тему «Отношения Японии со странами Восточной Азии: проблемы, тенденции, перспективы», организованный Центром японских исследований Института. На нем были обсуждены тенденции и перспективы отношений США, Китая и Японии, различные аспекты сотрудничества Японии и стран АСЕАН, позиция Японии в противостоянии вокруг Тайваня, политика в отношении Японии президента Республики Корея Юн Сок Ёля, обеспечение энергетической безопасности Японии в условиях нарастания внутренних и внешних вызовов и др.

В статье рассматриваются генезис, семантика и функции образа дракона в японской культуре. Актуальность работы обусловлена повышенным вниманием современных исследователей к базовым ценностям локальных культур, вопросам символики, неразрывно связанной с проблемами национальной самоидентификации. Методологическую базу статьи составил структурно- семиотический подход, на основе которого анализировалось ценностное содержание образа дракона,описательно-аналитический метод и метод когнитивной интерпретации семантики языковых средств, вербализирующих образ дракона в японском языке. В отличие от западной традиции, в культуре народов Восточной Азии дракон – почитаемый и значимый символ могущества, силы и власти.
В мифотворчестве разных народов наблюдаются похожие сюжеты, истории о драконах встречаются в древних текстах как индуизма, так и буддизма. Установлено, что на становление и эволюцию культа дракона в Японии оказали влияние представления о мифических китайских драконах, индийских змеях нага, а также вера в драконов как божеств водной стихии. Автор рассматривает эволюцию образа дракона в различные исторические эпохи, влияние культурно-исторических, природных и религиозных факторов на его трансформацию. Показано, что в средневековой Японии дракон считался защитником буддизма, олицетворял силу, мудрость, процветание, удачу, образы драконов стали органичным элементом буддийской культуры. Особое внимание уделено особенностям дракона как знака китайского зодиакального календаря, анализу его образа в японской мифологии, сказках и легендах, в древних литературных памятниках «Хитати-Фудоки», «Кодзики», «Нихон сёки». В мифологической картине мира японцев дракон амбивалентен и имеет как положительные, так и отрицательные черты. Выявлено, что образ дракона занимает важное место в японской традиционной культуре, живописи, архитектуре, декоративно-прикладном искусстве, календарных праздниках, широко представлен в пословицах и поговорках, устойчивых словосочетаниях и идиомах. Обращение к японской фразеологии позволило расширить базу исследования и выявить совокупность представлений о драконе в мировоззрении носителей японского языка. Автор приходит к выводу, что в настоящее время образ дракона в Японии утратил сакральное значение и используется преимущественно как дань традиции.

Археологическая составляющая в отечественном японоведении зарождается в конце XIX в. на основе первых поездок и знакомства с древностями Японии (М.И. Венюков, А.В. Григорьев, И.С. Поляков, Д.М. Позднеев) и оформляется в самостоятельное направление уже в рамках советского периода. Плодотворный диалог российских и японских археологов во многом обусловлен как территориальным соседством и общими корнями древних культур, начиная с эпохи камня, так и взаимным интересом к археологии тихоокеанского бассейна в целом. Одну из лидирующих ролей в этом сотрудничестве с начала 1960-х гг. начинает играть Новосибирский научный центр (Институт истории, филологии и философии СО АН СССР, гуманитарный факультет НГУ) в лице таких специалистов как А.П. Окладников, А.П. Деревянко, Р.С. Васильевский и В.Е. Ларичев. В первое постсоветское десятилетие происходит переход к новым форматам – многолетним совместным проектам и археологическим экспедициям, которые осуществляются на базе двусторонних соглашений между научными организациями Японии и российскими институтами (университетами, музеями) из целого ряда городов Сибири и Дальнего Востока. Сотрудничество достигает своего пика в 2007/8–2019 гг., пользуется поддержкой отечественных (РГНФ, РФФИ, РНФ) и японских научных фондов, реализуется в самых разных форматах (проекты, обмены, стажировки, симпозиумы, выставки, публикации и т.д.), и на самых разных географических площадках, как на территории России и Японии, так и третьих стран – в Центральной Азии (Монголия), и Южной Америки (Эквадор). Один из ярких примеров такого взаимодействия – плодотворное сотрудничество сектора зарубежной археологии (Институт археологии и этнографии СО РАН, г. Новосибирск) и Лаборатории археологии (Университет Тохоку, г. Сендай), результатами которого является большое количество публикаций в ведущих научных журналах и несколько диссертационных исследований по периодам дзёмон и кофун.

В японском собрании МАЭ РАН представлено много предметов, интересных не только своими художественными особенностями или этнографической ценностью, но и замечательной историей собирания, за которой нередко стоят весьма примечательные персоны. В данной статье речь пойдет о трех поминальных табличках ихай (位牌), из собрания музея. Подобные таблички, начиная с периода Камакура, выступают неотъемлемым аксессуаром буддийского похоронного ритуала. Обычно изготовляются из дерева и покрываются черным и / или золотым лаком; состоят из нескольких декорированных резьбой ступеней подставки, завершающейся «лотосовым пьедесталом», и самой таблички, установленной на пьедестале. С наличной стороны пишется посмертное имя (каймё: 戒 名), рядом указывается дата смерти по системе нэнго: (年号) – эра, номер года, месяца, дня, иногда – и возраст покойного. Не существует единой «стандартной» формы поминальной таблички, ибо разные школы японского буддизма предлагают свою особую форму ихай, а также характерную для традиции данной школы «формулу» буддийского имени. С развитием в период Мэйдзи фотографического дела на табличках также помещаются ритуальные фотографии покойного (иэи 遺影). Одна из хранящихся в МАЭ табличек была привезена известным отечественным китаеведом, японоведом и тангутологом профессором А.И. Ивановым (1878–1937) из поездки в Японию в 1912 г. в составе обширной коллекции. Данная табличка с именем и фотографией упокоившейся женщины имеет вполне стандартную форму и очевидно участвовала в похоронных ритуалах. Две другие таблички относятся к японской коллекции выдающегося отечественного этнографа Л.Я. Штернберга (1861–1927), участвовавшего в III Всетихоокеанском конгрессе в Токио в ноябре 1926 г. Эти две таблички, несмотря на традиционные форму, материалы и технику изготовления, вызывают определенное чувство недоумения, ибо на них вместо каймё: указаны фамилия знаменитого японского антрополога Цубои Сёгоро (坪井博士), скончавшегося в 1913 г. в Санкт-Петербурге, и написанная азбукой катакана фамилия профессора В.В. Радлова (1837–1918), директора МАЭ с 1894 по 1917 г. В статье рассматриваются возможные причины и сопутствующие обстоятельства появления этих табличек в собрании МАЭ.

В статье анализируется послевоенное развитие взаимоотношений Японии со странами Азии. В тексте показана взаимосвязь между устойчивым развитием экономических и политических отношений и постепенным снижением остроты проблем исторического прошлого во 2-й пол. ХХ в. Проведен компаративный анализ послевоенных отношений Японии со странами Восточной Азии (КНР, Республика Корея, Тайвань) и Юго-Восточной Азии (прежде всего – Сингапур и Индонезия). Кроме того, затрагиваются проблемы, память о которых возникла вследствие японской оккупации Индонезии, в том числе проблема «исторической обиды» проживавших там голландцев на Японию, а также проблема детей-полукровок, рожденных местными жительницами от японских военных.
В 1980-е гг. Японию стали посещать как матери этих детей, так и сами дети. Данные поездки финансировались МИД Японии и включали официальные встречи. Примерно в то же время начались первые поездки, туры в Японию, организованные для бывших голландских военнопленных и принудительно мобилизованных на работы в Японии. В местах памяти, посещаемых ими, уже установлены знаки и стелы, символизирующие примирение по проблемам исторической памяти. Проблема заключается далеко не только в травматических событиях истории. Немаловажную роль здесь играет и собственно развитие связей после этих событий. И возможность примирения или даже преодоления этих проблем довольно часто зависит также и от того, насколько позитивно и взаимовыгодно эти отношения развиваются далее. По прошествии времени, особенно когда сменяется несколько поколений и травматическое событие уходит в прошлое, возникают предпосылки для компромисса и примирения. И если между государствами усиливается напряженность, увеличивается и количество взаимных претензий. Если же отношения носят ровный характер, особенно на протяжении нескольких поколений, то любая обида может быть забыта или даже более того – память о ней может стать моментом примирения.

Статья посвящена анализу внешнеполитической деятельности Абэ Синдзо, одного из наиболее ярких и неординарных политических деятелей современной Японии, дважды возглавлявшего японское правительство в общей сложности почти девять лет. Прослеживается процесс формирования его политической философии под влиянием идеологических взглядов его родственников – премьер-министров Н. Киси и Э. Сато, а также отца, министра иностранных дел Абэ Синтаро. Рассматриваются подходы С. Абэ к выстраиванию отношений Японии с наиболее важными для интересов Токио странами. С. Абэ добился своего восприятия в Вашингтоне в качестве преданного союзника США, доверительных отношений с президентами Б. Обамой и Д. Трампом.
В этих целях укреплял японо- американское военно-политическое сотрудничество, предпринял шаги к поддержке американской стратегии в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Он осуществлял, хотя и без серьезных результатов, усилия по стабилизации отношений с Китаем, пытаясь сочетать политику сдерживания Пекина с шагами по развитию двусторонних связей. Большое внимание Абэ уделял отношениям с Индией, в том числе с целью продвижения выдвинутой им и поддержанной США идеи четырехстороннего сотрудничества «демократий» в Индо-Тихоокеанском регионе – США, Японии, Индии, Австралии. На корейском направлении политика Абэ успехом не увенчалась.
Отношения с Пхеньяном оставались в тупике, а с Сеулом не были окончательно решены острые двусторонние проблемы. Серьезное внимание С. Абэ также уделял политике, направленной на заключение мирного договора с Россией на основе радикального улучшения японо-российских связей во всех сферах. Раскрываются причины его неудачи на этом направлении.
В статье оценивается политика Абэ по разработке правительственных документов и принятию японским парламентом законов, определяющих основные направления внешней и военной политики страны. Автор дает характеристику результатов деятельности С. Абэ в сфере внешней политики и оценивает ее влияние на формирование курса японского правительства после его отставки.

В статье рассмотрена одна из сквозных тем собрания поучительных рассказов сэцува «Кондзяку моногатари-сю:», XII в.: тема наставничества. Показано, какие сюжеты отбираются для сборника и как они излагаются ‒ начиная от истории самого Будды Шакьямуни и заканчивая мирянами, искусными в каком-либо мастерстве. Учитель всех учителей – Будда Шакьямуни – сам учится, и при этом его учителя выступают и в роли его же учеников, что показывает непрерывность и бесконечность цепи взаимозависимого возникновения вещей. Также Будда подает пример всем остальным учителям в том, что вся его жизнь – наставничество. Он помогает избавиться от иллюзий всем, с кем взаимодействует, даже в те моменты, когда не занимается непосредственно толкованием своего учения. Отношения учителя и ученика во всех рассказах рассматриваются как обусловленные законом воздаяния, очень тесные, близкие; учитель и ученик должны соответствовать друг другу по способностям и потребностям ‒ и если речь идет о передаче буддийского Закона, и если говорится просто об обучении ремеслу. Тема преемственности традиции, передачи учения Будды, для «Кондзяку» очень важна, она по-разному раскрывается во всех трех частях собрания, индийской, китайской и японской; выстраивается вневременная последовательность учителей и учеников, каждый участник которой должен сам достигнуть готовности принять учение, стать учеником и учителем. По образцу, заданному Буддой, иногда в рассказах наставник и подопечный могут меняться ролями; иногда учеником в рассказе может выступать не один человек, а целый народ; в других случаях наставником становится не живой человек, а, например, призрак или бог. Иногда, как видно в сэцува о мирянах, ученик может быть персонажем, через которого проявляется мудрость его учителя. Способы, которыми передается мудрость, также могут самыми разными: в некоторых рассказах специально делается акцент на неожиданных поступках наставников, благодаря которым их ученики проживают на собственном опыте то, что им прежде не удавалось понять усилиями разума. Затрагиваются и личностные стороны коммуникации учителя и ученика, приводятся также примеры неудачных связей.