ВЕСТНИК ПРАВОСЛАВНОГО СВЯТО-ТИХОНОВСКОГО ГУМАНИТАРНОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕРИЯ 1: БОГОСЛОВИЕ. ФИЛОСОФИЯ. РЕЛИГИОВЕДЕНИЕ

С 2004 г. издательство T&T Clark выпускает сборники статей, посвященные вопросам отражения той или иной ветхозаветной книги в Св. Писании Нового Завета. На сегодняшний день свет увидело шесть соответствующих томов, в которых рассмотрено использование в Новом Завете трех книг из Моисеева Пятикнижия (Бытие, Исход и Второзаконие), а также Псалтири, книги пророка Исаии и двенадцатикнижия малых пророков. Первые пять сборников были выпущены под редакцией крупнейших в данной области исследователей Стива Мойиза (Steve Moyise) и Маартена Менкена (Maarten J. J. Menken); последний, посвященный книге Исход и являющийся предметом настоящей рецензии, подготовлен к изданию Сетом Ихорном (Seth Ehorn).

Статье анализируется богословское учение о человеческой природе, изложенное в книге «Зракъ раба прiимъ… К вопросу oб искажениях ортодоксального понимания Боговоплощения в католической и православной богословской мысли конца XIX - начала XXI в.», опубликованной в 2020 г. Авторы книги ставят под сомнение идеи о воплощении, выдвинутые рядом богословов XX в., объединяемые ими в понятие «богословие воплощения». По их мнению, учение об онтологическом единстве человеческого естества приводит к неверному пониманию воплощения как восприятия Господом всех человеческих ипостасей и к учению о всеобщем спасении - апокатастасисе. Позиция авторов рассматривается в контексте русского богословия. В статье указывается, что аргументация против онтологического единства человечества была унаследована авторами от архиеп. Феофана (Быстрова), который, критикуя «нравственную теорию Искупления» митр. Антония (Храповицкого), ставит под сомнение саму идею единства человеческой природы, положенную митр. Антонием в основу своей теории и воспринятую рядом богословов XX в. В статье разбирается выдвинутое авторами книги тройное определение единого человеческого естества, частично заимствованное из учений Фомы Аквинского и неоплатоников об универсалиях. Отдельные части этого определения отвергаются как плохо вписывающиеся в православное догматическое учение; при этом определение общего человеческого естества как единого устроения всех людей может быть принято. Однако отвержение авторами книги онтологического единства человеческой природы приводит к расшифровке ими единства как одинаковости и оказывается, при ближайшем рассмотрении, близким к учению Иоанна Филопона о «частных природах». В статье показано, что авторы критикуют учения сщмч. Илариона (Троицкого) и В. Н. Лосского о едином естестве исходя из неверного понимания соотношения понятий природы и ипостаси.

В работе исследуется роль одной из фундаментальных марксистских психологических теорий в истории советской психологии религии. Предпринимается попытка выяснить, были ли значимые пересечения культурноисторической теории Л. С. Выготского и указанной области знаний. Автор реконструирует общую картину того объективного отношения, в котором находились культурно-историческая теория и советская психологии религии. Выявление характера данного отношения осуществлялось в четырех ключевых измерениях: исследуемая проблематика, методология исследований, академические сообщества, академические институты. Первые два измерения относятся к когнитивному аспекту науки, два последних - к социальному. Установлено, что Л. С. Выготский в своих исследованиях не касался специальных вопросов психологии религии. Исключением является его обращение к проблематике магического мышления. Другие представители культурно-исторической теории также не фокусировались на религиозной проблематике. В их работах можно встретить лишь редкие примеры из религиозной жизни. Вместе с тем утверждается, что работы представителей культурно-исторической теории цитировались советскими исследователями религии. Однако ни концептуальные идеи Л. С. Выготского (о знаково-символическом опосредствовании, о низших и высших психических функциях, об этапах развития психики ребенка и «возрастных новообразованиях» и др.), ни его методологические инновации так и не были сколько-нибудь системно применены и проработаны в советской психологии религии. Также не удалось обнаружить следов пересечения культурно-исторической теории и советской психологии религии на уровне академических сообществ и академических институтов, за исключением участия Л. С. Выготского и А. Р. Лурии в дискуссии о теории дологического мышления Л. Леви-Брюля, состоявшейся в 1924-1930-х гг. В статье предлагаются объяснения описанным результатам исследования. Предположительно, именно формирование негативного отношения науки к религии в советский период под влиянием политических и идеологических факторов сделало затруднительным содержательное пересечение культурно-исторической теории Л. С. Выготского и советской психологии религии.

В статье представлен критический обзор сложившихся в отечественной философской историографии оценок спиритуализма-религиозного движения, участники которого верили в возможность духовного общения с умершими людьми. Выявлены основные причины позиционирования историографией спиритуализма как практики и предложено его понимание как особой религиозной философии. Приведены оценки спиритуализма русскими религиозными философами и предложено критическое осмысление оценки историографией спиритуализма как разновидности «позитивизма». Спиритуализм рассматривается в перспективе истории философско-теологической мысли раннего Нового времени и проводятся аналогии между темами естественной теологии и интересовавшей спиритуалистов проблематикой. Прежде всего указано на значение дискуссий о душе, ее телесности и воскресении. Ключевой проблематикой, связующей естественную теологию и спиритуализм, определяется дискуссия раннего Нового времени о месте и значении колдовства. Предлагается сравнение «охоты на ведьм» XVII в. с целью доказательства существования духовного мира и исследованиями медиумов XIX в. Указывается на значение лейбницианства и пневматологических учений XVIII в. как предшественников спиритуалистической религиозно-философской мысли. Предлагается исследовать спиритуализм не только как предмет для православной апологетической критики, но также как особый, возникший в раннее Новое время вид христианской апологетики, нацеленный на доказательство бессмертия души и опровержение аргументов материалистической критики. «Медиумические явления» определены как основной предмет, на который одновременно было направлено внимание некоторых русских спиритуалистов и русских философов (В. С. Соловьев, Н. Я. Грот, Л. М. Лопатин). Утверждается, что спиритуалисты конца XIX в. стремились преодолеть позитивистские ограничения, а также не были удовлетворены кантианским решением, ставящим преграду на пути познания «реального» устройства окружающего мира. Изучение спиритуализма в перспективе христианской естественной теологии позволяет уяснить основную причину интереса русских философов к спиритуализму и ассоциированным с ним «медиумическим явлениям»-потенциальную возможность найти новые аргументы в пользу бессмертия души.

В статье рассматриваются представления российско-польского правоведа, философа права Л. И. Петражицкого (1867-1931) о социальном значении морали и права как инструментов достижения «сверхправового» и «сверхнравственного» идеала любви. Его рассуждения демонстрируют глубокий теоретический анализ права в его соотношении с христианской моралью, которую он считал своего рода «идеальным типом» (в веберовском смысле) морали. Отмечается, что предложенное ученым разграничение морали и права по характеру обязанностей (свободных, односторонне императивных в морали и несвободных, которым коррелируют притязания на их исполнение, в праве) соответствует христианскому представлению о свободе человека. На основе анализа концепции Петражицкого об интуитивном праве делается вывод о том, что право имеет общий с моралью психологический механизм самообязывания, что позволяет говорить о внутренней моральности права. Интуитивное право может быть рассмотрено как императивы совести, как исходная и в этом смысле естественная интуиция справедливости. Понятие интуитивного права отражает целостный морально-правовой опыт человека, описывает ситуацию правильного этического выбора, который соответствует и моральным императивам, и требованиям справедливости. Парадокс этики любви Петражицкого состоит в том, что в качестве наиболее эффективного инструмента ее достижения ученый избирает позитивное право, располагающее механизмами мотивационного давления и физического принуждения, отсутствующими в морали и интуитивном праве, в то время как проповедь евангельской вести, сопряженная со свободой ее принятия, оказывается непригодной для достижения идеала всеобщей любви. Однако трансформация свободно исполняемых императивов христианской морали в правовые обязанности вызывает эффект, противоположный преследуемой цели, так как лишает человека и морали, и свободы как ее необходимого условия. Проектируемый Петражицким социальный идеал сопоставляется с той моделью общества, которое под видом «царства покоя и счастия» без свободы было описано Ф. М. Достоевским в «Легенде о Великом Инквизиторе».

В статье рассматривается концепция пастырской власти, которая излагается прот. Валентином Свенцицким в значимом для современного русского православия тексте «Шесть чтений о Таинстве Покаяния в его истории». Выступая против практики общей исповеди в 1920-х гг., он противопоставляет ей исповедь единоличную, основывая свои аргументы на дореволюционных исследованиях покаяльных практик и духовничества. Вместе с тем в тексте Свенцицкого академические тезисы претерпевают значительную трансформацию в связи с его историософскими и религиозно-философскими идеями. Прежде всего он использует в этом контексте теорию постепенного раскрытия в истории самосознания Церкви и проецирует эту теорию на богословское осмысление развития форм таинств. В этом же русле, по отношению к церковным практикам, он применяет теорию исторической дифференциации в Церкви добра и зла. В этом контексте анализируются представления Свенцицкого об обмирщении Церкви, которому он противопоставляет активное оцерковление всей жизни и формулирует этот призыв в идее монастыря в миру. В статье показывается, какое место в формировании монастыря в миру имеет духовник. На этом фоне анализ представлений о пастырской власти как в «Чтениях», так и в других текстах Свенцицкого, и их соотнесение с источниками, на которые он опирается, позволяет обозначить его тезис о трансформации этого типа власти в истории. Автор «Чтений» обозначает три характерных периода, в которые пастырская власть менялась от своего публичного измерения в древней Церкви, общинного - в византийских монастырях и русских приходских храмах и, наконец, личностно - психологического - в контексте советского периода. Эти три типа пастырской власти анализируются Свенцицким в связи с трансформацией в исторической перспективе форм исповеди, преемством «власти ключей» в Церкви и актуализацией послушания в церковной жизни. В таком ракурсе Свенцицкий предлагает богословское обоснование сложившейся практики исповеди, которое он конструирует как бриколаж из русского духовно - академического богословия и философии.

В статье предложена попытка реконструировать в самых общих чертах историю применения федеративной терминологии к описанию устройства христианской Церкви. Понятие федерации появляется в XVIII в. в работах протестантских церковных историков, считавших, что формирование первоначальной церковной структуры происходило по образцу федеративных политических образований, сложившихся в греко - римской Античности. Дальнейшему освоению соответствующей политической терминологии церковными авторами способствовали становление теории политического федерализма в XIX в. и ее популяризация в политической и общественной жизни многих государств. В статье показывается, как с конца XIX в. понятие федерации прилагается уже к церковному устройству на его современном этапе. Подобная практика была особенно характерна для представителей Англиканской Церкви, в официальной риторике которой образ федерации занял важное и заметное место. Именно в недрах Англиканской Церкви родилась формула о Церкви как федерации. Благодаря протестантскому влиянию федеративная терминология входит в язык экуменического богословия, привлекаясь, в частности, для обозначения промежуточной формы церковного объединения. Однако федеративные построения в экклезиологии сопровождаются постоянной критикой, главным образом за якобы привнесение с собой чуждых ассоциаций. Непримиримую позицию занимают католические авторы, которые на протяжении целого столетия разрабатывают богословское опровержение церковного федерализма. Под влиянием их критики, а также значимых исторических и идейных перемен образ федерации постепенно исчезает из языка христианского богословия, сохранившись в конечном счете в виде всеобщего и единодушного отрицания, что Церковь - не федерация. Автор пытается показать, что, несмотря на некоторую искусственность привлечения федеративной терминологии, за ее использованием стояли определенные богословские интуиции, касавшиеся статуса частных Церквей и характера их взаимного единения. Эти переживания оказались по большей части проигнорированы общим ходом развития экклезиологии в XX в. с его интересом к глобальному и универсальному измерению Церкви.

В статье анализируется оригинальная терминология святоотеческой письменности египетского и палестинского монашества IV-VII вв., встречающаяся при упоминании о практике откровения помыслов как важного пастырско-аскетического делания и формы духовного руководства в монашеской традиции указанного периода. Автор выявляет основные термины, относящиеся к данной области, анализирует контекст их употребления и различные смысловые оттенки, отражающие соответствующие формы, условия и характеристики этого делания. Современные патрологи строго различают практику откровения помыслов от исповеди, которые в древности осуществлялись во всех формах монашеской жизни - отшельничестве, полуотшельничестве, киновии и лавре. В то же время древнейшие источники не всегда отражают это различие, их внешние формы и идейное содержание. Не вполне ясными остаются и другие не менее важные вопросы: как понимали это спасительное средство великие отцы древнего восточного монашества, имело ли для них место разделение между исповедью и откровением помыслов как между двумя различными действиями покаяния, и если да, то что явилось для них четкими критериями такого разделения? Источниками для исследования были выбраны наиболее известные и значимые произведения монашеской письменности в традиции Египта и Палестины IV-VII вв. как периода формирования, развития и наибольшего расцвета как самого института монашества, так и его осмысления в аскетическом и пастырском богословии. Предметом изучения являются термины, обозначающие откровение (сокрытых помыслов, в тайне совершенных греховных падений), раскрытие (себя, своих душевных переживаний, бесовских искушений и т. п.), исповедь (грехов, страстного расположения души и его губительных последствий) и т. д.