Статья: ВОЗРАЖАЯ Н. Г ПОМЯЛОВСКОМУ: О "ЛУЧАХ СВЕТА" В "ТЕМНОМ ЦАРСТВЕ" ДУХОВНЫХ ШКОЛ (2024)

Очерк посвящен творческому пути профессора Ростовского государственного университета и Южного федерального университета Владимира Николаевича Шевелева (1944–2024) — доктора философских наук, профессора кафедры зарубежной истории и международных отношений исторического факультета ЮФУ, заведующего кафедрой отечественной истории и кавказоведения и заместителя директора Института переподготовки и повышения квалификации ЮФУ. Много лет он был членом диссертационных советов по историческим, а также философским и социологическим наукам при ЮФУ, членом Научного совета по проблемам стран Африки. В. Н. Шевелев окончил исторический факультет РГУ в 1974 г., в 1979 г. защитил кандидатскую диссертацию «Культурные преобразования в независимом Алжире и французский неоколониализм», в 1997 г. — докторскую диссертацию «Модернизация исламских обществ: социально-философский анализ». С 1984 по 1986 гг. он являлся деканом исторического факультета РГУ. Здесь он читал лекционный курс для студентов «Новейшая история стран Азии и Африки», а также вел две образовательные программы для магистров: «Этнические процессы на Востоке» и «Этноконфессиональные процессы на Кавказе». В сферу научных интересов В. Н. Шевелева входили вопросы истории Азии и Африки, истории мировой и российской модернизации, этноконфессиональные процессы на Востоке и Северном Кавказе, политическое лидерство, проблемы исламского фундаментализма и экстремизма

Статья посвящена обзору Всероссийской научной конференции с международным участием «Новое прошлое-5: империя и национализм в свете политической теологии», которая проходила в Ростове-на-Дону с 21 по 23 сентября 2023 г. Организатором конференции стал Институт истории и международных отношений Южного федерального университета. В конференции приняли участие специалисты ведущих университетов и институтов Москвы, Санкт-Петербурга, Ростова-на-Дону, Минска, Воронежа, Орла, Ставрополя, Томска и других городов. Пятая (юбилейная) конференция стала продолжением и развитием традиционной исследовательской проблематики, которая является актуальной как для Института истории и международных отношений, так и для научного журнала «Новое Прошлое». Интеллектуальным камертоном, который настраивал работу участников конференции, стали богословско-историософская концепция «Москва — Третий Рим» и работа Карла Шмитта «Политическая теология». Тематические доклады участников выстраивались по следующим направлениям: политика и экономика в модернизирующейся империи; национальные и религиозные идентичности в переломные эпохи; национализм как «квазирелигия»: ирландский кейс; идеи, символы, нарративы Русского Средневековья и Нового времени: сакральное и профанное; власть, интеллектуалы и образ прошлого; британские исследования; память, мифы, политика, война. Важной составляющей конференции стали многочисленные вопросы и активные обсуждения докладов. На заседании круглого стола «Актуальные вопросы истории Британии», специалистами и студентами были обсуждены актуальные проблемы британских и ирландских исследований

Проблема выявления и сохранения исторических источников в контексте производства знания о кавказской окраине Российской империи относится к числу активно разрабатываемых в современной историографии. Особое место в ней отводится положению архивных учреждений на местах, анализу их материалов и роли имперской администрации в обеспечении их сохранности. Ценным документом, позволяющим пролить свет на указанную проблему, является «Записка об архивах на Дону и в Астрахани по отношению к кавказской историографии». Она была составлена осенью 1875 г. генерал-майором И. Д. Попко в рамках выполняемого им задания по подготовке истории казачества на Северном Кавказе. Ее содержание включает характеристику военных архивов Ростова-на-Дону, Астрахани и Новочеркасска. Оригинал «Записки.» хранится в настоящее время в Государственном архиве Ставропольского края. Документ представляет собой важный источник сведений как о состоянии архивного дела на Юге России в последней четверти XIX в., так и об особенностях осуществления исследовательских практик в российской провинции позднеимперского периода. В настоящую публикацию вошли введение и первая часть записки, показывающие причины архивных изысканий И. Д. Попко, а также состав и условия хранения дел в архиве бывшей крепости Св. Дмитрия Ростовского (так называемый Ростовский военный архив).

Бунты, протесты, волнения в стенах духовных учебных заведений и участие их воспитанников в революционной деятельности во второй половине XIX–начале XX вв. навсегда отпечатались на страницах российской истории. Феноменальный характер данного явления обусловливается тем разительным диссонансом между эталонным образом христианского благочестия и реальным состоянием церковного юношества, который демонстрировала действительность. Обращение к этой теме, вероятно, никогда не потеряет своей актуальности, учитывая неизменность принципа исторического познания: знать, чтобы предвидеть. Источниковая база по данной проблеме сегодня достаточно обширна. Однако наша задача видится не в вводе в оборот новых, доселе неизвестных науке документов, а скорее в переосмыслении уже имеющейся информации на основе свободного критического анализа доступных сведений. Данная попытка отвечает запросам времени, интенсивно стимулирующим стремление разобраться в причинах и характере глубоких кризисов церкви, в которых она оказывается по мере своего исторического развития

В заметке рассматриваются нарративные тексты о семинаристах, опубликованные в российских журналах середины XIX в. Ключевой проблемой становится исключительное место «Очерков бурсы» Н. Г. Помяловского, которые немедленно после появления затмили все остальные произведения его современников и до сих пор переиздаются. Материалом для исследования стали тексты о семинаристах, опубликованные в указанный период. Автор ставит целью продемонстрировать, какие представления об обществе и о месте в нем семинаристов транслируют очерки Помяловского на уровне литературной формы. Хотя о прозе Помяловского и его современников написано немало, большинство исследователей подходит к ней с сугубо литературоведческим категориальным аппаратом, не позволяющим описать общественное значение этих текстов. Актуальность предлагаемой заметки состоит в том, что произведение Помяловского описано в ней с помощью более современных понятий. В частности, произведения Помяловского рассмотрены с точки зрения представлений о социальном воображаемом, характерных для Российской империи. Согласно предложенной в статье гипотезе, Помяловский предложил читателю не столько повесть о вызывающих сочувствие героях, сколько свидетельство о собственном травматическом опыте, которое способствовало созданию коллективной идентичности разночинцев

Проблематика «бурсы и бурсаков» до сих пор изучается двояко. С одной стороны, применительно к ней не теряет актуальности революционно-бунтарский контекст; с другой стороны, семинария как основное звено системы духовно-учебных заведений в России XIX–начала XXǾв. рассматривается как зона концентрации всех его несовершенств, слабых мест и пороков, являющихся одновременно стимулами и точками приложения реформаторских усилий. В источниках можно проследить две стратегии описания «бурсы», воспринятые и в научной литературе: «обличительную», восходящую к opus magnum Н. Г.ǾПомяловского, и «оправдательную», конституированную во многом полемикой с ним. Наконец, сама оптика исторических штудий чувствительна, как правило, по отношению к двум коллективным объектам исследовательского воображенияǾ— учащимся и тем, кто вокруг них (чаще всего — «начальству» разных степеней и эпизодически вовлекаемым светским лицам). Преодолеть подобную ограниченность или смягчить ее последствия можно за счет введения в исследование третьего ракурса. Так, нуждается в поправках тезис о «бегстве» лучших воспитанников из семинарий как альтернативе церковному служению. В этом явлении, кроме интеллигентской, прослеживается и мещанско-крестьянская линия. Близок, но не тождествен ему этап временной «маргинализации», в течение которого вышедший из училища или семинарии, но не из сословия, попович некоторое время проводит на светской службе в ожидании приходского места. И сам по себе «священный исход» не может однозначно толковаться как симптом кризиса: он скорее следствие усложнившейся социальной динамики, на фоне которой складывалось новое самосознание детей духовенства. В свою очередь картина внутренней жизни «бурсы» обретет новое измерение, если учесть взгляд родителей «бурсаков» и через эту призму проанализировать школу как особый дидактический конструкт и пространство реального образования, а не только протеста и реформирования, оправдания или отрицания

В статье рассматриваются дискуссионные вопросы, связанные с реформами духовных школ Российской империи и их внутренней жизнью. Изучение комплекса архивных источников центрального и регионального архивов позволило сформулировать выводы о том, что реформы, проводившиеся в 1808 и 1867Ǿгг., были обусловлены необходимостью институционализации духовного образования, выработкой системы управления духовными школами, формированием программ для обучения и принципов отбора педагогов. После реформы 1867Ǿг. была сформирована трехступенчатая система духовного образования, готовившая кадры не только для Православной российской церкви, но и для гражданского ведомства, куда выпускники при желании имели право переходить после завершения обучения. На протяжении всей истории духовных школ не теряла актуальности проблема воспитания. Основным принципом формирования нравственности был строгий надзор за обучающимися, в том числе и обязательное участие в богослужениях. Однако это не исключало и эстетического образования, в частности обучения музыке. Проблема семинарских бунтов объяснялась интеллектуальными и политическими направлениями жизни общества конца XIX–начала XXǾв. — вовлеченностью воспитанников духовных школ в изучение европейской литературы, не лишенной политической направленности, и причастность к общесеминарскому союзу, боровшемуся за секуляризацию семинарского образования, корректное отношение преподавателей к воспитанникам и улучшение условий жизни учащихся. Преподаватели духовных школ были преимущественно заняты повседневной учебной работой, хотя среди них были и выдающиеся личности, чьи исследования были оценены не только в рамках Православной российской церкви

Реализация политики гласности и фактическая отмена цензуры в СССР привели к тому, что начиная с 1987–1988 гг. фигура Сталина не просто подвергалась публичной критике, но и откровенно демонизировалась, что затронуло все виды творческой деятельности, включая и кинематограф. В статье на примере художественного кино анализируются основные творческие подходы к репрезентации образа И. В. Сталина в период перестройки, а также связанные с ними дискуссии и мемориальные конфликты. На основе анализа кинематографических произведений, официальных документов, рецензий кинокритиков, отзывов зрителей и читателей в прессе авторы приходят к выводу о том, что демонизация и вульгаризация образа Сталина доминировали в перестроечной кинопродукции и во многом были вызваны текущей политической конъюнктурой. В то же время, в публичном дискурсе продолжались дискуссии о личности Сталине и сущности сталинского периода, участники которых обращались в основном к мифологизированным образам культурной памяти, а не к верифицированным историческим источникам или трудам профессиональных историков

Используя инструментарий истории эмоций (прежде всего концепцию эмотивов У. Редди), автор исследует значение политических эмоций, транслируемых различными политическими силами в дни корниловского выступления. В качестве источников используются материалы периодической печати, воззвания основных политических акторов, дневники современников. Продемонстрировано, что эмотив страха оказал воздействие на ход кризиса: люди разных политических взглядов предполагали, что кризис перерастет в гражданскую войну. Cтрах перед гражданской войной использовали все политические силы. Важное исключение составляли некоторые радикальные социалисты, прежде всего В. И. Ленин, а также представители военных комитетов. Показано, что страх перед гражданской войной являлся одним из факторов, способствовавших эскалации насилия. Уничтожение (политическое или даже физическое) врага описывалось в качестве средства выхода из глобального кризиса. Влияние этого культурного фактора снижало возможность достижения политических компромиссов, способствовало процессам расчеловечивания, дегуманизации врага. Распространенный страх перед угрозой гражданской войны, используемый различными политическими акторами, не являлся достаточным условием для ее предотвращения, но придавал особую эмоциональную нагруженность языку гражданской войны. Особая эмоциональная атмосфера гражданской войны сложилась до разворачивания глобального конфликта

В статье рассматриваются основные вехи внутренней политики Н. С. Хрущева, прежде всего в аграрной сфере и области частной инициативы. Автор выдвигает и на историческом материале доказывает гипотезу, что прагматик Хрущев в значительной степени находился в плену коммунистической утопии, когда речь заходила о социально-экономических перспективах развития страны. За популистскими лозунгами о повышении эффективности и конкурентоспособности советского народного хозяйства не стояло ни одной продуманной и экономически обоснованной реформы. В единую цепочку мероприятий, разрушающих ткань советской экономики, выстраиваются агрогорода и укрупнение колхозов, целинная эпопея и кукурузная кампания, «рязанская афера» и реорганизация машинно-тракторных станций, сокращение приусадебных участков и ликвидация кооперации. Итоги всех этих «реформ», по мнению автора, оказались диаметрально противоположными декларированным целям. Укрупнение колхозов привело к невозможности эффективного управления ими. Распашка целины завершилась зерновой катастрофой в 1963 г. и началом систематических закупок зерна за границей. Экстенсивный путь развития превратил сельское хозяйство СССР в своеобразную «черную дыру». Символом провала хрущевских «реформ» стали дефицит продуктов и повышение розничных цен на них, что послужило спусковым механизмом к событиям в Новочеркасске.

Статья посвящена известному полемисту Мелетию Смотрицкому (около 1577–1633), его восприятию церковной истории византийского периода, положения Восточных патриархатов под османской властью и их роли в жизни восточнославянских земель Речи Посполитой. Показана трансформация восприятия, обусловленная переходом Мелетия из православия в униатство, из константинопольской церковной юрисдикции в римскую. Для этого автор статьи анализирует ряд полемических сочинений и несколько писем Смотрицкого в контексте его биографии и напряженной общественно-политической ситуации в Речи Посполитой после заключения Брестской церковной унии. Автор приходит к выводу, что Мелетий, будучи православным, стремился создать положительный образ Восточной церкви как византийского, так и османского периодов, доказать ее неразрывную связь с «русским народом». Посетив страны Востока и став униатом, Смотрицкий пересмотрел данный образ. С тех пор он подчеркивал несоответствие Восточных патриархатов в Османской империи историческому образцу — древней, византийской Церкви. Положительные примеры в ее истории Смотрицкий видел в усилиях византийских императоров по преодолению Великого церковного раскола. Вместе с тем он порицал пришедшую на Русь из Византии ненависть к католикам и ложное представление о них

«Очерки бурсы» Н. Г. Помяловского — яркое и убедительное свидетельство жизни низших и средних духовных учебных заведений дореволюционной России. Написанное живым и образным языком середины XIX в., оно оказалось понятным читателям и более поздних эпох. Однако образы этого произведения, описанные реалии которого нашли свое подтверждение во множестве иных художественных произведений и дневниковых записях о жизни семинарий и бурс, вступают в противоречие с тем, как воссоздается внутренняя жизнь этих духовных учебных заведений в современных научных публикациях. Исследователи либо стараются не замечать внутренние нестроения этих школ, либо старательно снижают влияние этих проблем на жизнь церкви и самих учебных корпораций. Одной из важнейших причин появления столь формальных и поверхностных в своем анализе публикаций видится сознательный отказ современных историков видеть за социальными и политическими процессами, протекавшими в духовных учебных заведениях, специфическую среду, живых людей и особые межличностные и социальные отношения. Отмеченная ситуация ставит под вопрос научную добросовестность как такого подхода к изучению религиозной жизни, так и отказа от антропологических подходов к реконструкции прошлого. Не меньшая проблема — непонимание большинством исследователей особенностей жизни духовных школ, их традиций и особенностей существования. В представленной статье предпринята попытка осмыслить имеющиеся противоречия

Статья посвящена анализу реакции различных ведомств судебно-следственной системы на деятельность кружка воспитанников Вологодской духовной семинарии как нового явления в политическом пространстве Российской империи начала 1860-х гг. Специфика дела, в котором на скамье подсудимых оказались представители духовного сословия, определила как участие в нем церковного ведомства, так и характер дискуссии, принявшей накануне ожидаемой реформы духовной школы форму спора о нравственном облике идеального пастыря православной церкви. Проявившиеся в ходе расследования состязания полицейско-административных и судебных структур рассматриваются в контексте обсуждаемого в историографии вопроса о «единстве управления». Анализ различных позиций вовлеченных в ход дела ведомств позволяет поставить вопрос о роли судебной реформы 1864 г. в формировании механизмов борьбы с революционным движением. С точки зрения автора, появление судебных деятелей, руководствовавшихся идеей законности, предопределило возникновение еще в дореформенный период разных трактовок революционной угрозы — тенденции, ярко проявившейся после введения судебных уставов 1864 г. и первых рассмотренных на новых основаниях громких процессов над участниками протестного движения второй половины 1860–1870-х гг

Статья сфокусирована на реформе духовно-учебных заведений 1867 г., в ходе реализации которой Учебный комитет Св. Синода посредством многочисленных циркуляров, а также с помощью выездных ревизий пытался организовать в духовных училищах и семинариях внеклассное чтение. В начале статьи рассматриваются основные документы, регламентировавшие постановку внеклассного чтения, а также анализируется понимание чтения как инструмента воспитания нового типа «просвещенного священнослужителя». Затем на основе ревизий показано, как реформа реализовывалась на местах, с какими сложностями сталкивались преподаватели, которых устав обязал организовать внеклассное чтение, но при этом не снабдил инструментами его контроля. Дополнительно анализируется инфраструктура чтения — фундаментальные и ученические библиотеки, их количественный состав и особенности комплектования. Наконец, в финале рассматривается случай Вологодской духовной семинарии, превратившейся за три года, с 1872 г. по 1875 г., из передового учебного заведения, поставившего организацию чтения на небывалую высоту, в совершенно неблагоустроенное, поскольку ее ученики использовали полученные навыки, читая книги, «не соответствующие целям духовного воспитания». Анализ организации внеклассного чтения в духовно-учебных заведениях позволяет усложнить наши представления о практиках чтения поколения 1870-х гг., показав, что навыки чтения и письма о прочитанном, характерные для этой когорты читателей, могли формироваться в учебных заведениях благодаря усилиям педагогов, а не вопреки им

В статье через призму обсуждения нравственной нормы семинаристов в ходе духовно-учебной реформы 1860–1870 гг. рассматривается проблема взаимоотношений Синода и приходского духовенства Российской империи. Выводы о характере предъявляемых Синодом требований к духовным воспитанникам и реакции членов семинарских сообществ на них сделаны на основе законодательных документов, сообщений об исключении из духовных семинарий за 1868–1876 гг. и прошений отцов учеников. Хотя Устав духовных семинарий 1867 г. провозгласил основной задачей семинарского образования воспитание высоконравственного служителя церкви, в цели реформы входило также включение духовных школ в общеобразовательную систему Российской империи. Указ обер-прокурора Синода No 6877 от 23 декабря 1867 г. с требованием сообщать обо всех исключенных за предосудительное поведение воспитанниках для дальнейшего оповещения епархиальных начальств и центральных управлений других ведомств, с одной стороны, должен был повысить общий нравственный уровень учащихся. С другой, он лишил исключенных из духовно-учебных заведений юношей будущего не только на духовном поприще, но и за пределами сословия. Такой двойственный характер реформы вызывал несогласие семинарских правлений и родителей семинаристов. Недопонимания обострялись расхождением в представлениях о норме нравственности духовного воспитанника и препятствовали успешной реализации реформы

Семинарист, бурсак, попович — в контексте XIX в. понятие многозначное. С одной стороны, оно означало принадлежность к известной сословной категории или подчеркивало ученический статус молодого человека, обучающегося в духовной семинарии, с другой — презентовало некий собирательный образ, по преимуществу отрицательный, который к началу XX в. приобрел черты в полном смысле расхристанного бунтаря. В данной статье на основе анализа мемуаров известных литераторов и экс-семинаристов, литературных произведений и публицистики XIX в., а также ряда законодательных документов показано поэтапное формирование представлений современников об учениках духовных школ России, изъяны организации в них учебно-воспитательного процесса и их проявления в отклоняющемся поведении юношества из духовного сословия. Методологические подходы социальной истории позволили проследить формирование неразрешимого противоречия между социальной ролью наставника, пастыря, духовного отца, к которому должна была готовить духовная школа, и конфликтующим с окружающей средой семинаристом, находившимся в оппозиции к базовым установкам и принципам той образовательной среды, в которой он существовал. В заключение отмечено, что в рассматриваемый период обозначилась устойчивая тенденция обособления сообщества семинаристов в субкультурную группу, на которой лежала печать отверженности, что нашло продолжение в зарождении их «новой» веры — веры в созидающую силу революции